Реакция проснувшихся иудеев была странной, хотя и предсказуемой. Увидев императорские знамена и сотенные значки, они закрывали глаза руками или отворачивались. При этом они уводили в дом своих детей, а, если те пытались глазеть на легионеров, давали им подзатыльники и посылали в их адрес такие ругательства, произнесение которых само по себе было для иудеев величайшим грехом. Некоторые иудеи, которых по возрасту уже нельзя было считать детьми, но, тем не менее, никто пока не считал их и взрослыми, наоборот, собирались большими и малыми группами и демонстративно пялились на римских воинов, выражая своим взглядом либо полное презрение, либо страшную ненависть.

К пятому часу дня с их стороны в адрес римлян начали сыпаться первые проклятия, а в седьмом - полетели первые камни. Правда, тех, кто их кидал, воины быстро ловили и приводили к префектам своих когорт. Префекты же, спросив, где они живут, и чьи они сыновья, отводили пойманных к их родителям, рекомендуя им при этом примерно наказать озорных сыновей. Одни родители на словах выражали неодобрение действий своих детей, но было видно, что это неодобрение касается лишь того, что подростки, кидая камни в солдат, подвергают себя излишней опасности. Другие же - молча принимали приведенных подростков, считая ниже своего достоинства даже разговаривать с римлянами. По выражениям лиц третьих было видно, что, будь они помоложе, сами забрались бы на крыши, чтобы забрасывать оттуда камнями римских солдат, как они, вероятно, делали это, будучи сами в возрасте их сыновей, когда осыпали камнями запертых в Храме воинов Сабина, пришедшего после смерти Ирода в 4 году до нашей эры описывать имущество царя и нарвавшегося на обвинение в попытке разграбить храмовую сокровищницу.

Как бы то ни было, пойманные в полдень подростки к вечеру начали попадаться по второму разу. Более того, в одиннадцатом часу, когда солнце уже клонилось к закату, случилось более серьезное происшествие. У западной стены храмовой ограды появилась вывешенная на одном из близлежащих домов белая простыня, на которой красками по-гречески, по-арамейски и даже с ошибками в каждом слове по-латыни было намалевано: "Смерть римской свинье Тиберию!"

Авторов этого произведения декоративно-прикладного искусства тоже удалось быстро поймать, но, так как выяснилось, что самому младшему из них было одиннадцать, а возраст самого старшего не превышает четырнадцати лет, то всех их решили просто высечь и отпустить по домам. При этом испорченную простыню вернули семье главного зачинщика.

Еще одно неприятное известие пришлось выслушать в этот день префекту четвертой когорты, который посчитал нужным тут же передать его своему легату. Оказалось, что ближе к вечеру группа иудейских подростков затеяла у Рыбного рынка драку с подростками-греками, считая иерусалимских греков пособниками римлян. Более того, была разгромлена лавка одного греческого купца, что было уже серьезно. На ночь пришлось разместить в греческом квартале одну из когорт. Правда, это событие имело для римлян и положительные последствия. Греки, относившиеся ранее к размещению римских солдат в их домах как к неприятной обязанности, сами теперь приходили просить римлян разместиться к себе на постой, уговаривая принять их гостеприимство.

Несмотря на то, что день для римлян закончился в целом благополучно, караулы выставлялись усиленные, а воины ложились спать в обнимку с оружием, не снимая, порой, даже панциря. При этом все они на чем свет стоит ругали как иудеев - народ, трусливее и подлее которого ранее они не встречали, так и самого Пилата, отдавшего такое дурацкое распоряжение.

