Глава 16. Соблазн

Забери мою печаль

Ветер юный

Опусти на дно пруда

Мои думы

YARuGA,

«Птица»

Как только он узрел их вдвоем, в его груди проснулось огненное чудовище. Оно расправило крылья, взревело яростно, да опалило огнем его нутро. Ведагор не раз ему молвил, что смазливый курощуп20 Божедар частенько повадился приходить к Радосвете. Они были всегда на виду, и поводов помыслить о дурном иномирная невеста не давала, и все же…

Как он смеет, паршивый срамец21 и пресноплюй22! Драгомиру не по нраву были эти посещения, не по нраву и все тут! И одна только мысль о том, что этот гулящий пустомеля может себе позволять, лишала его покоя. Да что он вообще себе позволяет? Какое право имеет гулять с его невестой?

Потом Драгомир вспоминал, что скоро сам отправит Радосвету обратно на Землю, и тут же его душу начинало терзать сомнение – а надо ли? А не пожалеет ли он о своем решении? Ответ ему был ведом, но князь даже самому себе лишний раз не хотел его напоминать.

Драгомир понимал, что Радосвету стоит отправить на Землю немедля. Но все его нутро противилось этому, корчилось в муках и терзаниях, и он признался самому себе, что отчаянно не желает отпускать рыжую иномирянку! Мысль оставить ее в Златограде была так сладка, и так желанна! На правах невесты он мог бы поселить ее в покои, смежные со своими. И каждый свободный вечер, каждую ночь забываться в ее нежных объятиях. Он точно знал, что сойдет с ума от удовольствия, едва ощутит ее тело под своим. Он точно знал, что будет умирать от наслаждения, когда возьмет ее.

«С чего ты взял, что она согласится отдаться тебе?» - тихо молвил Драгомиру его внутренний голос, и в груди снова закипало мучительное чувство.

«Уж у этой красавицы, на Земле, поди, от молодцев отбоя не было. И вряд ли среди них нашелся бы безобразный страхолюд, проклятый навеки».

Мысль об этом нещадно колола его, кусала, отрывая по кусочку, и хотелось ему все вокруг ломать и крушить, лишь бы только унять внутри ледяное пламя, что которое лето пожирает его душу.

На какой-то миг князю померещилось, что он свыкся со своей долей. Но потом в его жизнь нежданно ворвалась Радосвета, и неизбывное чувство собственной ущербности, которое он загонял так старательно вглубь, снова выплыло на поверхность. Оно душило Драгомира, точило, словно короед.

Когда его устоявшаяся жизнь пошла кругами, что река, в которую брошен был камень? Когда он впервые узрел Радосвету на Земле в уральских землях? Или здесь уже, в родном Златограде? Он потерял это зыбкое чувство холодного спокойствия. Хотя, это был всегда обман. Не спокойствие вовсе, а его подобие, и все же – хоть что-то… А теперь… Отныне и этого в душе его не осталось. Появилась она, и теперь рушилось все, что он выстраивал внутри себя годами. Рушился его прежний мир, и Драгомир не чуял земной тверди под ногами.

Ну почему это случилось, почему? Почему один лишь голос рыжекосой ведуньи ласкает его, что лебяжье перышко? Почему ее смех трогает самые тайные струны души? Почему от одного лишь ее взгляда сердце князя замирает и трепещет заполошно? Ее запах кружит голову, туманит рассудок желанием. Бесполезно утешаться в объятиях других женщин. Князь уже разумел, что это не имеет смысла. Можно сколь угодно представлять на месте наложницы Радосвету, выискивать рыжеволосых красавиц среди женщин, но это все не то! Его тело, разум и душа отчаянно, до пронзительного крика, до звериного рева требовали только Радосвету. Драгомир безумно ее желал, и сходил от этого желания с ума.

***

– Народ волнуется, брат. Спрашивают осторожно, как там невеста, как скоро свадьба. А мне и ответить им нечего, – молвил Белояр.

– Слышал я от Ярославы, что женщины, которые хаживали к твоей невесте в гости, что и она о свадьбе помалкивает, – добавил Светозар.

– Молодец, что не пустозвонит, – промолвил шутя Изяслав, но потом стал серьезным. – Драгомир, что-то нужно решать. Завтра праздник, на пиру все будут ждать появления твоей невесты…

– … ее не будет, – перебил князь друга.

Его верные дружинники помрачнели.

– Слухи пойдут, Драгомир. Домыслы дурные, – предупредил Белояр. – Скажут, что в немилости девица у тебя. А коль в немилости, так сразу и решат, что чем-то да разгневала она великого князя. К чему такой поклеп на эту девицу? Хоть и чужачка, а ничего дурного она не причинила.

– Да, негоже честь ее пятнать, – произнес Драгомир. – Только как потом истолковать ее уход?

– Препятствия будем решать по мере их появления, – изрек Светозар, и мужчины с ним согласились.

– Скажи нам честно, Драгомир, ты в самом деле желаешь оправить девицу восвояси? – спросил у него Изяслав.

– Я и сам уже не ведаю, – ответил Драгомир.

«Не желаю отпускать, не желаю, не желаю!» – кричал князь про себя.

***

Утром ей Всемила принесла весть от великого князя – на завтра, к вечеру быть готовой для праздничного пира.

– И зачем мне этот пир? – недоумевала Радосвета.

– Невесте князя полагается там быть, – пояснила ей Всемила.

– Ну какая я невеста? Зачем это притворство? – посетовала ведунья.

