Вот и снова этот загадочный двойник. Что говорят одно, а подразумевают другое. Неудивительно, что она так долго продержалась в этом мире суровых мужчин и жестоких правил: она умеет играть в их игру.

Но из всего, что она мне рассказала, мне трудно поверить, что Виталий был тем «хорошим человеком», о котором идет речь. Видит бог, я бы не назвала то, что у них было, «любовью».

Я неправильно ее понимаю? Или в этой истории есть нечто большее, чем я только что слышала?

Я тону в вопросах, когда Никита снова заговорил. — Вот откуда я знаю, как ты любишь моего сына.

Я отрываюсь от своих мыслей, чтобы посмотреть на нее. — Прошу прощения? — Меня вдруг наполняет гнев, который я не могу выразить, не могу объяснить.

— Камила, все в порядке, дорогая. Я не выдам тебя, если ты еще не сказала ему.

Она снова пытается коснуться тыльной стороны моей руки, но я вырываю ее.

— Мне нечего сказать, потому что я его не люблю.

— О, Боже. Я вижу, как ты смотришь на него.

Нет. Она ошибается. Она сломленная женщина, которая провела слишком много времени в отвратительном мире теней. Она бы не узнала любовь, если бы она ударила ее по лицу. И она меня не знает. Она ни черта не знает обо мне.

Стиснув зубы, я говорю: — Я смотрю на него так, как будто он человек, который похитил меня и запер меня здесь. Это красивая тюрьма, но это все еще тюрьма.

— Не нужно защищаться.

Я вскакиваю на ноги. Железный стул с грохотом откидывается назад за моей спиной.

— Есть все, что нужно! Нельзя так обвинять. Вы понятия не имеете, что я чувствую к нему или к кому-либо еще.

— Так это ты Максима любишь?

Она задает вопрос так мягко, что до меня не сразу доходит, насколько это оскорбительно. Медленное горение гнева. Это начинается в моем кишечнике и ползет к моим конечностям, пока я не напеваю вместе с ним.

— Что это? — Я щелкаю. — Допрос? Исаак подговорил вас на это?

— Конечно, нет.

— Вы простите меня, если я вам не поверю, — бурчу я. Я поворачиваюсь, чтобы развернуться и уходить в свою комнату, но прежде чем я успеваю уйти, Никита протягивает руку и хватает меня за запястье.

— Прости, если я обидела тебя, Камила, — мягко говорит она. — И, признаюсь, когда я делала заявление, я не была полностью уверена, как ты относишься к Исааку, — говорит она, заставляя меня остановиться. — Но теперь я знаю.

— Вы ничего обо мне не знаете.

— Я знаю, что ты бы не стала так защищаться, если бы это было неправдой.

Я пытаюсь отмахнуться от слов, но они сильно бьют. И что бы я ни делала, я не могу их разслушать.

Прежде чем я успеваю набраться смелости, чтобы сказать ей, чтобы она оставила меня в покое, я слышу звук голосов, поднятых в тревоге.

Никита тоже это слышит. И нам обоим сразу приходит в голову, что это должно быть: Исаак возвращается домой.

Мы оба мчимся вниз по лестнице, обходим дом и выходим на подъездную дорогу. Никита все время идет за мной по пятам.

Полдюжины автомобилей беспорядочно припаркованы вокруг фонтана. Мужчины лезут во все стороны.

— Что случилось? — Спрашиваю ни у кого конкретно. Мое сердце стучит так быстро, что болит.

— Расчищай путь! — кто-то бубнит. — Быстро введи его внутрь. Где этот проклятый доктор? Он потерял чертову тонну крови.

Мое сердце колеблется. Исаак ранен. Это может быть только он.

— Богдан! — Никита зовет рядом со мной. — Где он? Где Исаак?

Богдан смотрит на мать. Его глаза темны и безнадежны.

Нет.

Этого не может быть.

Не Исаак.

Человек непобедим. У него такой вид, что вы верите, что он будет жить вечно. У него хватило наглости заставить меня поверить в это, а потом умереть за меня?

Затем Богдан отходит в сторону, и я вижу, как из кузова грузовика вытаскивают каталку.

Мужчина, лежащий на ней, большой и окровавленный. Достаточно большой, чтобы тело стонет под его тяжестью, и настолько сильно поврежден, что я не могу разглядеть его лица отсюда. Я хочу бежать к ней, но Никита хватает меня за руку и тянет назад.

Еще больше мужчин из Братвы опускают колеса каталки и начинают катить ее ко входу в дом.

Он приближается. Мне приходит в голову безумная мысль: а что, если бы я могла просто остановить этот момент здесь? Разрываясь между желанием отвернуться, остаться в неведении и желанием узнать, не Исаак ли умирает на каталке. Мне никогда не придется знать. Мне никогда не придется чувствовать. Мне никогда не придется узнать, что я буду страдать, если буду здесь, чтобы увидеть последний удар его сердца.

Но затем каталка проезжает прямо перед тем местом, где мы стоим.

Я ловлю вспышку светлых волос. Бледная окраска. Огромные руки.

— О Боже, — выдыхаю я. — Лахлан.

Я чувствую печаль, но она приходит только после. После мгновенного приступа облегчения, который погребен под дерьмовой кучей вины.

— Быстрее, — рычит кто-то.

Мои глаза разгоняются. Я знаю этот голос.

Когда я вижу Исаака, я чувствую притяжение, которое пугает меня до глубины души. Я должна бороться с желанием пойти к нему. Потому что на самом деле, в конце концов, я не имею на это права.

Он не мой.

Богдан, который был среди тех, кто катил каталку к особняку, вздыхает и останавливается. Все и все останавливаются.

— Прости, Исаак, — вздыхает Богдан. — Он… он уже ушел.

Выражение лица Исаака меняется с мрачного на черное. Такой человек, как он, не может справиться с горем так, как это сделал бы нормальный человек. Я бы обратилась к печали и валялась бы в боли.

Но все, что я вижу на его лице, это обещание смерти.