Первая близость прошла без подготовки, без слов, без особых ласк. Просто лихорадочно освободились от гнетущей тяжести.

Потом не спешили. Слегка выпили, немного поболтали.

— Не торопись, — ласково просила она и определяла ритм замедленным кругообразным движением таза. Она помогала ему и сдерживала его, зная, что высокое наслаждение в предощущениях, а не в конце. Он поддался, он сдался, он следовал за ней. Они растягивали мгновенья до минут, чтобы желание нарастало и нарастало.

Они и кончили, с мучительным напряжением сдерживая себя, в том же затяжном ритме, чтобы пронзительное общее их завершение было не целью, а результатом.

Не истерзанное диетами ее тело было плотным, гладким, с нежной упругой кожей. И владела она им со спокойной эмоциональностью, мастерски. Она была талантлива во всем. И в этом занятии тоже.

Они следовали по горной гряде от пика к пику и, покорив вершину, сладостно утомленные, тихо и незаметно уснули…

Он на четвереньках дошагал до края кровати и сел, спустив ноги на ковер, слегка разочарованный, что Анны не было в постели. Но именно в этот момент от дверей ванной комнаты в развевающемся воздушном пеньюаре шла уже хорошо поработавшая над собой, свежая, как глоток колодезной воды, Анна. Он поспешно прикрылся простыней. Она подошла к нему, уперлась коленями в его колени, наклоняясь, поцеловала в лоб.

Он обеими руками проник под пеньюар. Ягодицы легли в его ладони. Он гладил их, осторожно сжимая их, уверенно лаская. Она взяла его за уши, влажным слабым ртом раскрыла его губы и нашла язык…

— Еще? — спросила она детским голосом. Он, не удержавшись, кивнул.

Михаил Семенович Кобрин ждал свой «линкольн» у закрытого на ремонт магазина «Кубань» неподалеку от метро "Парк культуры". В превосходном настроении. Был даже момент, когда он бесшабашно отбил на тротуаре некое подобие матросской чечетки. Вот, наконец, и они. Лимузин бесшумно остановился рядом с ним. Выскочил Артем и, виновато глядя в хозяйские глаза, объяснил:

— В пробку на Самотеке попали, шеф. Еле вырвались.

— Какие могут быть пробки в воскресение? — стараясь казаться суровым, не поверил Михаил Семенович.

— Мне не верите, спросите у Славика. Он подтвердит!

— Потому что сговорились, — продолжил было игру в строгость Михаил Семенович, но не выдержал, обнаружил свое прекрасное настроение в широкой улыбке. — Ладно уж, прощаю. Я сегодня всем все прощаю.

— С удачей вас, Михаил Семенович? — поощренный хозяйской улыбкой, спросил Артем.

На этот прямой вопрос Кобрин ответил радостно, но неопределенно:

— Гора с плеч, Артем! Я развязался! Как сказал Маяковский: "Я свободен от любви и от плакатов!"

— От каких плакатов? — удивился Артем. То, что босс освободился от надоевшей любви, он знал давно: кобринская жена постоянно жила за границей.

— От красочных, — с легкой издевкой ответил Кобрин, открыл дверцу и, слегка нагнувшись, сообщил водителю: — Славик, сейчас — домой, загоняем машину в стойло и весело втроем отмечаем мою небольшую удачу. Идет?

— Другой бы драться, а я — пожалуйста! — темпераментно откликнулся Славик.

Михаил Семенович был уже наполовину в автомобиле, когда ему в голову пришла ужасающая мысль:

— В доме же выпить нет ни черта! Вчера же эти сратые «пионеры» все вылакали. Надо отовариваться, бойцы. Где?

— Тоже бином Ньютона, — сказал начитанный Славик. — Сразу же за поворотом на Комсомольский — магазинчики, в которых все есть. Дорого, правда…

— Не играет рояли! — пророкотал Михаил Семенович и бухнулся на заднее сиденье. Что тут за езда! Метров двести, направо и остановились.

— Что брать? — спросил Артем, не сомневаясь, что отовариваться придется ему.

