Всю ночь идет работа по укреплению занятых рубежей, хотя, если положить руку на сердце, никто, наверное, даже сам Ефремов, отдавший приказ, не верит, что эта работа пригодится, - ведь наверняка в наступление пойдем мы, а не противник. Но на войне могут случиться любые неожиданности. Враг хитер и умен - мы не всегда можем предугадать его действия.
Около полуночи с передовой, куда меня в качестве одного из поверяющих посылал Берестов, я возвращаюсь на КП полка, в один из оврагов. Сейчас бы самое время поагитировать немцев, но еще не очень ясно, где проходит их передний край. С наступлением темноты ушли в поиск наши разведчики - уточнить позиции противника и его намерения, чтобы не получилось конфуза, как недавно, когда он ушел незамеченным, оставив нас в ожидании его атак.
Наблюдением это установить трудно: противник затаился, старается ничем не обнаружить себя. Но пока что он не ушел, скорее наоборот: слышно, как с его стороны временами доносится довольно близкий гул моторов, иногда даже очень сильный, порой заметны, правда, далекие отблески фар - танковых или автомобильных?
Укладываюсь спать прямо на земле, укрывшись плащ-палаткой. Кажется, я задремал. Но какое-то внутреннее беспокойство подымает меня. Тихо. Над головой синее до черноты небо с редкими серебринками звезд. Но, кажется, оно уже посветлело - время идет к утру. Вижу - в наскоро вырытой саперами в овражном обрыве землянке из-под плащ-палатки пробивается свет. Захожу. Карзов, при свете трофейной плошки, чертит схему боевых порядков полка на основании донесений и схем, полученных из батальонов. Подсаживаюсь рядом, спрашиваю:
- Разведка вернулась?
- Вернулась! - бросает Карзов, не отрываясь от своей работа.
- Ну и как? Уточнили, где у немцев проходит передний край?
- А ты что, хочешь сходить потрубить? - догадывается Карзов. - Не советую. Слишком ничейка широка - пока поближе к немцам доползешь... Ночь темная, даже если и не один отправишься - заблудиться недолго. Гастев-то твой заблудился.
- Думаешь, я теперь боюсь?
- Да не думаю. Просто обстановка еще не ясная. Ночью и мы кое-где позиции поменяем, выдвинемся вперед малость. И не везде точно известно, где у немцев передовая. Как разберешь, где тебе с твоей трубой устраиваться? Уж потерпи сегодня.
Утро приходит тревожное: откуда-то справа слышны пушки. Они бьют, как кажется, беспорядочно - то затихая, то звуча громче. Судя по этой канонаде, правее нас, километрах в десяти, идет довольно активный бой. Но напротив нас противник по-прежнему безмолвствует. Однако это не успокаивает настораживает. Мы знаем повадки противника. Когда он ждет наших атак, то проявляет нервозность - постреливает. Когда ж.е сам собирается наступать затаивается, как зверь перед прыжком.
К полудню, однако, зверь дает знать о себе рычанием оттуда же, справа, откуда с утра докатывается орудийный гром, доносится, временами все отчетливее, железный, прерывистый, словно переливающийся, гул. Совершенно определенно-это танки. Немецкие. Об этом получено предупреждение из штаба дивизии.
Всем батальонам, роте противотанковых ружей, полковым батареям отдается приказ: подготовиться к отражению танковых атак. Идет на передовую, проследить, как выполняется приказ, Карзов. Уходят и другие штабисты. Меня же Берестов посылает, как тогда, под Тросной, на правый фланг полка, чтобы оттуда я связался с частью, стоящей на левом фланге соседней дивизии, и узнал, какие противотанковые средства она выставит на стыке наших флангов.
Как-то так получается, что к моменту, когда мне надо отправляться, я не могу в охране КП найти свободного автоматчика, которого мог бы взять сопровождающим. Но не беда. Не в первый раз... Дорогу до КП правофлангового батальона я знаю, уже бывал там, а у комбата, когда отправлюсь к соседям, попрошу дать мне в сопровождающие какого-нибудь солдата, чтобы было все, как положено.
...Уже вечереет, когда, выполнив задание, возвращаюсь. У соседей я узнал, что бой идет еще правее, но немецкие танки появлялись и перед ними, пытаясь нащупать в нашей противотанковой обороне места послабее, однажды даже прорвались, но под огнем артиллерии вынуждены были уйти, оставив две подбитые машины.
