33 ИСААК

— Я могу что-нибудь для вас сделать, миссис Мерфи? — говорю я в трубку.

— Нет, ничего. Просто… просто верни моего сына туда, где ему и место, Исаак.

Ее голос звучит слабо, но это потому, что он отягощен горем.

Я встречал эту женщину несколько раз в начале моей новообретенной дружбы с Лахланом. Его мать была всем, чем моя мать не была: теплой. Дружелюбной.

Вовне своей любовью, объятиями, поцелуями в щеку и теплыми кружками чая.

Не то чтобы я знал, что делать с такой матерью. Я был не из тех, кто любит обниматься. Это было то, на что миссис Мерфи обратила внимание во время моего первого посещения их причудливого фермерского дома в сельской местности Шотландии.

— Объятия помогают жить дольше, — сказала она мне.

— Буду иметь в виду, — протянул я.

Конечно, я забыл об этом моменте до сих пор. Ее голос пробуждает мою память, вытаскивая маленькие обрывки, которые я запихнул обратно в тайники своего разума.

— Буду, — говорю я ей. — Я верну его сам.

— Спасибо, — слабо говорит она.

Я вешаю трубку через секунду после того, как входит Богдан. Он молчит с момента боя, но я знаю, что он анализирует все, что произошло с того момента, как мы взяли курс на столкновение с Максимом.

Богдан обрабатывает вещи с помощью аналитического мышления. Объективность помогает отвлечь его, сориентировать. Это заставляет его смотреть на вещи клинически, чтобы ему не приходилось сталкиваться с эмоциями лицом к лицу.

То же самое он сделал, когда умер Отец. Хотя готов поспорить, что к нашему отцу было гораздо меньше привязанности.

— Как дела? — спрашивает Богдан.

— Хорошо, — коротко говорю я. — Только что разговаривал по телефону с миссис Мерфи.

— Черт. Как она поживает?

— Как ты думаешь?

— Чертовски плохо, я думаю. Лахлан был ее младшим.

— Это имеет значение? — Я спрашиваю. — Младший или старший, ребенок остается ребенком.

— Не знаю, — пожимает плечами Богдан. — Сомневаюсь, что папа плакал бы над кем-то из нас.

Я фыркаю. — В этом ты прав.

— На самом деле, он, возможно, плакал из-за тебя.

— Не потому, что я был его сыном. Только потому, что он потерял бы своего преемника.

— Что делает меня чем — страховым полисом?

Я фыркаю от смеха, и Богдан присоединяется. Но это ненадолго. Тишина пробирается обратно на передний план.

— Он хотел вернуться в Шотландию в этом году, — тихо размышляю я. — Его не было несколько лет. Чувствовал себя виноватым.

Богдан вздыхает и опускается в кресло. — Не ходи туда, Исаак. Не вбивай себе в голову это дерьмо.

— Он не пошел из-за всего этого дерьма с Максимом, — напоминаю я ему. — Он сказал, что все слишком нестабильно.

— Он принял решение, а не ты.

— Я не настаивал от его имени.

— Почему? Он взрослый человек, который принял решение.

— Решение, основанное на лояльности.

Богдан снова вздыхает. — Этого нельзя отрицать. Лахлан был верен. Этот человек никогда не колебался.

Верность. До сих пор один из самых высоких комплиментов, который мужчина Воробьевой Братвы может положить кому-то в ноги. Ирония в том, что человек, вырезавший эти слова на нашей коже, был виновен в предательстве на всех самых фундаментальных уровнях.

— Ты идешь, не так ли? — говорит Богдан после паузы. Он настороженно смотрит на меня.

— Я должен, — говорю я. — Я не позволю никому передать тело Лахлана его семье. Я назначу им учетную запись. Зарплата Лахлана будет перечисляться непосредственно им на неограниченный срок.

— Это великодушно.

— Я бы не стал делать это ни для кого другого.

— Даже для меня?

— Особенно для тебя.

Мы снова смеемся, но это тоже быстро замирает.

Я смотрю на своего брата и впервые, насколько я помню, я чувствую, что стол — это огромный разделитель между нами. Пропасть, которую необходимо пересечь. Офис был устроен так с тех пор, как отец впервые пришел к власти. Без сомнения, это сделано намеренно, чтобы напомнить посетителям о том, кто носит корону.

Но сегодня мне это не нравится. Я решаю нарушить традицию.

Я обхожу свой стол и сажусь рядом с ним.

Он не комментирует, но я знаю, что он понимает этот жест. Может быть, именно это побуждает его расширить тему в первую очередь.

Он поворачивается ко мне и говорит: — Sobrat… почему ты не убил Максима, когда был шанс? У тебя был ублюдок.

Я знаю, что он не винит меня. Он искренне пытается понять, в каком настроении я находился. Провод, который я носил, передавался не только напрямую моей команде; он также записал весь разговор, который у меня был с Максимом в тот день. Я уверен, что он слушал ее снова и снова, как и я.

И удивлялся, что, черт возьми, случилось, как и я.

— Наш отец убил его, Богдан, — объясняю я. — Я пытался выровнять весы. Теперь я могу сразиться с ним, не чувствуя никакой вины.

— Ты был готов заключить с ним мирную сделку, — указывает Богдан.

— Я давал ему объедки, и он знал об этом. Однако более умный человек принял бы это предложение. Я никогда не делал ничего подобного раньше. Я не собираюсь делать это снова.

— Тогда зачем делать это один раз?

