Вторая встреча защитников Брестской крепости была проведена через пять лет. Те, кто остался в живых, съехались в город Брест. Надо ли говорить, что и С.С. Смирнов, и Марк Ганкин были там. К крепостным стенам, искрошенным снарядами, пришли тысячи людей. На заросших травой развалинах казарм поднялся человек с трубой и дал сигнал: "Слушайте все!" Сигналил горнист Брестской крепости Петр Клыпа, который воевал здесь четырнадцатилетним мальчишкой. Родион Семенюк проносил знамя, которое он во время осады вначале прятал на груди, чтоб уйти, если будет приказ, вместе с ним, а затем, по распоряжению майора Гаврилова, закопал в землю, уложив предварительно в брезентовое ведро.
Лишь в 1956 году знамя отрыли, и вот теперь оно полоскалось на ветру в руках Родиона Семенюка.
Огромное количество фотографий поместил Марк Ганкин в журнале "Советская женщина", в котором тогда работал, и во многих других изданиях.
Дальнейшая его жизнь -- в разъездах. Постоянные командировки, поездки -- закон жизни каждого фотожурналиста. Котлованы сибирской стройки, чайные плантации Грузии, московский аэродром, встречающий первого космонавта Юрия Гагарина, Индиру Ганди, Трюдо, Никсона, Помпиду, Кастро, -- кто только не был запечатлен на фотографиях Марка Ганкина!..
И как иногда проясняется человек, когда благодарит фоторепортера за работу! Илья Эренбург подарил свою книгу с автографом, Никита Хрущев предложил сыграть с ним в бильярд, Михаил Шолохов распорядился вынести фотографу... три литра водки.
А своей фотолаборатории нет. Материалов не хватает. "Временные трудности", которым не было конца. Лабораторию дали только после распоряжения Хрущева, да и то лишь потому, что тот отправился в Америку или куда-то еще и снимки востребовал немедленно. На другое утро!
В те годы Марка знали все. Однажды пришло письмо: "Москва. Марку Ганкину". Вот и весь адрес. Доставили... Наконец мы получили долгожданную квартиру в самом престижном в ту пору месте: на Комсомольском проспекте, где жили члены Политбюро. Денег Марк зарабатывал много. Нас считали счастливчиками. Жизнь нашу -- безоблачной.
И вдруг мы бросились из СССР куда глаза глядят. Нас не пустили в Америку, так как американские бюрократы не могли поверить, что Марк Ганкин был беспартийным. Мы оказались в Канаде, в небольшом тогда городке Калгари, где не было ни журналов, ни издательств, в которых Марк мог бы работать. И при всем том испытывали глубокую радость...
Что произошло в нашей жизни? Почему мы, прямо скажу, спаслись бегством из России, которую любили?
Марк родился в 1912 году на Украине, в городе Днепропетровске. Революция и гражданская война, когда семье пришлось спасаться то от белых, то от зеленых, то просто от бандюг неопределенной расцветки, осталась в его памяти непроходящим ужасом. Он помнил кавалеристов, кричавших: "Смерть жидам!" и срубивших саблей голову его родному дяде, грабителей, уносивших его детские ботиночки. Когда он изредка вспоминал то время, его лицо искажала гримаса удивления и испуга, словно он вдруг узрел привидение. Привидение это, казалось, никогда не вернется. Марк работал фотографом в Москве и Ленинграде, учился вечерами в Институте иностранных языков. Он изучал испанский язык, что определило его будущее до войны: он был отправлен в Испанию, воевавшую против генерала Франко. Надо сказать, что туда был командирован почти весь их курс. Марка назначили переводчиком командира танковых войск. После войны вдруг начали арестовывать руководителей, вернувшихся из Испании. Арестовали и убили Михаила Кольцова, расстреляли того командира, у которого Марк был переводчиком. "Непонятный кошмар", -говорил Марк о том времени; после войны Марк спросил одного из своих руководителей в АПН (Агентстве печати "Новости"), о котором было известно, что он был отставным генералом КГБ: "За что Сталин убил Михаила Кольцова и других?" Генерал КГБ ответил: "За то, что они проиграли войну..."