– Для всех ты его невеста, раз явилась на его зовущую песнь. От тебя не убудет, ежели на пир явишься. Никто ж тебя не заставляет сидеть там до утренней зари. Тем более, пир особый – победу над мятежником Гориславом праздновать будем. Князь даже разрешил мужчинам и женщинам праздновать вместе.

– А что, у вас здесь принято раздельно пировать? – удивилась Радосвета.

– Да, – кивнула Всемила. – Но бывают особые пиры, на которых позволено женщинам находиться вместе с мужчинами. Свадебные, например. Или по случаю крупных побед. Так что, повезло тебе, девица. То сидела бы среди женщин, да скучала. А то рядом с великим князем посадят. Глазки ему украдкой строить можно будет…

Услышав об этом, Радосвета почуяла, как дрогнуло сердце, да кровь ударила в лицо. Она будет сидеть рядом с князем… Ей сложно было разуметь свои чувства – огорчает ее такое положение дел или же наоборот, волнует.

– Ладно. Так тому и быть. Пойду я на пир этот, – согласилась Радосвета.

Чуть позже гонец из княжеских хором привез сундук для Радосветы и послание. В нем было сказано облачиться в ту одежу и украшения, что пожаловал ей князь. Девица вздохнула, да глаза закатила. Отошла от сундука. Но потом все же одолело ее женское любопытство, и она открыла крышку сундука, да вздоха не сдержала восхищенного. Не поскупился великий князь на богатое облачение для своей невесты. В деревянном ларце лежал изумительной красы девичий венец с лентой шелковой, да жемчужными поднизями23. Его усыпали крупные топазы, изумруды, аметисты. Такие же бусы в несколько рядов лежали рядом с венцом, серьги с такими же самоцветами и два массивных зарукавья24.

– Ну, князь, я что тебе, елка новогодняя? – посетовала Радосвета, когда помыслила, что все это носить весь вечер. Никогда она не жаловала множества украшений, а тут… Да и не бывало у нее таких.

Из одежи ее ожидали две рубахи из тонкого шелка – исподняя и верхняя, с вышитым обережным узором, темно-синяя запона25 и нарядный, праздничный навершник26 цвета изумруда с ярко-алым пояском.

– Была ты, Радочка, ведуньей, а станешь лавкой самоцветов, – проворчала девица, вздыхая.

И вроде по нраву ей пришлось облачение, хоть и не любила она, когда много каменьев, но настроение портила мысль, что будет она в окружении незнакомых людей. И будут ее разглядывать придирчиво, да втихомолку толковать о ней. Уж, поди, обсмотрят и обсудят каждый камешек в ее одеянии.

Радосвета вздохнула. И тревожное предчувствие снова тронуло ей душу.

– Ну, и чего сидишь, пригорюнилась? – послышался тихий голос домового из-за печи.

– Предчувствие у меня дурное. Будто случиться что-то должно недоброе. А я и сделать ничего не в силах.

– Может, ты просто робеешь перед пиром, да самим великим князем? – задался вопросом домовой.

Девица в ответ лишь вздохнула. В последнее время разобраться в своих чувствах ей становилось все сложней и сложней.

К ночи, когда все обитатели двора волхва уже почивали, девица силилась уснуть, да так и проворочалась до поздней ночи.

Сон к ней не шел – слишком много дум теснилось в ее голове. Она вновь тосковала о родных, вспоминала детство, и любимые лица оживали в ее памяти через воспоминания.

Снова подумалось, как худо сейчас приходится Владимиру с Ольгой. Да и Святослав, наверняка, переживает. Вспомнила она и его поцелуй, вздохнула. Если бы он признался ей раньше на несколько лет, если бы… Но, всему свое время. Угасли уж давно к нему у Радосветы сердечные чувства. А тот поцелуй вызвал лишь горечь и чувство вины перед его супругой. Ведунья чаяла надежду, что поцелуй не станет причиной разлада в семье давнего друга. «Ежели вернусь, так и не знаю теперь, как нам разговаривать, как в глаза смотреть друг другу», – помыслила Радосвета. Потом одернула себя: «Что значит «ежели?» Ну конечно, я вернусь, в этом не может быть сомнений!»

Поняв, что не сможет уснуть, Радосвета встала с койки, походила по горнице. Прислушалась к себе. Ее вновь тянуло вон из двора, куда-то в сторону реки. Этот зов был глубинным, влекущим, словно сама природа-матерь звала ее за собой. Девица не стала противиться этому зову, и как была в исподней рубахе, так и отправилась к реке под покровом ночи – простоволосой и босой.

Зоркий глаз ведуньи выхватывал нити колдовской силы, что пронизывали все пространство, прохладный ветер игрался с прядями ее волос, и на губах у девицы царила легкая улыбка, покуда шла она к реке, да слушала голоса всего живого и сущего.

– Не тоскуй, не кручинься, девица, – шепнула ей береза.

– Останься, останься, милая, - тихо молвили травы на опушке леса.

– Не беги от неизбежного, не беги, – журчал ручей.

Слышала все это девица, и лишь вздыхала с улыбкой в ответ.

Впереди показалось гладкое зерцало реки, где отражался тонкий серп растущей луны. Сегодня здесь царила тишь да гладь – видимо водяной с русалками резвились на другом берегу. На ходу Радосвета развязала все тесемки на рубахе, сняла ее, кинула на ветку ивы, да бросилась в воду с головой.