— Жратвы-то у нас навалом, полный холодильник, — размышлял Михаил Семенович. — Значит так: пару бутылок хорошей водки, бутылочку "Чивас Регал", если он есть. Если нет — «Балантайн», коньяка настоящего теперь нигде нет, возьми каких-нибудь ликеров позаковыристее, в красивых флаконах, чтоб глаз радовали. Да, и водички! Всякой-всякой! Сосудов пять-шесть. У тебя хоть сумка есть?

— Вот ведь неугомонный! — восхитился Артем. — Да дадут, дадут мне здесь сумки. Не в совке живем!

Хлопнув передней дверцей, он сильным движением кинул себя на тротуар, в два шага достиг дверей беленького магазинчика и скрылся в нем.

Медленно подъехала темно-синяя «тойота» и остановилась за их «линкольном». Из нее с разных сторон неторопливо вышли двое в черных длинных плащах с поднятыми воротниками. Один подошел слева к Славику, другой справа к Михаилу Семеновичу, одновременно рванули дверцы на себя. Одновременно и негромко выстрелили из двух противоестественно длинных пистолетов, выстрелили каждый по три раза. Пока они стреляли, «тойота» обогнула «линкольн» и двое почти на ходу скрылись в ней.

Артем отошел от кассы и вдруг увидел через стекло беспечно распахнутую в сторону движения дверцу «линкольна». Бросив чеки, он выскочил на тротуар. Нервно взревев мотором, с места рванула «тойота». Из «линкольна» высовывалась мертвая рука.

Артем, присев на колено, с двух рук палил из своей «беретты» по уносившемуся от него скромному японскому автомобилю. Он успел выстрелить четыре раза, прежде чем «тойота» достигла церкви Николы в Хамовниках и, визжа тормозами на крутом повороте, на ходу спряталась за ней.

Наваливалась толпа. Размахивая «береттой», Артем орал:

— Не подходи! Не подходи!

Увидев пистолет, люди пятились. Артем заглянул в салон. Михаил Семенович лежал головой к проезжей части, а Славик, наоборот, головой к тротуару. Будто валетом уснули. Славик в последнем движении, падая от выстрелов и запоздало спасаясь от них, рукой распахнул дверцу. Это он, Артем, не захлопнул ее, выходя. Славик лежал лицом вверх. Одна пуля вошла ему в глаз и разворотила висок, две прострелили грудь. Кровь уже стекала с сиденья на пол.

У Михаила Семеновича не было головы. Вернее, вместо головы был некий бело-красный набалдашник без лица. Ему целили в голову и все три раза попали.

Не хотелось, чтобы Славикова рука торчала из машины. Артем, стараясь быть бережным, попытался положить эту руку на сиденье. Но Славик лежал на самом краю, и рука упала. Кистью в кровавую лужу.

— Славика-то за что? — не понимая, что произносит вслух, и не слыша себя, спросил неизвестно у кого Артем. Сзади шумно и коллективно дышали. Он обернулся. Любопытных собралось уже очень много.

Они отдыхали, когда в дверь спальни негромко и коротко постучала одна из мышек-девушек, добровольных рабынь, занимавшихся непростым хозяйством Анны.

— Ты спятила? — удивленно поинтересовалась Анна у двери.

— Аня! — Она разрешила мышкам звать себя так. — Срочно к телефону!

— Ты спятила? — опять удивилась звезда.

— Полковник милиции Махов! Требует, чтобы немедленно! — стараясь, погромче пропищала мышка. — Трубку дать?

Анна прикрыла Сырцова простыней и разрешила:

— Давай.

Мышка (здоровенная румяная девица), стараясь не смотреть на нечто ужасно длинное под простыней, сунула в руку певицы отводную радиотрубку и тут же смылась от греха подальше. Анна положила трубку себе на живот, подбила за головой подушки, подтянулась, уселась в них и поднесла трубку к уху:

— Да, я слушаю вас, Леонид.

Сырцов откинул простыню, на локтях подполз как можно ближе, надеясь услышать разговор. Но радиотрубка урчала невнятно.

— Господи! — ахнула Анна, и Сырцов впервые в жизни увидел, как смертельно бледнеют. Малозаметно лицо (потому как под тоном), а от подбородка — в гипсовую белизну. Ее глаза смотрели на Сырцова и не видели его, они вообще ничего не видели. А трубка журчала и журчала.

— Да, — наконец согласилась с чем-то Анна. — Да. Обязательно. — И возвратила трубку на живот.