— Я мог бы закрыть дверь в ризницу и не реагировать, я мог бы не позволить никому увидеть то, чт ...

— Я мог бы закрыть дверь в ризницу и не реагировать, я мог бы не позволить никому увидеть то, что увидел я, но за последние недели твоя судьба столько раз переходила из рук в руки... — сокрушается он. — Тициано никогда не украсит ни один из этих витражей. — Он поднимает руку, указывая на окна вокруг нас. — Но я знаю его. Мы знаем его.

Как всегда, слова отца Армандо проникают сквозь мои барьеры, оставляя на пути трещины. Не может же он так ошибаться? Насколько хуже всех остальных может быть Тициано?

Вчера я по собственной воле согласилась заняться с ним сексом, так что с этой частью брака проблем точно не будет. Скорее всего, он потеряет интерес, когда ему это надоест, но жить в холодной постели с рогами до небес гораздо лучше, чем избитой и изнасилованной.

— Я знаю этого мальчика с тех пор, как он был еще младенцем, Рафаэла. И да, он всегда был капризным, но его никогда не интересовало ничего, кроме дел Саграды.

— Если вам интересно... — бормочу я скорее себе, чем ему. — Это еще один из вариантов.

Отец Армандо снова смеется.

— Если он взял на себя труд устроить этот цирк, то это потому, что ты ему очень нравишься, дитя мое. И я очень надеюсь, что вы сможете найти общий язык, несмотря на это нелегкое начало. Я не верю, что Бог хорошо пишет кривые линии, поэтому, конечно, не думаю, что Тициано в одночасье превратится в образцового мужа, но найти вас двоих в ризнице? Я не особо расстроился. Вы оба заслуживаете лучшего, чем то, что получали до сих пор.

Я моргаю, продолжая вслушиваться в слова отца Армандо, даже после того, как его первая фраза заставила мое сердце перестать биться.

Сначала я думаю, что, очевидно, ошиблась. Но по мере того, как священник продолжает свои осторожные наставления, воспоминания о вчерашнем дне заполняют мой разум, и все, что я считала случайным, начинает походить на что-то другое.

Тициано ждал меня, когда я пришла к нему в крыло сегодня утром, но как? Как он мог быть уверен, что я приду туда, когда сам дон запретил мне находиться в его доме? Почему дон запретил мне идти в дом Тициано?

Мое сердце перешло от статичного состояния к почти неистовому стуку в груди. Во рту пересохло, пока я пыталась осознать связи, которые создавал мой обезумевший мозг, прежде чем у меня появился шанс их обработать.

Он... Он ждал меня... Но даже если он каким-то образом знал, что я пойду к нему в крыло, несмотря на мой приказ, он не мог знать, что я сдамся или что скажу... Что...

— И все же ему не следовало назначать мне встречу в ризнице, святой отец, — удается мне сказать, чувствуя, как сердце колотится в горле, а слова едва ли имеют для меня смысл.

Это слепое, глухое и немое пари, и я фокусирую взгляд на лице отца Армандо, надеясь, что в его выражении будет преобладать замешательство, но... Это не так.

Священник поджимает губы, как бы соглашаясь с моими словами, прежде чем ответить мне.

— Я не должен, — признает он, и я перестаю дышать. — Но если я могу дать тебе один совет для той жизни, которую ты начала сегодня, то это: иногда лучше быть счастливым, чем быть правым.

Я уверена, что его последние слова – это те, на которых священник ожидал, что я сосредоточусь, но они проходят прямо через мой разум, проваливаясь в абсолютную пустоту, из которой их уже не вернуть. Теперь в моей голове нет места для них, нет. Каждый угол, изгиб и контур заполнен единственным вопросом, подброшенным подтверждением, которое я искала, не ожидая его получить: Тициано подставил нас, чтобы нас поймали.

Вопрос, который эхом отдается в моей голове, словно у моего мозга нет иной цели существования, кроме как служить ему, звучит так: почему?

32

ТИЦИАНО КАТАНЕО

Я медленно затягиваюсь, наслаждаясь ощущением, когда наступаю на окурок. Движение вызывает приступ боли в ребрах, и я тоже наслаждаюсь этим ощущением. Хотя, как и абсолютная тишина за пределами церкви, это напоминание о преувеличенном наказании Витторио.

Улицы, окружающие приход Кантины, совершенно пустынны, как и было приказано на весь день. По словам брата, вчера вечером у меня было достаточно зрителей для цирка, который я устроил. И все это, разумеется, после того, как он рассказал мне о новой помолвке, которую сорвала моя непокорность. Я предложил сообщить жениху Рафаэлы, что свадьбы больше не будет, но это, похоже, только сильнее раздражало Дона. Жаль, я бы с удовольствием взялся за это дело.

До вчерашнего вечера я не мог вспомнить, когда мы со старшим братом в последний раз по-настоящему дрались. Не то, чтобы принятие наказания без сопротивления можно было назвать дракой.

Контроль над младшим боссом.

Для человека, столь критически настроенного к темпераменту нашей матери, Витторио иногда мог прекрасно держаться за руки с Анной Катанео и идти бок о бок с ней в царство мелодрамы. Я до сих пор не могу поверить в то презрение, которое она выказывала к Рафаэле, даже в ее драгоценной церкви. Как будто похоронное платье не было достаточно ясным сигналом, моя мама, казалось, избегала даже дышать одним воздухом с моей невестой.