В годы большой войны Марк был вначале солдатом, а после ранения, окончив школу летнабов, старшиной-фотоспециалистом в 3-м авиационном корпусе. Марк не расставался с фотоаппаратом и аккордеоном, у него был хороший голос, летчики любили старшину-песенника, который к тому же где-то раздобыл для них старую автомашину, подвозившую их по тревоге к самолетам. Правда, за эту "ничейную автомашину" начальник Особого отдела пытался отправить старшину Ганкина в штрафной батальон, но летчики откричали... Когда он явился в ночь под новый, 1943 год в штрафбат, там уже лежало распоряжение препроводить старшину обратно. Марк обменял в заброшенной деревушке свое теплое армейское белье на гуся и так и явился к новогоднему столу друзей-летчиков, с живым гусем подмышкой. На другой день немецкая бомба разбомбила Особый отдел, или СМЕРШ, как он тогда назывался (Смерть шпионам), и один из летчиков спросил Марка как бы невзначай:
-- Марк, а у вас, евреев, есть бог? Не иначе, за тебя возмездие...
"У нас, евреев?" -- подумал Марк. По правде говоря, он давно уж не вспоминал, что он "из евреев..."
Жизнь начала ему напоминать об этом. Все чаще и чаще...
Впервые я увидела Марка у Московского телеграфа. На углу стоял высокий парень в подбитой мехом летной куртке и голубой летной фуражке, надетой чуть набекрень, в хромовых сапогах, от блеска которых можно было ослепнуть. Вид у него был генеральский. Старшины любят казаться генералами. Кажется, я ему об этом и сказала, когда моя подруга познакомила меня с новоявленным "генералом".
"Генерал", который в Москве был в командировке, дня два или три всего, повел меня и мою подругу в ресторан и в первый же вечер сделал мне предложение.
Естественно, я приняла это за шутку. Когда он проводил нас домой, он первым позвонил в дверь моей квартиры. Маме, вышедшей на звонок, он сообщил весело: "Встречайте жениха!"
Мы поженились через полгода, когда Марк вернулся с войны, и прожили дружно и весело сорок лет... Быстрота решений и поступков, даже скоропалительность, оказалась чертой его характера. Так он вдруг предложил мне быть его женой, так он, не мешкая ни секунды, вскинул фотоаппарат и снял, на века, брестских героев. Так бывало часто...
Однако за окнами было сталинское время, началось дело врачей.
Марк потерял работу, снимки его перестали принимать. Возвращали без объяснения причин. Даже военные награды не могли ему помочь. Кое-как устроился на ВДНХ (Выставку достижений народного хозяйства), организовал фотолабораторию, где увеличивали снимки до размеров праздничных панно. Снимки взяли, а за работу не заплатили ни гроша. Расценки, объяснили, еще не утвердили в райкоме партии. Ждите. Так и ждем по сей день...
Как-то к нам домой постучал участковый, офицер милиции, которого Марк бесплатно снимал, и сообщил доверительно, что к Москве подгоняют составы для выселения евреев из Москвы. Может ли он чем помочь Марку? Марк решил, что это какая-то провокация, накричал на милиционера, что никто его никуда не выселит и чтоб тот убирался. Участковый не обиделся, в дверях задержался и посоветовал Марку поставить на двери дополнительные замки и засовы. "А то у нас знаешь какой народ..."
Участковый лучше знал свой народ, чем Марк, которого друзья называли "товарищ Оптимистенко..."
На этот раз Оптимистенко оказался прав. Утро началось с траурных маршей: умер Иосиф Сталин.
Никогда не забуду встречу с академиком Збарским. Он бальзамировал Ленина и был лауреатом всяческих почетных премий. Во время дела врачей его, как и многих других медиков, отправили в концлагерь. И вот как-то подъезжаю с мужем к Арбату, вижу, дорогу пересекает старик. Он идет прямо под машину. Марк резко затормозил, хотел было выругать старика и вдруг закричал, обернувшись ко мне: "Это академик Збарский!" Марк снимал и Збарского, для альбома-истории, по заказу Министерства здравоохранения. Я вспомнила, что на снимке он был величав, красив в своем серо-бежевом костюме под цвет седых волос. Сейчас это был согбенный старик с несчастным лицом. Марк посадил его в машину и расспросил, что произошло. Оказалось, что академика Збарского только что выпустили из тюрьмы, где он почти ослеп. Арестовали и его жену, которая еще там. Квартира разграблена гебистами. Сейчас он идет в глазную больницу на улице Горького. Мы подвезли его туда и долго молчали оцепенело.