Глава 2. Горькая весть

Ай, то не пыль по лесной дороге стелется.

Ай, не ходи да беды не трогай, девица.

Мельница,

«Невеста полоза»

Чем больше слушал Драгомир рассказ волхва, тем больше хмурился, и сильнее расползалась в его душе темная хмарь тревоги и тоски. Князь не понимал – почему он ничего не ведал все эти годы? И как не ко времени он узнал об этом сейчас. Для чего? Зачем?

Тонкая завеса дыма вилась между князем и волхвом. Колдовские травы источали дурманящий запах, сизой пеленой заволакивали взор и разум. Бормотание Ведагора уносило сознание Драгомира куда-то ввысь, вдаль от этого места, туда, за грань двух миров – Аркаима и Земли, где жила все эти лета его нечаянная невеста. Чтобы телом пройти сквозь грань, нужно было выждать определенный день, но чтобы проникнуть на землю бестелесным духом, не нужно выжидать. И Драгомир отправился на Землю. Здесь же, в укромной избе волхва, окутанной таинственным полумраком, за столом осталось его тело, и ладонь князя касалась ладони Ведагора. А дух князя, невидимый, неосязаемый летел туда, стремился, тянулся, где бродила та самая девица, спасенная когда-то его матерью еще в утробе.

Исчезла полутемная горница, пропал и горько-сладкий запах травяного дыма. Над бестелесным и невидимым Драгомиром возвышался многолетний лес уральский. Шумел он вековыми кронами, и цеплялся ими за края облаков. Лучи солнца пронизывали воздух, и птичьи трели звенели на все лады. Со стороны озера тянуло влажной прохладой. Но Великого Полоза не трогали красоты чужого мира. Все его внимание приковала к себе та самая девица, его невеста, что шла сейчас прямо ему навстречу.

Драгомир жадно вперил взгляд в невесту, которую узрел впервые. Болезненно трепыхнулось сердце, и будто бы жар разлился кипящей водой внутри груди. Девица, о чем-то крепко задумалась, остановилась на берегу озера, да на камень присела. Ее взор устремился вдаль, словно не видела она ничего вокруг себя, и мысли ее далеко витали. Драгомиру девица показалась на редкость прелестной – ладной, красивой, но какой-то грустной. Невидимый, он подошел поближе к ней. С любопытством всмотрелся в ее лицо.

Отметил он кожу чистую, да белую, бледный румянец на щеках, темно-медные брови вразлет. Она сидела на солнце, и его свет горел в ее гладких, как речное зерцало волосах, путался в прядях и стекал золотистым светом, перекликаясь с золотом ее прядей. Медь и золото – вот на что походили ее волосы, что рекой ниспадали за спину. И в самом деле, солнечные. Будто сам Ярило, что дарит земле молодые лучи солнца и пробуждает все сущее к жизни по весне, своей божественной дланью погладил ее по голове.

Где-то совсем рядом вскрикнула птица, хрустнула веточка под лапкой рыжей и проворной белки. Девица вздрогнула, да на звук обернулась. Длинные ресницы бросили тень под глаза. Она воззрилась прямо сквозь Драгомира, даже не ведая, что он сейчас стоит пред ней. А князь уже не помнил, как дышать. Смотрел он в глаза колдовские цвета малахита, и кажется, что сейчас, вживую они выглядели еще ярче, еще пленительней.

А еще у девицы были красиво очерченные яркие губы. Точно летние дикие ягоды. Тонкие запястья, да руки холеные до кончиков пальцев. А вот и перстень его матери. Теперь стало ясно, каким образом он очутился у этой девицы – кольцо это теперь, что нить путеводная. Неужто раньше она его не надевала? Взор князя медленно заскользил от лица и вниз, к лебяжьей шее и еще ниже к пышной девичьей груди, бесстыдно открытой в какой-то странной рубахе, не то исподней, не то бог знает какой, облепившей ее тело, как вторая кожа. Ворота на ней не было, только глубокий выкат, открывший полную грудь до самой ложбинки. Взор Драгомира так и прилип к этой ложбинке – уж больно завлекательное пред ним открылось зрелище. Юбка на девице тоже странная – не то понева6, не то низ от саяна – поди да разбери, что в этом мире женщины носят.

Она склонила голову набок, будто слушала кого-то и горестно вздохнула. В малахитовых глазах собрались озера непролитых слез.

– Так я и не бегу никуда, – тихо молвила она.

Взгляд девичьих глаз растерянный, да беспомощный. Расстроена чем-то, наверняка. Знать, и в самом деле, что-то дурное случилось у нее.

А потом девица с солнечными волосами насторожилась и вновь посмотрела в сторону Драгомира. Так, словно смогла его узреть.

***

Земля, Южный Урал. Наше время.

Мрак, за которым сокрыта пустота – вот что чувствовала Радосвета. Не ведала она ни страха, ни отчаяния, ни проблеска надежды. Ничего не осталось в ее израненной душе, лишь пустота – оглушительно-звенящая. И смотрела смиренно и молча молодая девица на черные строки, что бежали по кипенно-белому листу и складывались в слова. Их смысл был страшен и гласил он: «Саркома легкого высокой степени злокачественности. Неоперабельно». «Вот оно – имя смерти моей», – подумала про себя Радосвета. Она уже чуяла ее близость где-то совсем рядом, видела временами темную, ускользающую от взора тень позади себя – верный предвестник смерти. Уж это она точно знала.

