Она зажимает две маленькие красные таблетки между ухоженными ногтями и нетерпеливо указывает на ...

Она зажимает две маленькие красные таблетки между ухоженными ногтями и нетерпеливо указывает на меня.

— Не будь избалованной маленькой сучкой. Просто прими эти чертовы таблетки, чтоб мне не пришлось снова звать охрану, чтобы они держали тебя. — Светлана выставляет свое костлявое бедро под широкими белыми брюками и снова машет рукой.

— Нет, пожалуйста, не заставляй их делать это! — мой голос дрожит от воспоминания. Крепкие мужчины держали меня за руки, в то время как она закрывала мне нос и рот, пока я не проглочу.

Она не убирала руки, пока я не потеряла сознание.

Мурашки пробегают по телу, заставляя потянуться к этим ужасным таблеткам в протянутой руке с длинными ногтями.

Я ее чертовски ненавижу.

Она сделала меня наркоманкой. Дрожь в конечностях не прекращается, и я проглатываю таблетки всухую с привычной легкостью.

Это тот же самый обряд, который мы исполняем годами. Сейчас я почти рада туману. Мысль о том, что вскоре мне суждено выйти замуж за ее брата-монстра, заставляет чуть ли не выпрашивать всю банку сразу.

— А теперь иди приведи себя в порядок к ужину. Сделай что-нибудь с этим отвратительным рыжим гнездом на голове. Твоему отцу должно быть стыдно за то, что его рыжеволосая жена-шлюха передала тебе свои слабые гены, — она разворачивается на высоких каблуках и хлопает за собой дверью.

Слезы угрожают пролиться по щекам. Мама умерла почти шесть лет назад, а унизительные замечания Светланы до сих пор причиняют боль, как будто ее не стало вчера.

Рак не означает, что она была слабой. Она была самой сильной женщиной, которую знала.

Комок подкатывает к горлу, и я смотрю на часы. Всего несколько минут, чтобы почувствовать боль от ее потери, бушующую во мне, пока не наступит оцепенение.

Моя мачеха права. Я действительно похожа на свою мать. Наблюдая, как расческа распутывает длинные волосы медно-рыжего цвета, я встречаюсь в зеркале со своими собственными зелеными глазами. Глазами матери.

Иногда вижу узнавание на лице отца. Боль, которую он испытывает, когда смотрит на меня.

Если бы я только могла сохранить ежедневные дозы яда. Это уняло бы боль моего и его сердца.

Ужин проходит одинаково каждый вечер. Светлана сидит на одном конце длинного стола, отец – на другом, а я – посередине. Никто не разговаривает. Иногда она смеется над моими неуклюжими движениями, но мне все равно. Это из-за неё я такая.

Я откидываюсь на спинку стула и разминаю горошек в картофельном пюре, когда звонит телефон, нарушая гнетущую тишину.

— Николай. Да. Да. Я понимаю, скоро увидимся.

Я скучаю по глубокому тембру его голоса. Сколько времени прошло с тех пор, как отец в последний раз разговаривал со мной?

Совсем немного после того, как меня вынудили обручиться с братом его жены. У него не было права голоса, и теперь, похоже, он бросил меня на произвол судьбы.

Такова традиция в наших семьях. Никто не женится по любви, только ради власти.

Горошек на моей тарелке делает хмурую рожицу. Он передает мое настроение.

— Наталья! — имя в его устах звучит по-русски. Мне требуется минута, чтобы сквозь затуманенное сознание понять, что он обращается ко мне. С огромным усилием я поднимаю глаза на него. Его шея покраснела. Это означает, что он злится.

— Да? — я едва могу говорить. Сложно формулировать слова, когда мой язык кажется опухшим, а я под кайфом, чувствуя себя как потерянный воздушный шарик.

Насыщенный тон его голоса обволакивает меня. Так приятно слышать, как он говорит. Мой взгляд останавливается на его руке, машущей в моем направлении. Пальцы сжимаются в кулак, который бьет по столу, заставляя столовые приборы подпрыгнуть.

— Ты поняла, что я тебе сказал? — вена выступает на виске, а темные глаза сверкают, когда он смотрит на меня.

— Я… я прошу прощения. Что ты сказал?

Он задал мне вопрос? Я не помню.

Голос Светланы успокаивает его, прежде чем она отодвигается от стола.

Я знаю, что мне должно быть не все равно. Но мне все равно.

