Юрий облегченно вздохнул. Интимный дружеский тон, установившийся между ним и лейтенантом, мог только льстить его самолюбию. Сердиться на Веткина было невозможно.

- Правда... только мне было не до смеху...

Оба опять понимающе фыркнули, и Юрий, поклонившись остальным офицерам, пошел к дверям под прыгающий мотив собачьего вальса. В коридоре лейтенант спросил все еще улыбающегося брата:

- На что Веткин намекает?

Сейчас признаться было уже легко, и Юрий рассказал ночное происшествие. Лейтенант расхохотался тоже.

- Веткин, ей-богу, остроумен! Умеет же человек во всем находить анекдот!.. А тебе наука - не шляйся по верхней палубе не по форме одетым, сказал Ливитин, открывая свою дверь, и вдруг остановился. Высокая и большая его фигура заслонила собой каюту, и Юрий услышал только его внезапно изменившийся голос:

- Идиот! Положите эту игрушку, сейчас же! Ну!

Он шагнул вперед, и теперь Юрий смог увидеть бледного Морозова. Тот опускал браунинг на стол, рука его тряслась.

- Выпейте воды, фу, стыд какой! - сказал лейтенант, и Юрий ревниво уловил в его тоне теплые ноты. Так когда-то Николай утешал его в огорчениях детства.

Следовало, собственно, деликатно уйти, но любопытство превозмогло. Юрий решительно вошел в каюту, закрыл дверь и, деловито налив в стакан воды, сунул его Морозову. Этим он включился в события, решившись не уходить во что бы то ни стало.

- Ну, в чем дело, Петро-Петруччио? - спросил лейтенант. - Юрий, защелкни замок, здесь драма... Вы совсем больны, Петр Ильич, что с вами?

Морозов поднял на него свое круглое мальчишеское лицо. Бледное, курносое, оно жалко дергалось, и Юрий про себя пожал плечами: мальчишка, хоть и мичман по третьему году!

Морозов молча кивнул на стол. Лейтенант взял бумагу и, пробежав ее глазами, свистнул. - М-да, - сказал он, кладя бумагу на стол, - не так хорошо, как здорово! Но вы-то тут решительно ни при чем!

- Я подлец, Николай Петрович, и мне надо стреляться, - сказал Морозов отчаянно, и по тону его нельзя было понять, спьяна или всерьез он это говорит. Юрий проворно схватил браунинг и переложил его на койку, подальше от Морозова, и, подчеркнув этим свое право вмешательства, взял бумагу.

Фиолетовые буквы были казенно ровны и невыразительны. Юрий читал их быстро, одновременно прислушиваясь к разговору, опасаясь, что брат спокойно отнимет бумагу. Приговор осветил ему весь тревожный день:

Суд особой комиссии, назначенный приказом начальника бригады линейных кораблей от 24 сего мая, в составе...

- Подлость - понятие сугубо относительное, - сказал Ливитин, садясь на койку. - Объяснитесь!

...признал виновным в том, что они 24 сего мая, согласившись между собой противиться распоряжениям начальства...

- Я должен был догадаться, что Шиянов и Греве топят людей, выгораживая себя!.. Я говорил вам, что пустяками этот суд не кончится...

...стоя во фронте в числе более восьми человек...

- Да, приговор довольно циничен, - согласился Ливитин, - но при чем все же вы?

...при этом суд признал, что вышеописанное противодействие могло иметь вредные для службы последствия, и установил...

- Не циничен, а чудовищен! Подл!.. Ваш болван Сережин выгнал их наверх, и из-за каких-то синих штанов...

...приговорил: унтер-офицера 2-й статьи Карла Вайлиса и кочегара 2-й статьи Матвея Езофатова к лишению всех особенных... и по состоянию присвоенных прав и преимуществ...

- Не из-за штанов, а из-за последствий, - поправил Ливитин, - из-за неуместной строптивости.

...к отдаче в исправительные арестантские отделения сроком на пять лет...

- Так последствия эти были вызваны не ими, а трусостью Греве и Шиянова! Почему Греве не позвал сразу меня? Я бы сумел повернуть дело безболезненно! Матросы мне верили... до сих пор! А теперь...

Морозов отчаянно махнул рукой.

- Рубикон был перейден, претензия во фронте, как известно, разбирается не ротным командиром, - сказал Ливитин наставительно.

