Я ем мало, потому что не могу сражаться на полный желудок. Вместо этого я режу все на кусочки, гоняя их по тарелке и откусывая время от времени. Я позволяю остальным доесть первыми, даже встаю вместе с ними и мою посуду. В моей голове туман. Я жду, когда выберусь отсюда. Я терпеливо позволяю времени пройти, пока не наступает приемлемое время, чтобы улизнуть.

— Рэйвен, ты выглядишь какой-то уставшей. Ты в порядке?

«Благослови сердце Арии, она видит, как я теряю контроль».

Я улыбаюсь ей, слегка прикрыв веки.

— Я очень хочу спать. Наверное, первый день был очень напряженным.

Тетя Глория и дядя Джерри окидывают меня беглым взглядом. Смотрят, не случилось ли чего-нибудь неладного. Я вытираю руку о кухонное полотенце.

— Я, наверное, пойду спать, если вы не против?

Тетя Глория прищуривает глаза.

— Не забудь помолиться, — предупреждает она.

«Как будто мы не молились меньше тридцати минут назад? Хорошо».

Ария тайком улыбается мне, и теперь я понимаю, насколько она на самом деле замкнута. Держу пари, она хочет жить опосредованно через меня, быть моим помощником и смотреть, как я делаю все эти греховные вещи. Хотя я так хочу, чтобы Ария расправила крылья и стала свободной, потому что ни одна птица не заслуживает торчать в клетке, она не должна быть запятнана всем тем, чем являюсь я.

Я никогда этого не допущу.

Я проскальзываю вверх по лестнице, запах ветчины витает в коридорах до самой моей комнаты. Зайдя внутрь, скольжу взглядом по висящему над изголовьем кровати кресту, затем опускаюсь к покрывающему ее розово-красному цветочному одеялу. В этой комнате находится все, чем я не являюсь. Я хочу грань. Мне нужна опасность в жизни, немного тьмы и мрачности на моих стенах. Светлый, цветочный, святой образ жизни — это не про меня.

Девчачье дерьмо тоже не по мне.

Я подхожу к кровати, встаю на колени и вытаскиваю из-под нее свою спортивную сумку. Обычно мне удается выкрутиться, сказав, что я работаю в библиотеке, но и тетя, и дядя знают, что я работаю только по выходным. Они не разрешают мне брать дополнительные смены. Они знают мое расписание, потому что делают копию для себя.

Сегодня, в понедельник, я не могу работать. У меня нет причин уходить, а это значит, что мне это не позволено. Но я не могу здесь оставаться. Мне здесь тесно. Мой вчерашний бой не принес облегчения, как это обычно бывает, что меня немного беспокоит. Я чувствую, что теряю время. Время между боями становится все короче, и скоро я не смогу насытиться после боя.

«Что я тогда буду делать?»

Я расстегиваю молнию на сумке, заглядываю внутрь и вижу свежевыстиранный черный спортивный лифчик и шорты. Те самые, которые я нашла в бюро находок в спортзале. Они совсем новые, и я знаю, что тетя Глория никогда бы не купила их для меня. Это, а также часть моей зарплаты уходит тете и дяде. Единственные деньги, которые я могу оставить себе, я откладываю. Это моя тайная заначка, деньги, которые я откладываю на свой грандиозный побег. У меня есть тысячи, но все равно кажется, что этого недостаточно.

Я застегиваю сумку, беру из шкафа толстовку и ботинки. Надев на ноги ботинки, я хватаю с кровати остальные вещи и направляюсь к окну. На втором этаже не так много простых способов спуститься вниз. Но, к счастью, в старом фермерском доме крыша наклонена в обе стороны, так что если я буду пробираться, то смогу легко спрыгнуть, не поранившись.

Когда я поднимаю окно, старая деревянная рама скрипит о стекло. Я вздрагиваю, оглядываясь через плечо и ожидая услышать топот ног, несущихся вверх по лестнице.

Никто не приходит, и я воспринимаю это как сигнал убираться отсюда к чертовой матери. Я выбрасываю свою сумку, слушая, как она с мягким стуком падает на траву.

«Что ж, пора идти».

Я выскальзываю наружу и разворачиваюсь, как можно осторожнее закрывая окно. Оставляю его приоткрытым, настолько, чтобы суметь просунуть под него пальцы и открыть его, когда вернусь.

Глубоко вздохнув, я разворачиваюсь, пригибаюсь и как можно тише иду по крыше. Я ступаю легко, зная, что этот дом достаточно старый, а крыша достаточно тонкая, и мои шаги могут услышать, если они будут слишком тяжелыми. Или, если я коснусь ногами слишком ветхого места на крыше, мне кажется, что я провалюсь прямо на второй этаж.

Присев, я начинаю скользить вниз. Грубая текстура битумной черепицы царапает мне руки, как наждачная бумага. Кожу саднит, и я сжимаю челюсти от раздражения и дискомфорта.

Я не могу поранить руки перед боем. Ебаный ад.

Я перепрыгиваю с одного конца дома на другой, опускаясь достаточно низко, чтобы спрыгнуть на землю. К счастью, я нахожусь в конце дома, в прачечной, а не в гостиной, где, я уверена, они все сейчас находятся.

Сглотнув, я прыгаю, согнув колени при приземлении. Тело подается вперед, ладони врезаются в траву, и я восстанавливаю равновесие.

— Черт, — шепчу я, чувствуя, что была слишком громкой во время своего побега.