Теперь горошины образуют улыбающуюся рожицу. Если бы только каждый маленький зеленый шарик был одной из тех красных таблеток. Я брала бы их ложкой и запивала красным вином из отцовского бокала.

Теплая рука сжимает мое запястье и резко выворачивает руку назад, пока локоть не пронзает боль.

— Наталья! — глаза отца в нескольких сантиметрах от моих. Когда он успел подойти? — Тебе двадцать два года! Перестань играть с едой и выйди из-за стола. Николай будет здесь с минуты на минуту... — его лицо застывает, когда тяжелый стук эхом разносится по дому.

Отец отпускает мою руку.

— Не говори ни слова, — шипит он, прежде чем исчезнуть.

Не знаю, смогла бы говорить, если захотела. На моей руке остались красные следы от его пальцев. Края этих следов постепенно смягчаются, превращаясь в фиолетовые линии, пока формируются свежие синяки. Он причинил мне боль.

Отец никогда раньше этого не делал. Даже в детстве, когда я, возможно, заслуживала наказания, он не поднимал на меня руку. Что со мной не так?

Глубокие голоса раскачивают меня, как лодку на легкой волне. Я снова слышу свое имя и борюсь с туманным течением, чтобы сосредоточиться на словах.

— Ты помнишь моего босса, Николая Петрова? — его голос мягкий. Возможно, мне просто почудился гнев. Мне нужно по-настоящему сосредоточиться. Это кажется важным.

Размытый силуэт незнакомого мужчины, сидящего напротив меня, проясняется. Он выше отца, но такой же худощавый. Темные усы над седеющей бородой придают ему солидный вид.

Этот пронзительный взгляд карамельных глаз пронизывает меня насквозь. В них нет ненависти ко мне, наоборот они смягчаются, когда я встречаюсь с ними взглядом. Обидно, что это, скорее всего, жалость.

— Очень приятно познакомиться, мистер Петров, — я удивляюсь тому, как четко произнесены мои слова.

— Наталья, — слоги слетают с его языка, как теплый ликер, который обжигает от осознания того, что он первый человек, который увидел меня за многие месяцы.

Он снова поворачивается к отцу, лениво поглаживая бороду. Татуировки, выглядывающие из-под накрахмаленных белых манжет, словно танцуют и переплетаются под большими часами и тяжелым кольцом на руке. Его голос превращается в гипнотическое пение, пока я наблюдаю, как пальцы перебирают волоски на подбородке.

Тон, которым он говорит, передает ошеломляющее ощущение силы и авторитетности. Он привык, чтобы ему подчинялись.

— Не волнуйся, Иванов. Просто потому, что этот кусок дерьма сорвался, это не значит, что он придет к тебе. Важно получить более крупный контракт, о котором ты договорился в следующем месяце. Я обеспечу твою безопасность, — его взгляд снова направлен на меня. Я теряюсь в цвете глаз. Почти золотые, как у льва. — Я позабочусь о вашей безопасности, — говорит он, вставая, положив ладони на стол.

— Спасибо, босс, — голос отца звучит почти смиренно.

Николай поправляет темный пиджак, и я мельком замечаю, как рубашка под ним обтягивает грудь. Еще одна коллекция татуировок исчезает в V-образном вырезе воротника.

Он выглядит как человек, с которым никто не стал бы связываться.

Может быть, он действительно сможет защитить нас.

Мне каждую ночь снится один и тот же сон. Мистер Петров не дает Светлане дать мне таблетки и выгоняет ее из комнаты.

— Я буду оберегать тебя, — его слова отдаются эхом снова и снова, даже в самом густом тумане.

Но она стоит здесь, как всегда. Пальцы вытягиваются и осторожно отводят назад идеально уложенный темный локон с плеча.

Я не колеблюсь. Их знакомая форма легко проходит внутрь.

— Сегодня вечером ты останешься ужинать в своей комнате. Мистер Петров придет, и ты больше не будешь позорить отца своим присутствием, — ее и без того вздернутый нос задирается еще выше в знак презрения.

Все, что я могу сделать, – это кивнуть. Она не хочет, чтобы я говорила, а просто согласилась.

Едва хлопает дверь, знаменуя ее уход, как я бегу в ванную. Засовывая пальцы в горло, я пытаюсь воспроизвести в памяти все отвратительные вещи, которые когда-либо видела, чтобы вызвать спазмы в желудке.

Две красные точки кружатся в воде, когда я их смываю.

Мне нужно действовать быстро.