Кочегаров первой статьи Бориса Афонина, Антипа Вильченко, Доминика Венгловского... в числе двадцати человек...

- Кого вы убеждаете? Себя? - нервно повернулся в кресле Морозов. - Дело не в дисциплинарном Рубиконе, а в том, что мы боимся матросов...

- Тише, - поднял руку лейтенант, - не затрагивайте не дозволенного начальством!

...к отдаче в дисциплинарные батальоны или роты сроком на один год и шесть месяцев...

- Да, боимся! - горячо воскликнул Морозов. - И в этом все несчастье! Мы в каждом их шаге видим начало бунта, восстания, революции... И сами ведем их к бунту бессмысленной жестокостью, сами!.. Шиянов, Греве, я, вы...

- Исключите меня, сделайте одолжение, - попросил Ливитин, - мое дело служба, и боле ничего.

- Ширма! Вы прячетесь!

Кочегаров 2-й статьи Павла Ефремова, Павла Кузнецова... Егора Советова - к содержанию в военно-исправительной тюрьме морского ведомства на восемь месяцев...

- Не спрячетесь, Николай Петрович, за службу! Мы сами эту службу создаем, как какого-то мрачного божка, и приносим ему в жертву матросов...

- Ну, здесь пошли обличения, - сказал насмешливо лейтенант и сел поудобнее. - У вас необыкновенно высокая душа, мичман Морозов, просто приятно!

Кочегара первой статьи Филиппа Дранкина и учеников-кочегаров, матросов второй статьи... считать по суду оправданными.

- Николай Петрович, - сказал Морозов, мучительно морщась, - зачем вы всегда строите из себя циника? Ведь я знаю, что вы отлично понимаете все эти обличения и в душе соглашаетесь с ними!..

- Не только понимаю, но вполне разделяю трагедию вашей высокой души, сказал лейтенант, тщательно приминая папиросу. - Трагедия - совершенно по старику Станюковичу: жестокий старший офицер и прекраснодушный порывистый мичман. Последний мучается несправедливостью и - как это? - "бледный, с горящими глазами, он подошел к старшему офицеру. "Позвольте вам заметить, господин кавторанг, что вы подлец", - сказал он, волнуясь и спеша. Офицеры ахнули, Шиянов жалко улыбнулся. Мичман, медленно подняв руку, опустил ее на щеку старшего офицера и, зарыдав, выбежал из кают-компании". Вечером мичман, натурально, стреляется, только попросил бы - не в моей каюте и не из моего револьвера.

- Вы все шутите, - сказал Морозов уныло, - а мне на душе так паршиво. Черт знает, какая подлость!.. Я выйду в отставку!

- Для начала отслужите за училище, вам, кажется, еще три года осталось? - усмехнулся лейтенант. - А потом - советую в сельские учителя. Схема ясная: "от ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови, уведи меня в стан погибающих..."

- Прощайте, - сказал Морозов, решительно вставая, красный и злой.

- Сядьте и сохраняйте спокойствие, - усадил его силой лейтенант. Никуда вы сейчас не пойдете. Вы находитесь в состоянии аффекта, в котором человек очень свободно может заехать в морду старшему офицеру и трагически кинуться за борт. Я вас понимаю: вам хотелось бы, чтобы я прижал вашу многодумную голову к своей груди и восхитился бы вашими переживаниями. Ах-ах, какая, мол, тонкая натура! Сядьте и примите холодный душ. Юрий, дай ему папиросу!

Юрий положил на стол приговор.

- А знаешь, Николай, - сказал он, доставая портсигар, - действительно что-то неладно. Уж очень жестокий приговор, мне тоже как-то не по себе.

- Вот еще подрастающий борец за правду! - кивнул на него Морозову лейтенант. - Оба вы - слепые щенки, и черта ли я с вами вообще вожусь? Но один - мой брат, а другой - друг. Поэтому слушайте и мотайте на ус.

Юрий присел на край койки.

- Прежде всего, во избежание недоразумений, поставим точки над "i": Шиянов - трус, Греве - бездушный карьерист (по терминологии того же Станюковича), и оба, естественно, подлецы. Но дело вовсе не в их подлости... Как, по-вашему, командир - тоже подлец?

- Н-нет, - сказал Морозов неопределенно, - почему же? Ему Шиянов так все рассказал...

- По вашей логике - он тоже подлец: он должен был выйти к команде, а он не вышел.