- Так-то оно так, - тихо промолвил Максим Петрович, пряча глаза. - Но Деркач... у него знания третьеклассника... мы его выпустим в люди...
- У вас есть какие-либо конкретные предложения в отношении Деркача? сухо спросил Тулько.
- Речь идет не только о нем...
- Вот что я вам скажу, Максим Петрович, но, пожалуйста, не обижайтесь. Наверно, настало и ваше время. Пора и вам показать, извините, зубы против подобных горе-педагогов. Момент созрел. С Майстренко вы говорили?
- Нет. То есть... хотел вначале с вами...
- Вызовите и поговорите. Деркач, кстати, из его класса. Пусть и ответит. И не будем, Максим Петрович, выискивать причины за облаками. Последнюю фразу Тулько произнес повышенным тоном.
Во дворе прозвучали настойчивые автомобильные сигналы. Точка, тире, точка, тире... Словно водитель пытался передать с помощью азбуки Морзе какую-то тревожную новость.
Суховинский подбежал к окну, распахнул настежь рамы, осторожно, одними пальцами оперся (чтобы не дотронуться костюмом) о подоконник:
- Ирина Николаевна, что там? - и сразу же оглянулся на Тулько. Автобус... ничего не понимаю. В автобусе, кажется, наши старшеклассники.
- Пусть Ирина Николаевна выяснит и зайдет ко мне.
Максим Петрович передал учительнице распоряжение директора, потом сказал, старательно вытирая носовым платочком белые длинные пальцы:
- Я уже догадываюсь: это прогульщики.
- Прогульщики?
- Они, Василий Михайлович. С посещением у нас крайне неблагополучно.
Тулько раздраженно усмехнулся:
- Вы так сказали, словно посещаемость школьников вас не касается.
- Что вы, что вы! - замахал руками Суховинский.
В кабинет вбежала Ирина Николаевна. Даже не вбежала, а влетела, широко расставив руки, похожая на птицу.
- Водитель автобуса привез нам беглецов, - взволнованно сказала она. Вот список, - подала директору бумажку. - Скажите, Максим Петрович, почему он вмешивается?
- Кто?
- Водитель! Говорит: "Слышу, смеются, а что, мол, нам будет, не впервой!" Ну, его и зацепило, развернулся - и в школу. Заберите, говорит, своих воспитанников, пусть уроки досидят.
- Правильно говорит, - вздохнув, тихо произнес Суховинский.
- Пусть правильно. Но какое его дело?
- Видимо, есть дело!
Тулько тем временем просмотрел список, взглянул недовольно на взволнованную учительницу:
- Вы свободны.
Ирина Николаевна прижала к дородному стану свои неспокойные руки-крылья и выпорхнула из кабинета.
- Ну? - обратился Василий Михайлович к завучу.
- Время, наверное, предпринимать серьезные меры? - отчасти спросил, отчасти предложил Максим Петрович.
- Конкретнее.
- Конкретнее... - Суховинский сел на край стула, словно находился на приеме у высокого начальства. - Если откровенно, Василий Михайлович, то я растерялся. Когда-то на фронте, мы попали в окружение. Нас было пятеро. У нас было три автомата, карабин и пистолет - у командира роты. Мы чувствовали себя уверенно, пока наше оружие стреляло...
- Максим Петрович, у нас в обрез времени, чтобы рассказывать фронтовые приключения.
Суховинский, в общем тихий и вежливый человек, сжал ладони и хрустнул пальцами.
- Извините, Василий Михайлович. Поверьте, я сейчас чувствую себя окруженным врагами воином, у которого патроны оказались холостыми... Все наши меры не попадают в цель, и меня это очень беспокоит. Состояние школы, мне кажется...
- А вам не кажется, Максим Петрович, что мы напрасно переводим время? Я думал, у вас есть конкретные предложения. Нет?
Суховинский молчал.
- Нет, значит. Ну, что же, идите, Максим Петрович. Идите и подумайте.
Завуч неохотно направился к двери, как человек, который так и не высказал самого важного.
Дома Тулько рассказал обо всем жене. Ее особенно поразило поведение Ивана Ивановича.
- Ты запомни, - повторяла она уже который раз, - если такой молчун, как Иван Иванович, начал поднимать голову, значит, твои дела плохи. Дмитрий Павлович - ну, это молодо-зелено. Начитался книг, наслушался разного в университете... Этот не страшен. А учитель истории... Тут надо хорошенько все обмозговать. Ты с Иваном Ивановичем не первый год работаешь, знаешь, как трудно ему произнести хотя бы слово, а тут сто слов, и все против тебя.
Василий Михайлович долго ломал голову, как ему быть. Уже среди ночи, когда Иванна Аркадьевна досматривала второй сон, он легонько толкнул ее:
- Ива, Ива!
- А? Что?
- Надумал я.
- Что ты надумал?
- Надумал я... написать заявление.
- Какое заявление?
- Да что ты завела! - рассердился Тулько. - Какое да что... Отдам я им директорские регалии, пусть тешатся ими, пусть радуются!
- Нет! - поднялась на локте Иванна Аркадьевна. - И думать об этом не смей! Куда же дальше тебя переводить?
- А никуда меня не надо переводить: буду простым учителем.
- Хи-хи, простым учителем? И не стыдно?
- Отчего же мне должно быть стыдно?
- А оттого! Если бы из учителей да в учителя - другое дело. А катиться из облоно до учителя - позор. Представь, как на меня будут все смотреть, представь! - Последние слова она сказала сквозь слезы.
- Успокойся, Ива, успокойся, дорогая, может, все еще и обойдется. А говорю я это на всякий случай: и это может случиться. Ну и что? Не накладывать же на себя руки! Может, скажешь, учителя живут плохо? Нет, не плохо. Я даже завидую им: никакой ответственности. Поверь, иногда мне тоже хочется сидеть за чьей-то спиной и бросать реплики.
- Ладно, спи. Полночь ведь, - устало сказала Иванна Аркадьевна.
Вскоре она уже дышала ровно: видела свои третьи и четвертые сны.
А Василий Михайлович заснуть не мог. Он вспоминал, как пришел с войны весь в орденах и медалях... Эх, разве повторится тот миг! Сразу же взяли его в облоно, как-никак у него за плечами был институт, да и война - вместо сотен институтов. Сколько же он крутился в облоно? Десять лет. Да, десять. Потом сменили более молодые... Да-а, доведут они все до ручки...
Тулько тяжко вздохнул, повернулся на бок и закрыл глаза...
РОМАН
Высокая широкоплечая фигура Ивана Ивановича еще не покинула двор, а Роману уже хотелось куда-нибудь бежать, говорить кому-нибудь теплые слова, успокаивать и успокаиваться самому.