Глава 1. Сны и явь

И снова рассветный час

Под тенью крон

Пробудит в нас раздумья

Мещера,

«Сквозь снег и мглу»

Вздрогнул Драгомир спросонья. Вздохнул. За окном занимался рассвет. Со скотного двора доносились крики петухов. Ранее утро. Нелюбимое время Драгомира – время, когда возвращалась к нему его проклятая змеиная личина. Вот уж краешек золотого солнца показался на горизонте, и князь обреченно взглянул на свою руку. Вновь тяжко вздохнул, в сотый раз узрев, как человеческая кожа становится змеиной с первыми рассветными лучами. Когда-то, он к этому привыкнет, смирится. Наверное. Когда-нибудь…

Воспоминания о девице из снов ворвались в его разум, заставили на миг забыть о своем проклятии. Как прижимал ее к себе, как жарко целовал ее губы медовые. Драгомир вскочил с ложа, да на исподнюю свою рубаху посмотрел – никаких кровавых пятен.

Ну конечно, никаких! Это ведь было во сне! И девица окровавленная, и поцелуй ее хмельной, да слова странные. Почему она прощалась с ним? И зачем приходила? Драгомир понимал – неспроста эти сны, какие-то знаки в нем таятся, да только не мог он разгадать их смысл. «Навещу-ка я Ведагора. Здесь точно нужен его совет», – помыслил Драгомир и отправился в помывальную.

Студеная вода из умывальника прогнала остатки сна, а воспоминания о сладких девичьих губах – нет. Драгомир самому себе дивился – это ж надо, вмиг потерять разум от простого ласканья губами! Да он же самого себя забыл, оказавшись в плену поцелуя! Невиданное дело для него! А что, если и в этом кроется предзнаменование? Ему точно нужен мудрый совет волхва.

Тревога и смутное предчувствие недоброго нависли над ним, словно коршун над добычей, и Драгомир не стал ждать завтрака. Зашел в стряпную, чем изрядно удивил стряпух, приказал отрезать ему ломоть пшеничного хлеба и сверху положить тонкий кусок солонины.

– Государь-батюшка, так может, хоть каши утренней дождешься? Гречневая сегодня, да с лисичками тушеными. Что ж так есть всухомятку, да впопыхах? – всплеснула руками пожилая кухарка Чернава, подливая Драгомиру ягодный морс.

– Некогда мне сейчас рассиживаться, дела ждут, – отмахнулся князь, и поблагодарив Чернаву за расторопность ее подопечных, отправился пешим ходом через город к реке.

Он не стал звать с собой ни дружинников-бояр, ни воеводу. Не желал, чтобы хоть одна живая душа ведала о том, зачем идет он к старому волхву. Драгомир не понимал, что творится с ним, грудь смятение теснило, и сейчас ему, как никогда хотелось тишины и одиночества. Хотя… Разве последнее – не есть отныне его извечный удел? Может быть, он уже настолько свыкся с одиночеством, что его начинают тяготить даже те, кому он доверяет?

Погруженный в мрачные думы, князь накинул на себя полог невидимости и вышел со двора. Его путь лежал через город, чьих улиц, мощеных камнем, ласково касалось солнце. В его золотом сиянии купалась молодая зеленая листва, прохожие и груженые всякой снедью телеги. Третий месяц весны – цветень, уже вовсю обуял землю теплом, и дурманящий аромат проснувшихся растений кружил голову.

Ранним утром, пока солнце поднимается над землями Златославии, будничная суета и гомон наполняют улицы и главную площадь. Вот торговец домашней утварью везет свой товар в телеге, мимо него прошел продавец с лотком, полным медовых пряников, вот дородная, румяная дева в цветастом повойнике1 и алой поневе2 в клетку идет с коромыслом, а рядом с ней, не отстает мальчишка лет трех. Он держит в пухленькой ручонке большое красно-зеленое яблоко, и откусывает его с хрустом, щурится довольно.

Посмотрел на них князь, и будто дрогнуло болезненно что-то в груди.

– Сладкое яблочко, соколик? – спрашивает у него мать.

– Сладкое, – отвечает сын.

Драгомир понял, что засмотрелся на них, и одернул себя, ускорил шаг. Иногда случайно услышанные слова иль миг увиденный будили в нем воспоминания о прошлом. Непрошенные воспоминания. От них болезненно щемило сердце, и горько вздыхала душа. Нельзя вернуть те времена, лета не воротятся вспять. Драгомир и не хотел назад. Он желал лишь перестать чувствовать, будто где-то в груди время от времени снова кровоточит, и жизнь год за годом безжалостно отгрызает от него по кусочку. Порой он отчаянно желал больше ничего не чувствовать. Ни скорбной горечи, ни мертвенного холода. Пока что выходило неважно. Он все еще чувствовал – боль, вину, сожаление, скорбь. Но он будет стараться отринуть чувства, непременно будет. Потому, что чувства – это медленный яд. Но он все еще лелеял надежду найти противоядие, избавиться от них. И он обязательно найдет.

От горьких мыслей его отвлек топот лошадиных копыт – то везут к княжескому столу птицу живым весом. Молодой извозчик что-то напевал себе под нос, и подмигнул проходящей мимо девице. Та зарделась и со смущенной улыбкой потупила глаза.

Жизнь вокруг текла, бежала, словно резвый ручей, несла свои быстрые воды, да только казалось Драгомиру, что все это – мимо него. Он же словно застыл в стороне, неподвластный ни радостям, ни простым мирским тревогам.