На подходе к правому флангу нашего полка я отпустил выделенного мне комбатом оберегающего солдата и решил на полковой КП возвращаться один, а чтобы прийти скорее - срезать все углы и повороты, шагать полем напрямик, тогда выгадаю километра два-три.
Пройдя примерно полдороги, я понял, что начинаю плутать: сбился, наверное, из-за оврагов, причудливо петляющих, приходится их то обходить, то пересекать, а по некоторым идти низом или краем откоса. Так, петляючи, можно и на нейтралке оказаться...
Пересекая меж оврагами ровное поле, совсем безлюдное - на открытом месте вблизи переднего края редко кто рискнет показаться, - я услышал позади себя нарастающий гул мотора, в него вплелось лязганье гусениц. Танк! Откуда он здесь взялся? Наше командование подбрасывает танки, раз уж близко появились немецкие? А этот? Отбился по какой-то причине от своих, теперь ищет?
Танк слышен сильнее. Оборачиваюсь. Вот уже и виден. Идет прямо за мной. Даже прибавил скорость. Останавливаюсь. Может быть, танкисты хотят меня о чем-то спросить, сориентироваться?
Вот танку остается до меня каких-нибудь триста - двести метров. Он идет быстро, в еще ярком предвечернем солнце ослепительно сверкают его гусеницы, отполированные о землю до зеркального блеска. Но почему он не защитного цвета, как все наши, а серый? Запылился? И пушка у него с набалдашником, как у немецкого... Так это же и есть немецкий!
Ужас охватывает меня. Бросаюсь бежать. А танк, взревев мотором, гонится за мной. Меня хотят раздавить? Взять как языка? Бежать, бежать! Но куда? Впереди - ни ямки, ни ровика, укрыться негде. Задыхаюсь от бешеного бега. Сердце, кажется, сейчас вырвется из груди и полетит впереди меня, оставив обреченное тело... Спиной чувствую глаза врага, нацеленную в нее пушку и пулемет танка. Стоит немецкому танкисту нажать на спуск...
Тупой рев мотора, бездушное, механическое громыханье гусениц бьют мне в спину, в уши, в затылок, мне не хватает воздуха. Танк уже близко, еще несколько секунд, еще секунда - и все, конец... Закрываю глаза. И вдруг чувствую, что лечу куда-то вниз. Может быть, это то самое ощущение, которое приходит к человеку в последний миг его существования?..
Но нет!
Удар ногами во что-то рыхлое, сильный удар, от которого я валюсь и качусь куда-то, возвращает меня к жизни.
Открываю глаза. Оказывается, лежу на дне оврага, на куче рыхлой глины, ссыпавшейся с крутизны вниз. А вверху, за краем обрыва, злобно рычит мотор танка. Железный скрежет гусениц, лязг, гром - и вдруг это все почти мгновенно стихает, хотя танк и слышен еще, но слышен все слабее, тише. Он уходит! А что ему остается делать? Не валиться же вслед за мной в овраг, так счастливо оказавшийся на моем пути. Овраг спас меня.
Лишь теперь я начинаю ощущать настоящий страх: только что мне было нестерпимо жарко, а становится зябко - наверное, меня прошиб холодный пот. До этого я не знал, что такое холодный пот, даже считал, что это выдумали писатели, а в жизни его не бывает. А вот теперь познал сам.
Взглядываю наверх. Вот там, недалеко от обрыва, я мог бы сейчас лежать, растертый гусеницами по сухой траве... Или меня скрутили бы, затолкали в люк... И никто не узнал бы, куда я исчез. Стираю с лица пилоткой пот - он действительно холодный. Или это я, отдышавшись в тени овражной кручи, немножко остыл?
Постепенно прихожу в себя. Вытряхиваю из гимнастерки, из сапог глину, чищусь. Не являться же на КП таким вымазанным? Чистясь, стараюсь понять: каким образом немецкий танк оказался у нас если не в тылу, то на фланге? Был послан в разведку и запутался меж оврагами? Или это один из тех, что прорвались у соседей: отбился от своих, когда пришлось уходить? А может быть, я забрел за нашу передовую, на нейтралку? Уж там-то мог встретиться... В какую же сторону идти?