Пологие холмы - словно подушки, накрытые одним бесконечным покрывалом. "Вольво" неслась по их плавным взмахам

мимо брошенных покрышек,

прыгая "с духом" на мостках над ленивыми, ожившими от дождей змеями вади {речные русла, пересыхающие летом и наполняющиеся водой в периоды дождей},

влетая временами в декорации для голливудского вестерна,

где справа - гряда, как берег пересохшего моря,

а слева - далеко-далеко

огромный бисквит,

и крепостная стена,

и голубоватая крыша подземного дворца...

И снова холм обтекает щупальцами дорогу, как отдыхающий осьминог. И за ним опять бурый плоский бескрайний молчаливый сфинкс пространства с полосами снега кое-где меж пучками грустной сухой травы агуль.

Облако лежит, задрав хвост и высунув язык... Овцы...

И что здесь только овцы едят???

Надо же - так далеко видно - и ни хрена ни видать, сказал бы Петруня...

Внезапно возникший посреди пустыни щит с рекламой холодильников подсказал, что скоро город. Это было вовремя, поскольку Андрей уже начинал засыпать. Еще через пару километров пошли рекламы покрышек и газировки "Мандарин", сутулящиеся деревца, пылящий и дымящий заводик, фонари, фонари - и отвратительные задворки, присущие каждому месту, где селятся люди. Потом - внезапно - улица с уютными трехэтажными домами, где за заборами непростые кустарники, а над ними - снисходительно раскинувшие ветки платаны; народ ходит по проезжей части, не понимая, зачем так много места отведено машинам, если машин так мало. Овцы, разумеется, подражают людям.

Женщины, женщины - цветастые, как международные флаги, идут, не спеша, как утки.

Дейр эз-Зор, в просторечии Дейр или Зор.

Провинция, короче.

Стоило на секунду замешкаться на перекрестке, как тут же парень подпольный торговец пронзительно свистнул и подался вперед буквой Г, показывая "месью" контрабандные сигареты: "Мальборо... Боромаль!.." Андрей поднял брови, ответив местным знаком: не надо - парень откозырял.

Замурцев улыбнулся. Как хорошо ему было, видит бог, в этом городе, где он когда-то провел год военным переводчиком... в тумане памяти тонущий уже год юности.

Гостиница "Фурат Шам" была налево, а направо был кусочек той далекой жизни, оставшийся между улицами Синема Фуад и Хасан Таха. И опять, как в Пальмире, он не смог себя пересилить, хотя мир перед глазами всё норовил расплыться, словно завернутый в полиэтилен. "Вольво" в задумчивости повернула направо и становилась всё более непомерно громоздкой по мере того, как Замурцев углублялся туда, где суживались улицы и теряли гордую осанку дома. Вот и Синема Фуад, переходящая в торговые ряды, удивительно такая же, как тогда, и, похоже, до сих пор по-настоящему главная в городе, хотя, по существу, это всего лишь грязноватый базарчик с курятниками отелей, соревнующимися, кто больше позабавит прохожего пышным названием: "Арабский Гранд отель", "Флорида" и даже: "Лига арабских стран". Андрей загляделся и еле успел отвернуть от старьевщика, лениво крутившего педали, точнее, от его мешков, свисающих с боков велосипеда. Но всё равно он не мог заставить себя оторваться от прошлого и медленно ехал и ехал дальше среди любопытствующих глаз, весь в той, другой, эпохе.

Вывеска фотографа Бахри... надо же! Гляди-ка, до сих пор здравствует. Вот бы зайти!.. Зайти?.. Нет-нет! Не нужно заходить в прошлое... А там, за углом, недалеко от старой французской церкви - дом, где жили русские летчики-инструкторы. "Береводчик блохо, бребадаватель не банимай...", и еще - квартира того молоденького лейтенанта-сирийца, у которого он был в гостях, и лейтенант сделал вид, что вышел похлопотать насчет чая, а его жена села рядом: "Хотите посмотреть журнал?" Журнал был не очень скромный, но она листала, не смущаясь. "Вам нравится?" Она была такая пампушечка, очень решительная для арабки... впрочем, арабки, говорят, решительнее, чем о них думают... И так жарко и настойчиво она льнула своим бедром к андреевому, что он растерялся, и уж совсем окаменел, когда заметил, что офицерик подглядывает за ними с балкона. Это уже много позже, оживляя в памяти и бедро, и журнал, и нетерпеливые глаза лейтенанта, Андрей догадался, что парочка просто любила заниматься любовью втроем, и чистенький европеец им очень нравился, но в тот момент этот европеец не знал, что и думать, и сбежал, промямлив пластилиновым языком какие-то бесцветные слова.

Ax, юность, юность, почему твоя наивность и невинность вспоминается теперь, как стыдный грешок?..

Купив у уличного шампурщика вчерашнюю жареную курицу, За-мурцев повернул к "Фурат Шам".

В 9 часов 46 минут запыленная как революционный броневик "Вольво" вкатила в ворота отеля. На стоянке, где машин было негусто, сразу бросались в глаза два жутко длинных "Вольво"-универсала - белых с голубыми номерами, в таких здесь обычно возят делегации среднего уровня: профсоюзных бездельников или журналистскую шантрапу. Были, кроме того, несколько желтых номеров, какие дают иностранцам, и даже три-четыре - с красными дипломатическими полосками. Андрей почувствовал, как в животе что-то неприятно повернулось, когда он увидел цифру 135, принадлежащую родному посольству. Точно: две машины, по крайней мере, были оттуда. Несколько мгновений Замурцев колебался: не слинять ли втихую, пока никто не видел? Но потом сказал сам себе: дурак, это же к лучшему, что кто-то видел, что между тобой и Петруней полтысячи километров.

Помахивая пластиковой авоськой с курицей, Андрей вошел в шикарный холл и сразу увидел Худомлинского. Пижона Лешу Худомлинского, представляющего всего-навсего ТАСС, но изображающего из себя одного из олимпийских богов, принявшего обличье Алена Делона. Это его, Делона, авто пыльно-синего цвета стояло у отеля.

Худомлинский тоже, разумеется, увидел Андрея, протиснувшегося в вертящуюся дверь с курицей и дорожной сумкой, с теплой московской кепкой на голове, и голос с Олимпа произнес с бесстрастной насмешкой, заглушив тихое журчание мраморного фонтана и клавиш Клейдермана:

-Ба, родная командировочная картина.

Сам Леша сидел среди мрамора и кактусов с делоновским шарфиком на шее, в безупречно белой рубашке, в брюках, безупречно заправленных в потрясающие сапоги. Он полузадумчиво отпивал кофе из мизерной чашечки, и позой был так непринужденно-вальяжен, что собственная кепка показалась Андрею нахлобученной на уши навозной лепешкой. Одновременно Замурцев увидел в глубине холла телекорреспондента Непеева с оператором Сашей (фамилия провалилась в памяти, а может ему и не положено фамилии, оператору-то) и желчно откликнулся: