- Помню, конечно. Проповедовать-то он начал лишь в прошлом году. Имя его по-арамейски звучит как Йохоханан.

- Надо же, язык можно сломать!

- Греки, живущие в Иудее, произносят это имя как Иоаннес.

- Иоанн, стало быть.

- Можно и так, - согласился Грат. - Иосиф, прозванный иудеями Каиафой, которого я недавно назначил первосвященником, подослал к нему как-то своих левитов. Те попытались выяснить его позицию, как по вопросам веры, так и по вопросам политики. Отвечал он уклончиво. Пророком, какими называют себя многие подобные вероучители, он себя признать отказался. Мессией, то есть царем-спасителем от иноверцев, он стать, по их словам, тоже не собирается, хотя по материнской линии у него прослеживается родство с давидидами потомками того самого царя-пращника. Единственное, что им удалось выудить у Йохоханана, так это туманный намек на то, что следом за ним придет еще кто-то, кто будет намного значительнее его самого.

- Уж не тот ли подросший младенец собирается засиять на иудейском небосклоне?

- Именно так я и подумал и подослал к Йохоханану своего человека. Имя его - Иуда. Я знаю его еще с тех пор, как он служил среди себастийцев. Родственники, узнав, что Иуда был себастийцем, отреклись от него. Ему ничего не оставалось, как попроситься ко мне лазутчиком в тайную стражу. Был бы он квиритом, я сделал бы его ее начальником, но пока он вынужден втираться в доверие к зелотам и даже сикариям, после чего мы казним их, делая вид, что казним и его. Живет этот Иуда сейчас в Вифсаиде, в хижине рыбака Симона, прозванного Кифа, что означает "камень". Этот Кифа называет его своим братом, потому что, когда они вместе служили в одной из тех ал, которые водил Руф, Кифа потерял коня и был ранен в ногу во время отражения набега арабов, а Иуда вынес его с поля битвы, посадив на свою лошадь. Кифа, оставшийся после ранения хромым, вынужден был оставить службу.

Поглощенный этими мыслями Пилат скакал в полном одиночестве. Сначала он миновал то, что осталось от знаменитого когда-то города Лабика. Затем на шестнадцатой миле, там, где дорога проходит через Арицийскую рощу, он промчался галопом мимо храма Дианы и вскоре приблизился к подножию Альбанской горы, на вершине которой на высоте трех тысяч двухсот футов красовался храм Юпитера Латинского - единственного сооружения, оставшегося нетронутым при разрушении некогда великой Альбы. В ясную погоду храм этот можно было разглядеть из Рима, стоя на Армилюстре у самой вершины Авентинского холма. Здесь дорога шла вдоль западного подножия горы через Эфулу - поселение, покинутое его жителями еще в те дни, когда в консульство Гнея Фульвия Центимала и Публия Сульпиция Гальбы войско Ганнибала стояло под стенами Рима. Вот уже более двухсот лет поселение оставалось никем не населенным.

Вскоре Пилат достиг вершины, где показалось священное Альбанское озеро, через которое, как говорило предание, Эней спускался в царство Плутона, чтобы побеседовать с тенью своего отца Анхиза. Здесь прокуратор бросил в воду пару серебряных денариев, попросив, таким образом, подземных богов обеспечить ему последующее благополучное возвращение. Затем он направился к стоящему на обратном склоне горы храму Юноны, куда первоначально и направлялся Пилат. Лишь после этого он вернулся к подножию горы, где и проходила Аппиева дорога. Лишь вечером он добрался до Казилина, где Аппиева дорога сливалась с Латинской. Здесь его поджидал ушедший далеко вперед эскорт. Переночевав в Казилине, путники на следующее утро двинулись дальше и следующую ночь провели уже в Капуе. Из Капуи они двинулись на юг и к исходу дня достигли Беневента. Здесь Аппиева дорога кончалась. Путь их теперь лежал по немощеным воловьим тропам, лишенным милевых столбов и всяческих указателей. Еще через два дня путники были в Таренте - самом большом портовом городе всей Италии. Выступив утром из Тарента, Понтий Пилат со своими спутниками - женой, шестью ликторами и тридцатью кавалеристами сопровождения - уже в третьем часу дня вступили в Брундизий.

И вот теперь Гай Понтий Пилат сходил по трапу с борта старой триеры. Когда правая его нога первой ступила на Иудейскую землю, от строя легионеров отделилась фигура начальника караула. Серебряные пластины панциря, поперечный гребень на шлеме, а также наличие поножей, которые рядовые воины не носили уже со времен Мария, свидетельствовали о том, что воин, идущий навстречу Пилату, имел звание центуриона.