Оживленные улицы города остались позади. Драгомир направлялся к его северной части, что выходила к узкой заводи с деревянным помостом, где была привязана лодка. Зимой, когда реку сковывал лед, во двор волхва можно было прийти и пешим ходом. Ведагор жил в стороне от города, в самом начале леса на берегу реки. Заводь узкая, и от берега до берега – рукой подать, десять саженей, не боле. Река широкой лентой вилась через весь город, и крепко сложенные мосты соединяли берега, но Ведагор желал оставаться в стороне от мирской суеты, и Драгомир уважил желание мудрого старца – не стал в этом месте сооружать мост.

Князь змеем обернулся, да в воду вошел. Не стал в лодку садиться. Хотелось остудить прохладой утренней воды мысли тревожные. Над рекой таяла дымка утреннего тумана, вода отражала солнечные блики, да птицы заливались на все лады, и в иной раз князь залюбовался бы на красу природы, но сейчас его мысли занимала таинственная незнакомка из снов. Оказавшись на другом берегу, принял снова человеческое обличие, выжал воду из одежи и снова ее надел. Скрипнули петли калитки, и к нему вышел Ведагор.

– Здрав будь, великий князь. Заприметил тебя из окошка, как ты плыл, – молвил волхв и окинул Драгомира внимательным взором.

– И тебе не хворать, Ведагор, – ответил Драгомир.

– С чем пожаловал? – спросил волхв, чуя нетерпение князя.

– Совет твой больно нужен. И подмога колдовская.

Ведагор удивился.

– Вот оно как? Идем, Драгомир. Сейчас со всем с тобой разберемся, – и волхв кивнул в сторону двора.

Драгомир поравнялся со стариком. Беспокойные думы бередили ему душу, и слова сами просились на язык.

– Сны мне снятся. Диковинные, невесть что творится в них, – Ведагор внимательно его слушал. – Девица в них является мне. Вроде живая, а в саване посмертном. Кровью истекают ее глаза и губы, а сама меня целовать тянется. И кольцо на ней, что матери моей принадлежало когда-то.

И поведал Драгомир волхву до мелочей о каждом своем причудливом сне, до мелочей припомнил все, что сохранила память. И с каждым его словом, волхв хмурился все боле и боле, и что-то такое мелькало в его старческих глазах необъяснимое, что князь невольно ощутил беспокойство.

Зайдя во двор, волхв затворил калитку и направился в избу. Драгомир шел рядом. Они прошли в горницу, где волхв усадил его на лавку у стола.

– Значит, кольцо, говоришь, материнское на девице этой? – переспросил он.

Драгомир молча кивнул, наблюдая, как Ведагор раскладывает на столе перед ним травы особые, лучину зажигает и бормочет что-то.

– И волосы огненные, да глаза зелены?

Князь снова кивнул в ответ. Волхв тяжело вздохнул, качая головой.

– Неужто она, – произнес он тихо.

– Кто? – не понял князь. – Ты знаешь, кто это мне снится?

– Думаю, что знаю. Сейчас и уверимся в этом, – ответил Ведагор. – Понять бы только, что к чему…

– Кто приходит ко мне во снах, Ведагор? – не вытерпел Драгомир.

– Невеста твоя, князь. Думается мне, она это. Матерь твоя сосватала ее тебе, когда ты еще пешком под стол ходил. Невеста. Которую мы считали мертвой все эти лета.

– Что-о-о? – воскликнул Драгомир. Он не поверил своим ушам! Невеста? – Какая еще невеста? Почему я ничего не ведаю о сватовстве? Кто она такая? Как такое могло свершиться без моего ведома?

– Не серчай, князь, не кипятись, – успокоил его волхв. – Эту историю мне мать твоя поведала, а я сейчас расскажу ее тебе. Как-то раз, в один из праздных дней, когда грань между мирами, как ты знаешь, исчезает, Василине пожелалось попасть в мир Земли. И вышло так, что когда она туда попала, где-то на юге земель уральских, то почуяла, что кто-то к ней взывает… К Хозяйке Медной горы.

***

Двадцать три лета тому назад. Земля, Южный Урал

– Мам, а ты уверена, что мы идем верной дорогой? И что правильно поступаем? – спросила молодая дева у пожилой, с осторожностью переступая кочку.

– А у нас, Милада, нет другого выхода. Хуже все равно уже некуда, – хмуро ответила та, помогая дочери идти по бездорожью.

Лицо девы помрачнело, и в глазах вновь собрались слезы.

– Да. Ты права, – кротко ответила она, и ее голос дрогнул.

Ладонь Милады легла на круглый, упругий живот, и дева тяжело вздохнула. Внутри нее клокотало отчаяние, и бился дикий страх, и во всем мире не нашлось бы таких слов, что смогли бы выразить все то, что творилось в ее душе. Задыхалась она от этих чувств. Невыносимы они были. С того самого дня, как узнала она страшную для себя весть, Милада потеряла сон и покой, и каждый раз, чувствуя как толкается в животе ее дитя, она замирала, забывала как дышать. Ее дочь, ее кроха, часть ее души, плоть от плоти… Каждый день мог стать последним для этого чуда. Как невыносима эта мысль!

Она так ждала ее, представляла, какой она родится, на кого станет похожей – ее или супруга? Она ждала ее, как дива. Вся семья ждала. Это прекрасное чувство ожидания, радостного томления окрыляли Миладу, и она с упоением вязала детскую одежду и мечтала, как будет плести своей дочери косы, да платья нарядные шить.