Вздохнула Радосвета тяжко и устало воззрилась на хмурого мужчину в белом халате, что сидел напротив нее, и сокрушенно качал головой.

– Так нельзя, Рада, нельзя, – сетовал он в попытках убедить ее в своей правоте.

Пока что не выходило. Радосвета росла с ранних лет на редкость упрямой. Святослав старался хранить спокойный вид, хотя внутри него леденело все от ужаса и жалости к давней подруге своего детства. Почему так? За что? Ему часто приходилось сообщать беду. Уж такова его работа – врач-онколог. Да только сообщить о недуге смертельном той, что с детства была дорога, оказалось тяжелей во стократ. Он до сих пор не мог поверить до конца. Смотрел на лист со страшным приговором, и не верил. Он вновь воззрился на нее, и его сердце сжалось от горькой печали.

– Не стоит отказываться от лечения. Это глупо, Рада, – заговорил он вновь.

– Достаточно, споров. Я уже все решила! И документы необходимые подпишу, что отказываюсь! Я неоперабельна! Все эти метания в попытках спасти меня напрасны, Слава, и ты, мой дорогой коллега, это прекрасно знаешь, как и я, – молвила она и отвела свой взор. – Мне хочется пожить нормальной жизнью, ровно столько, сколько еще осталось. А осталось мне немного, и мы оба это понимаем.

В груди у Святослава кольнуло мертвенным холодом. Как страшны ее слова! И жутко ее смирение перед лицом смерти! Будто это вовсе и не та Радосвета, которую он знал все эти лета.

– Тебе все равно нужна паллиативная помощь, чтобы… Облегчить состояние, – сдавленно промолвил он.

– Препараты я буду принимать. А на химию и радио подпишу отказ. И не надо меня уговаривать! А потом… Пока еще есть время, съезжу-ка я куда-нибудь, развеюсь. В Аркаим, например или Ильменский заповедник. Давно я там не была. Люблю я места силы, ты же знаешь. С детства тянет к ним. А может, к озеру Иткуль съездить?

Святослав изумленно воззрился на подругу, тяжело вздохнул, и сокрушенно покачал головой.

– Угу. И поплавать там еще, да? – угрюмо уточнил он. – Будто бы не знаешь о его дурной славе. Да и холодное оно! Куда тебе? Простыть еще хочешь? Не вздумай ехать на Иткуль, поняла меня? Хотя, зная тебя – если уж стукнуло в голову, так и отговаривать бесполезно. Но окунаться не вздумай! Давненько про это озеро слава дурная ходит. Я б на твоем месте не проверял ее правдивость. Не шути с судьбой.

В ответ Радосвета безрадостно усмехнулась. И промолчала, что в том самом озере купалась не раз, поправ все жуткие легенды и рассказы. Когда-то она тоже боялась войти в его холодные воды, но бабушка ее ободрила, подтолкнула к воде и заверила – с ней ничего не случится.

–Таких, как мы, Иткуль не тронет. Еще и плохое заберет, а сил наоборот прибавит, – промолвила она тогда.

– Таких как мы… Это каких? – спросила маленькая Радосвета.

– Тех, кого называют ведуньями, – ответила бабушка. – Но это – твоя самая главная тайна.

Не шути с судьбой. Уж ей-то шутить с судьбой? Скорее, это судьба отчего-то шутит над ней, и с каждым годом ее шутки становятся все боле жестоки.

Радосвета – светлая радость. Так нарекла ее мать при рождении по совету бабушки. Конечно, Миладе хотелось лучшей судьбы для ее дорогого чада, счастья и той самой радости и света в жизни. Только теперь этого света в Радосвете уж боле не осталось.

– Ох, Рада, Рада, – вновь покачал главой Святослав. – Своим решением отказаться от лечения ты режешь меня без ножа. Я боюсь за тебя.

Радосвета воззрилась на него с улыбкой, невольно поддавшись череде давних воспоминаний, что оставили в ней светлую память и легкую грусть, нежную да щемящую. Она знала Святослава всю свою жизнь, сколько помнит себя. Они росли и жили по соседству, матери их были давними подругами, так что дети с рождения бок о бок друг с другом росли.

Возможна ли дружба искренняя промеж мужчиной и женщиной? Настал момент и повзрослевшая Радосвета с поразительной ясностью осмыслила, что смотрит на давнего друга с затаенным девичьим трепетом, и сердце ее отзывается и поет при виде Святослава. Робела она раскрыть ему свои нежданные чувства, а он и не ведал о них и не чаял, что верная подруга безответной любовью рядом томится. Потом была его свадьба, и за светлой улыбкой Радосветы никто и никогда не узрел бы печаль. Умела эта девица тоску свою скрыть ото всех.

А потом в жизнь Радосветы ворвался Игорь, и… нет, он не стал ее судьбой. Прошелся споро лишь по краю, и в том был его удел. Но непрошенные чувства к Святославу выгнал он из сердца Радосветы. Быть может, он для этого и был послан свыше?

Голос друга вырвал Радосвету из дум о своей жизни, которая, как теперь ей стало ведомо, спешно бежала к преждевременному концу. Ей казалось, что все еще впереди, и у нее так много времени для задуманных свершений. Теперь же девица ощущала себя так, будто земля уходит из-под ног, и она зависла в пустоте. Потерянной себя чувствовала, застигнутой врасплох страшным недугом, и с ужасом осознавала, что одной ногой уже в могиле.