Однако тетя и дядя не бросаются за мной в погоню с распятием в руке, так что я воспринимаю это как разрешение убраться отсюда ко всем чертям. Я вытаскиваю из кармана ключи, поднимаю с земли сумку и мчусь сквозь темноту к своей машине.

Это самое страшное.

Возможно, мне удастся незамеченной выбраться из дома. Но смогу ли я завести машину и проехать по нашей гравийной дорожке так, чтобы меня не услышали?

Виляя между машинами, я пробираюсь к двери со стороны водителя и использую ключ вместо брелока, чтобы отпереть ее. Открыв дверь, морщусь, быстро заскакиваю внутрь и закрываю дверь. Я не могу рисковать верхним светом, чтобы не предупредить о моем побеге. Прижимаю руку к лампочке, ожидая, пока она выключится. Тепло нагревает мою ладонь, и наконец, через несколько секунд машина погружается в темноту.

Я бросаю свою сумку на пассажирское сиденье, дрожащими пальцами снимаю с шеи цепочку с крестом и швыряю ее на центральную консоль.

Затаив дыхание, я вставляю ключ в замок зажигания и поворачиваю его. Машина с грохотом заводится, и я чувствую, как на моей коже выступает пот, от боязни, что сейчас они выскочат через переднюю дверь.

Они этого не делают.

Я молюсь, чтобы Ария просто так отвлекла тетю и дядю, чтобы они не увидели меня в окна.

Не включая фары, я переключаюсь на задний ход и выезжаю с длинной подъездной дорожки. Это занимает у меня слишком много времени, так чертовски много времени, но в конце концов дом заслоняют деревья, и я даю газу, выезжая задним ходом.

Выбиравшись на главную дорогу, я облегченно вздыхаю, включаю фары и увеличиваю обороты двигателя.

Моя кожа тут же покрывается мурашками, а на губах появляется редкая улыбка. Я направляюсь в сторону «Инферно», и во мне начинает закипать кровь.

Мне это было нужно. Очень сильно.

Подъехав к захудалому бару, я паркуюсь на обочине улицы и беру свою сумку, по пути к входной двери оглядывая пустой переулок. Этот бар — прикрытие входа в «Инферно». Когда-то «Святой Микки» был оживленным, но сейчас он заброшен. Стены едва держатся, из-за гнили и запущенности краска и обои отслаиваются, балки и дерево разваливаются на глазах. Меня все это не волнует, и я не обращаю внимания на то, в каком упадке находится бар. Единственное, что меня интересует, — это дверь в подвал, ведущая в «Инферно».

Я открываю дверь, прохожу через пыльную кладовку и направляюсь к двери в подвал. Там кромешная тьма, и, спускаясь по узкой лестнице, я включаю на своем телефоне фонарик.

В конце коридора, за пустыми полками, находится еще одна дверь, ведущая в канализацию и туннели под городом. Я направляюсь туда, открываю дверь и сталкиваюсь лицом к лицу с Бэрроном.

Хранитель «Инферно». Тот, кто позволяет вам войти или отказывает вам в доступе.

Увидев меня, Бэррон сужает глаза, напрягает свои толстые руки размером с мою голову.

— Рэйвен, ты сегодня не должна была быть здесь.

Я вздергиваю подбородок, отказываясь разворачиваться.

— Я хочу сегодня драться.

Он качает головой.

— Ты знаешь, что Реджи разрешает тебе драться только в запланированные вечера. Ты не должна драться до следующей пятницы.

Стиснув зубы, я бросаю:

— Я знаю, что Реджи так говорит. Но люди все время приходят в последнюю минуту и дерутся. — Я перекидываю сумку через плечо. — Я могу сделать то же самое. Позволь мне войти.

Он отводит от меня взгляд.

— Я должен сначала обсудить это с Реджи.

Шагаю к Бэррону, я едва достаю до его грудных мышц. Но я откидываю голову назад, глядя на его мясистую голову, которая никоим образом не выглядит так, как будто на него нужно выебываться.

— Я пройду, Бэррон. Я сама поговорю с Реджи.

Я не страдаю херней. Мои противники знают это, Корган знает это, Реджи знает это, и, блядь, Бэррон знает это. Думаю, они все знают, что я вспыльчивая, и то, что скрывается внутри меня, никогда по-настоящему не имело выхода.

Я не думаю, что кто-то из них хочет, чтобы это вышло наружу.

— Если Реджи скажет тебе уходить, ты уйдешь, Рэйвен. Не надо сопротивляться. Это для твоего же блага.

Бэррон отходит в сторону, и я бросаюсь мимо него, пока он не передумал. Я действительно не хочу сегодня вечером надавать ему по заднице.

Я машу рукой.

— Да, да. Это всегда зависит от Реджи.

На самом деле это не так, но я буду играть в эту игру, если они хотят.

Я живу по своим собственным правилам. Я нервничаю, когда речь идет о моих тете и дяде, но это только из-за Арии. Мне на них насрать, но моя кузина... вот откуда мои нервы.

Все остальные? Пфф, проваливайте на хер.

Я снова поднимаю фонарик и иду по темным туннелям, в воздухе витает тяжелый запах воды и плесени. Я видела здесь, в этом жутком месте, крыс, змей и так много мертвых существ, что этого должно быть достаточно, чтобы меня отпугнуть. Но это не так. Ничто и никогда не удержит меня от «Инферно».

Я смотрю прямо перед собой, пока мерцающие огни не делают туннель достаточно видимым, чтобы я могла выключить фонарик.