Утром, на следующий день, проснувшиеся легионеры увидели большую толпу иудеев, собравшуюся у Храма. Вышедший на его ступени первосвященник Каиафа, как мог, успокаивал народ, бывший на грани бунта. Часть иудейских старейшин во главе с первосвященником к обеду собрали в Храме совещание. Было решено отправить к Пилату посольство, состоящее из двухсот знатных иудеев, чтобы те уговорили его убрать из Иерусалима изображения, поскольку оные уже сами по себе оскверняют священный город. Второй день прошел более спокойно, чем первый. Молодежь и подростки, удерживаемые своими родителями, сидели по домам. Все ожидали результатов переговоров с Пилатом: старшие, надеясь, что дело кончится миром, младшие же с тайной надеждой на то, что переговоры не дадут результатов, и им еще посчастливится повоевать с римлянами. Третий день прошел еще более спокойно, но не потому, что иудеи успокоились сами по себе, а потому, что этот день был субботой. В этот день иудеям нельзя выполнять никакую работу, в том числе и кидать камни в римских солдат. Утром, по прошествии субботы, иудейское посольство достигло, наконец, Цезареи, где все еще оставался Пилат. Около двухсот человек, одетых в одинаковые коричневые плащи с капюшонами, собрались у входа в цезарейский преторий, расположенный напротив городского театра. Отказавшись войти вовнутрь, чтобы при этом не оскверниться, они несколько часов простояли на его ступенях. Наконец, в седьмом часу дня, к посольству вышел прокуратор. Он предложил посольству пройти для разговора в театр. Когда иудеи вошли в помещение, они увидели, что оказались со всех сторон окружены несколькими центуриями вооруженных легионеров. Здесь Пилат заговорил с позиции силы.

- Полномочны ли ваши представители заключать какие-либо договора? спросил он.

Иудеи переглянулись между собой, а потом взгляды их сосредоточились на Анане - тесте Каиафы, который сам некогда был первосвященником. По этой сосредоточенности взглядов Анан понял, что ответа ждут именно от него.

- Мы уполномочены первосвященником заключать лишь те соглашения, которые полезны для нашего народа и не противоречат нашим законам и обычаям, - вынужден был выдавить из себя бывший первосвященник.

- Тогда сейчас вы подпишете документ, в котором обязуетесь не чинить препятствий нахождению в Иерусалиме римских войск со всеми их воинскими регалиями.

- Но мы не можем принять на себя такое обязательство. Тринадцать столетий назад наш первый законоучитель Моисей запретил нам не только делать какие-либо изображения, но также хранить их у себя. На воинских же знаменах имеются изображения вашего цезаря.

- Нашего с вами цезаря, - поправил Пилат. - И если сенат и народ Рима решили, что лик цезаря должен присутствовать на всех воинских символах, то так тому и быть. Если же вы откажетесь немедленно подписать это обязательство, то я прикажу легионерам переколоть вас, как свиней.

В ответ на это Анан встал на колени и, сняв с головы капюшон, обнажил свою шею. Его примеру робко последовали остальные двести уполномоченных.

Пилат оказался в затруднительном положении. Таких твердолобых фанатиков он не встречал никогда прежде. Не говоря не слова, он развернулся и, перейдя через главную городскую площадь, вернулся обратно в преторий, чтобы посовещаться с Лонгином, который, как считал прокуратор, лучше разбирался в иудейских делах. Однако, переступив порог претория, он был встречен Клавдией, которую кто-то успел известить о событиях в театре.

- Что ты делаешь, Гай? - воскликнула она. - Если ты убьешь этих людей, воины, оставшиеся в Иерусалиме, будут перебиты хозяевами домов, в которых они разместились. После этого иудеи, захватив оружие убитых легионеров и надев их доспехи, двинутся на Цезарею, а защищать ее будет некому, кроме оставленной здесь единственной когорты. Если даже сирийский наместник успеет оказать нам помощь двумя своими легионами, то тебя все равно отзовут в Рим и будут судить за потерю целого легиона. А помогать тебе он не так уж и будет торопиться. Помнишь, сразу, как мы приехали, я говорила тебе, что нам необходимо съездить в Вифинию, чтобы засвидетельствовать ему наше почтение. Все-таки ты считаешься его подчиненным. Прошло уже несколько месяцев, как ты в Палестине, а ты даже не повидался с ним. Теперь, когда ты попросишь о помощи, он будет оказывать ее не со скоростью ветлуги, а со скоростью торгового корабля.