— Потому что, в конце концов, мы семья. И эта верность нашей общей крови — это то, что я не могу игнорировать, даже если бы очень хотел. Но я попрощался и сделал предложение. Он отверг все это. Быть по сему. Впереди, моя совесть чиста.

— Значит, это война?

— Это война, — соглашаюсь я.

Он мрачно кивает. — Хорошо.

Я смотрю на него с любопытной улыбкой. — Я никогда раньше не видел тебя таким готовым к бою.

— Я родился чертовски готовым, — огрызается он. Затем он выдыхает и расслабляется. — Но это уникальное обстоятельство, конечно. Максим представляет угрозу для Воробьевых Братв. Что еще более важно, он представляет угрозу для тебя и Камиллы.

Что-то происходит с ним. Его глаза находят мои. — Ты берешь ее с собой в Шотландию?

Мне не нравится тонкая нотка самодовольства в его тоне. — Я не собираюсь давать Максиму шанс добраться до нее. Мне нужно держать ее рядом.

— Правильно, — смеется он. — Это определенно главная причина, по которой ты ее берешь.

Я стреляю в него взглядом. — Ты действительно собираешься быть маленьким дерьмом сегодня из всех дней?

— Ты собираешься и дальше отрицать, что твои чувства к ней реальны?

— Богдан.

— Послушайте меня: я слышал весь ваш разговор с Максимом. Это было хорошо; ты все время контролировал ситуацию — по крайней мере, так мог подумать любой, кто тебя не знает. Но я твой брат. Я тебя знаю. И вот как я это засек.

— Что именно?

— Подтекст. Ты заботишься о Камилле. Черт, может быть, ты даже влюблен в нее, если такой бессердечный сукин сын, как ты, способен на что-то подобное.

Я играю на своем внезапном напряжении. — Она инструмент, Богдан. Она — козырная карта, которую я держу в рукаве до нужного момента, чтобы развернуть. Больше ничего.

Он закатывает глаза. — Не поэтому ты подошел к ней той ночью в ресторане.

Я стискиваю зубы. — Я признаю, что в ней что-то было. Я не мог уйти. Но сейчас я бы хотел, чтобы я это сделал.

— Ты не это имеешь в виду.

— Да, — твердо говорю я. — Камила не подходит для этой жизни. Ты можешь представить ее женой братвы? Она была бы несчастна.

Богдан только загадочно улыбается.

— Что? — Я требую.

— Я не знаю, с чего ты взялся, думая, что она не преуспеет в этой жизни. Она дает столько, сколько получает. Так думал даже Лахлан.

— Так он сказал.

— Она тебе больше, чем пара.

Мое тело мгновенно напрягается, когда я вспоминаю нашу ссору всего несколько часов назад.

Я до сих пор борюсь с эрекцией из-за чертовых воспоминаний. Она была так чертовски уверена в себе, так… владела собой.

Даже когда она была прижата к стене, полностью в моей власти, она сопротивлялась. Она выстояла. И этого было достаточно, чтобы я чуть не взорвался в ее руке прямо здесь и сейчас.

За исключением того, что я отказался признать какое-либо поражение. Дать ей верх?

Позволить ей думать, что она может как-то манипулировать мной?

Нет. Этого я не могу сделать.

Так что я сказал слова, которые, как я подозревал, будут близки к цели: ты слишком хорошо умеешь манипулировать окружающими тебя мужчинами.

И это сработало. Неважно, что после этого я чувствовал себя чертовым чудовищным засранцем.

— Стой, — говорю я Богдану. — Это бизнес. Камила нужна рядом с Максимом. Когда это изменится, она сможет уйти.

— Бред сивой кобылы. Ты просто отпустишь ее, как только с Максимом разберутся?

— Я предоставлю ей выбор.

Богдан щурится на меня. — Как благородно. Это фальсифицированная игра, брат. Ты же знаешь, что она не оставит тебя.

— Должно быть приятно, когда весь мир у твоих ног.

— Приходит с территорией. У меня есть многое и столько же терять.

— Ты не потеряешь его.

— Нет, — соглашаюсь я. — Я не буду. Подготовь все к поездке. Мы уезжаем сегодня вечером.

Богдан вздыхает и насмешливо отдает мне честь. — Понятно, босс. Что мне сказать маме?

— Что я еду в Шотландию, — пренебрежительно отвечаю я. — Черт возьми, мне все равно?

— Я думаю, она хотела бы поговорить с тобой, Исаак.

— Ну, это чертовски сложно. У меня есть дерьмо, чтобы сделать и поездка, чтобы подготовиться. Мне нужно, чтобы ты взял на себя ответственность, пока меня не будет.

— Как долго это будет продолжаться?

— Сколько захочу, — отвечаю я. — Еще не решил.

Он не требует от меня подробностей. Просто кивает мне и встает на ноги.

Я делаю то же самое, и мы вместе выходим из моего офиса и расходимся по ступенькам.

Богдан спускается вниз, чтобы передать инструкции по подготовке самолета. Я поднимаюсь по лестнице в комнату Камиллы.

Я знаю, что у меня не так много времени, чтобы все сошлось, прежде чем поговорить с ней, но если я хочу уйти сегодня вечером, это нельзя откладывать.

И я ни за что не оставлю ее позади. Я знаю, что она, скорее всего, будет в безопасности здесь, но собственническая часть меня не может отпустить. Это заставляет меня усомниться в уверенном заявлении, которое я сделал Богдану несколько минут назад.

Если бы она попросила меня отпустить, смогл бы я сказать «да»?