Габриэллу обычно не трогает явное безразличие Анны, по крайней мере с тех пор, как Витторио дал понять, что не потерпит неуважения к своей жене. Но это потому, что она иностранка. Моя невестка не понимает важности и влияния мнения моей матери, пока не понимает. И я даже не знаю, будет ли ей до этого дело, когда она поймет. Не сейчас, когда она находится на вершине пищевой цепочки Саграды.

После свадьбы Витторио дни королевы пчел Анны Катанео сочтены, и меня раздражает, что она решила использовать эти последние вздохи, чтобы проявить неуважение к моей куколке.

Я фыркаю, достаю из портсигара еще одну сигарету и прикуриваю ее. Делаю глубокую затяжку. Расслабление мгновенно разливается по моим венам, соревнуясь с чувством победы, которое не сможет отнять никакое наказание, наложенное моим братом.

Рафаэла выбирает этот момент, чтобы выйти из двери церкви, и ее объемное белое платье шуршит от ее небрежных движений. Я до сих пор не решил, нравится ли мне дерзость Софии, нарядившей мою невесту в платье, купленное для кого-то другого. У Рафаэлы не было никаких шансов надеть его на другую свадьбу, но ее мать об этом не знала.

Длинные ноги, которые я считаю секунды, чтобы увидеть обнаженными, пересекают расстояние до машины с поспешностью, заставляющей меня поднимать брови. Разве исповедь не должна была помочь снять напряжение?

Ситуация не улучшится, когда жена узнает, что у нас не будет медового месяца и что нам запрещено участвовать в семейной жизни Катанео и общественных мероприятиях Саграды до дальнейшего уведомления.

Витторио знал, что физическая боль меня не беспокоит, и когда он понял, что его болтовни недостаточно, чтобы уменьшить мое удовлетворение от того, что я получил то, что хотел, он решил наказать меня через Рафаэлу. В конце концов, брат понял, что ее раздражение почему-то меня беспокоит.

Я бросаю недокуренную сигарету на землю, наступаю на нее, чтобы потушить по пути к ожидающему меня автомобилю, и не могу не улыбнуться. Витторио может похоронить меня в наказаниях, но это самый большой приз, который я когда-либо выигрывал.

Рафаэла свободна от своей семьи и животных, которым ее отец посмел пообещать ее руку. Она официально принадлежит мне, как я всегда и знал.

Все именно так, как и должно быть.

33

ТИЦИАНО КАТАНЕО

Преимущество отсутствия приема, когда мы с Рафаэлой приходим в столовую, в том, что мне не нужно ждать, чтобы наконец получить то, чего я ждал несколько месяцев. Я мысленно отмечаю, что позже поблагодарю Витторио за эту часть наказания. Бонус в том, что это только сильнее разозлит моего брата.

Машина паркуется перед особняком, и после соблюдения техники безопасности я спускаюсь первым, предлагая Рафаэле сделать то же самое и не отпускаю ее руку.

Как и во время короткой поездки из прихода сюда, она, кажется, погружена в свои мысли и ничего не говорит, пока мы идем по коридорам и поднимаемся по ступеням. Я не возражаю.

Мои мысли тоже потеряны, я полностью погружен во все то, что мне предстоит сделать с этой женщиной через несколько минут. Так много возможностей... Интересно, будет ли это легкий путь или тяжелый? Судя по вчерашнему вечеру, я бы сказал, что это будет легкий путь.

Каждый шаг по направлению к моему крылу особняка – это на одну цифру меньше в обратном отсчете, идущем в моей голове.

— Добро пожаловать домой жена, — говорю я, когда мы выходим на лестничную площадку. — Мне взять тебя на руки?

Рафаэла не обращает на меня внимания, расцепляет свои пальцы с моими и идет в гостиную, делая несколько шагов между нами. Только тогда она поворачивается ко мне и сбрасывает осторожную маску, которую она сохраняла на лице с тех пор, как мы вышли из церкви.

Значит, ее молчание и беспокойство не были следствием сложившейся ситуации. Полагаю, это ответ на мой предыдущий вопрос: это будет трудный путь. Я улыбаюсь.

— Выпьем? — Предлагаю я, подходя к бару в углу комнаты и наливая себе двойную порцию виски. Единственный ответ, который я получаю, – это стискивание зубов, достаточно громкое, чтобы я мог его услышать.

Я выпиваю рюмку одним махом и подхожу к Рафаэле, почти полностью стирая расстояние, которое она так охотно проложила между нами. Я облизываю губы, пробегая взглядом по ее красивому лицу и низко распущенным волосам.

Ее грудь поднимается и опускается, она уже задыхается, как будто Рафаэла раньше контролировала свое дыхание, а теперь наконец позволила себе дышать свободно.

— Зачем? — Спрашивает она сквозь зубы, ее глаза сверкают огнем, которого я не ожидал, но который разжигает мой собственный.

— Зачем?

— Зачем тебе подставлять нас под удар?

Моя улыбка растет. Какой сплетник этот священник. Рафаэла расширяет глаза, двигая радужкой из стороны в сторону, словно ища ответ на свой вопрос в углах комнаты.