Не доходя до Пилата нескольких шагов, центурион остановился и поприветствовал прокуратора, резко вытянув вверх и вперед правую руку. На это прокуратор ответил небрежным жестом, выражающимся в поднятии согнутой в локте правой руки с повернутой вверх ладонью на уровне уха, означавшим, что сила всей Римской империи стоит за ним.

- Первый центурион принципов Гай Кассий Лонгин приветствует тебя, прокуратор, - проговорил центурион.

Услышав это имя, прокуратор едва удержался, чтобы не вздрогнуть. Точно такое полное имя принадлежало тому Кассию, потомком коего, несомненно, являлся стоящий перед ним центурион. Тот Кассий был одним из главных заговорщиков, убивших Гая Юлия Цезаря в мартовские иды семьдесят лет назад, и, получив в управление Сирию, два года спустя в Сардах присоединился со своими легионами к войскам Марка Юния Брута. Незадолго до битвы при Филиппах Антоний с боем овладел лагерем Кассия, и тот, думая, что республиканцы потерпели поражение, покончил с собой.

Древний и знатный род Кассиев был некогда патрицианским. Однако его представитель Спурий Кассий Висцелин, трижды становившийся консулом в первые годы республики, предложил во время своего третьего консульства земельный закон в пользу плебеев. За это он как изменник был сброшен с Тарпейской скалы Капитолия, названной так по имени Тарпеи - дочери коменданта Капитолийской крепости, открывшей некогда ворота осаждавшему Рим сабинскому вождю Титу Тацию. Убитая сабинами же Тарпея была похоронена над юго-западным обрывом Капитолийского холма, а место ее захоронения стало местом, откуда сбрасывали всех последующих изменников. Род же Кассиев стал после этого считаться плебейским, а все его представители стали носить когномен Лонгин. Но, несмотря на это, многие его представители оставили заметный след в римской истории.

"Не является ли его отцом тот Гай Кассий Лонгин, что служит ныне курульным эдилом в Риме и уже который год безуспешно добивается консульства?" - подумал Пилат, но тут же отмел эту мысль, так как было бы маловероятно, чтобы сын столь уважаемого человека служил в этой дыре простым центурионом.

- Не родственник ли ты тому Кассию, который был наместником в Сирии? напрямую спросил прокуратор.

- В какой-то мере, да.

- В какой же?

- Я внук того Кассия и сын вольноотпущенника его сына.

- Это как же такое понимать?

- Отцом моего отца был Кассий, а матерью - его рабыня. После смерти Кассия его сын отпустил на волю бабушку и отца. Я родился в Каппадокии уже свободным человеком. В легионе я с шестнадцати лет. Два года, как стал центурионом.

С первого взгляда бравый центурион понравился прокуратору, и он сделал Кассия своим ближайшим помощником.

Прошло шесть лет с того дня. Многое опять изменилось в Риме. Во вновь наступившем году консулами стали Сервий Гальба и Луций Сулла. Год этот, как, впрочем, и предыдущий, начался рядом зловещих предзнаменований. Так, на Капрее был убит молнией солдат-преторианец, несший службу по охране одной из императорских вилл. В Капуе лошадь родила теленка, а на Сицилии девственница родила ребенка без посредства отца, за что местными жителями была посажена в яму и уморена голодом. Ребенок же был погребен на проклятом месте. Сообщения об этих знамениях поступали в сенат со всех концов необъятной империи, и отцы-сенаторы, проверяя их подлинность, вынуждены были часами выслушивать многочисленных свидетелей и посылать комиссии на места происшествий, а для отвращения предзнаменований фламины приносили обильные жертвоприношения.

За эти шесть лет в Риме произошли перемены, подорвавшие позиции прокуратора - в прошлом году был свергнут и казнен Сеян. Префектом претория стал Невий Сернтоний Маркон. Но руки у Маркона до Иудеи не доходили. Провинция эта не была житницей, в отличие от Египта, в ней не было серебряных рудников, в отличие от Африки, в ней не добывали олово, в отличие от Британии. Поэтому потенциальный прокуратор Иудеи мог рассчитывать лишь на голое жалование в 60 тысяч сестерциев годовых, что отнюдь не прельщало возможных претендентов из числа фаворитов нового фактического властителя Рима.