- Зато приехала вся в обновах, - сказала тогда Розочка и прошлась возле меня в известной сиреневой кофточке, американских джинсах и красно-белых кроссовках "Найк".
- Нет-нет, - отменила она свой выход, - это не в счет... Отвернись!
Она взяла сумочку (тоже новую, с красным треугольником на крышечке), очень похожую на санитарную, и по характерным шумам, сопровождавшим ее приготовления, я догадался, что она решила предстать во всем блеске. Так и есть - Розочка накрасила губы, подвела брови и, накинув сумочку на плечо, прошлась возле меня взад-вперед словно топ-модель.
- Ну что, Митя?! - спросила она, светясь.
- Отлично, - сказал я.
- И еще ко всему... английское нижнее белье. - Розочка вытащила его из сумочки, оно умещалось у нее на ладони, словно носовой платочек, и горделиво объявила, что его вполне можно утолкать в спичечный коробок.
Никогда в жизни я не видел подобных аксессуаров - гарнитур состоял из двух предметов: черного прозрачного бюстгальтера из какой-то растягивающейся кисеи и таких же прозрачных трусиков, которые самопроизвольно стягивались до такой степени, что превращались в ничто.
- Где ты это все взяла? - поинтересовался безо всякого умысла, но Розочка вдруг рассердилась.
- Что, интересно? Очень интересно? - жестко спросила она и, помолчав, сообщила, что все это она взяла в Манчестере. - Разве ты не знаешь, что я живу в Манчестер Сити?!
Она нарочно так сказала, чтобы поссориться, но я смолчал, я проглотил пилюлю. Да-да, именно тогда во мне поселился страх, переходящий в беспричинную тоску.
Впрочем, на турбазе не все было плохо, а совсем наоборот. Разобрав постель и приняв душ, Розочка облачилась в английское белье. Уютно устроившись в свежей постели, она сказала, что так и быть, откроет свою высокую цель. И открыла - восьмого сентября, в день Владимирской иконы Божией Матери, спасшей Первопрестольную от нашествия Тамерлана, ей край как надо быть в Москве (Розочка решила принять православие, совершить обряд крещения). После окончания медучилища, а может, и раньше (она еще недостаточно знакома с церковными порядками) Розочка непременно уйдет в монастырь, пострижется в монахини (сейчас это широко практикуется в Московской епархии). Потом она постарается и, это самое главное, станет российской матерью Терезой, то есть матерью Розарией.
- Ты удивлен, Митя, или ты понял меня? - спросила Розочка и посмотрела с той осторожностью, которая невольно выдает скрываемое волнение.
Да-да, я уловил, что вопрос отнюдь не праздный. Возможно, она потому только и приехала со мной на турбазу, что прежде всего хотела узнать мое мнение о своей высокой цели? Мне было приятно сознавать, что Розочка волнуется, что причиною - мое мнение.
- Нет, я не удивлен. Я понял тебя, - ответил я с грустью.
В самом деле, я не был удивлен. Раньше, бывало, она не раз ставила меня в тупик своей непредсказуемостью. Но с тех пор, как сменила паспорт и фамилию и в течение двух недель пустила по ветру все более-менее ценные вещи, я уже не удивлялся ничему, единственное - беспричинно тосковал.
- Митя, но если ты понял меня - почему грустный?! Иди сюда, твоя Розочка тебя успокоит, - сказала она и, откинув одеяло, протянула руки, словно к младенцу.
Не знаю, в каких высших сферах пребывает наше счастье, когда оно не с нами, но точно знаю: где бы оно ни было, Розочка имеет к нему прямой доступ. Только такой человек, как она, мог всерьез задаться целью стать российской матерью Терезой. Только ей и под силу столь высокая цель. Я ликовал, я гордился, я превозносил ее цель выше небес.
- Ты согласен, что "мать Розария Российская" звучит восхитительно? раз за разом спрашивала Розочка, уклоняясь от моих горячих лобзаний.
- Мать Розария Российская! Это замечательно, это бесподобно! вскрикивал я в восторге между поцелуями.
Розочка в ответ весело смеялась, уступая, запрокидывала голову, и я, пользуясь ее безмятежностью, ищуще целовал ее губы, шею... и так далее.
- Митя, ты понимаешь, что как мать Розария я не имею права этого делать - это греховно, - разгоряченно вопрошала Розочка, но мы это делали...
- Да, понимаю, - задыхался я от счастья, - это прекрасно: ждать - не ожидая!..
Следующим ее наказом было, чтобы я никогда не унывал, а писал и писал свои стихи и пьесы.
- Митя, - сказала она. - Тебе серьезно повезло, что я ухожу от тебя. У каждого поэта есть своя Лаура, своя Беатриче, а у рыцаря - Дульсинея. Я хочу, Митя, чтобы ты объединял в себе и поэта, и рыцаря, и еще... Да-да спонсора-золотодобытчика! Лучше умереть с кожаным поясом с золотом, чем без портков под забором. (Это она намекала на Артюра Рембо и Верлена, с биографиями которых я ее познакомил.) Главное, конечно, пиши свои произведения, стремись к недосягаемому. Я, может быть, и ухожу в недосягаемость, чтобы разжечь твое вдохновение. Сейчас, Митя, наступает новое время - в Питере вон уже вовсю всякие ВИА скупают стихи за хорошие деньги, а потом кладут их на музыку и исполняют за бешеные гонорары.
Розочка призналась, что возле одного злачного места (не уточнила какого) она даже поговорила с одним интеллигентным лицом, который и оптом, и в розницу торговал частушками. Лицо поведало, что особенно хорошо идут частушки с картинками, а если на два голоса, то нарасхват, причем платят живой валютой.
- Запомни, Митя, что слава и деньги ходят рука об руку и рай с милой в шалаше устраивают по большей части те, у кого куча денег. В общем, пиши свои произведения, устремляйся к недосягаемому и не стесняйся продавать свои рукописи. Кстати, на рынке их называют "нетленками", - сообщила Розочка.
На исполнение наказов она отмерила полтора года, максимум - два.
- Через два года, как раз перед постригом (она окончит медучилище), мы встретимся и порешаем накопившиеся вопросы.
Да-да, Розочка так и сказала - "порешаем накопившиеся вопросы". За две недели в ее лексиконе появилось столько новых слов и выражений, что я не знал, что и подумать. Впрочем, все ее слова бледнели перед сутью наказов и действий во имя высокой цели.
Между тем я сидел возле "победного витязя", и сиреневые сумерки и первые проклевывающиеся звезды на небосводе - все говорило, что я остался один, что Розочка все-таки уехала и как-то надо жить дальше. Может, поехать к маме? А всего лучше - в Москву, там можно случайно встретиться с Розочкой. Нет, она не поверит в случайность, заподозрит подстроенность и, не дай Бог, слежку! Тогда уж точно возненавидит...
Я поежился и, встав, побрел в общежитие - пока буду выполнять наказы, так сказать, устремляться к недосягаемому, а там посмотрим, решил я. У меня разболелась голова, и я уже ни о чем не думал, кроме как о койке.
ГЛАВА 17
После отъезда Розочки я слег. У меня то поднималась температура, "аж зашкаливал градусник", так говорила соседка. То - падала, и опять ниже положенной отметки.
- Покойники, и те горячей будут.
Это уже резюме Алины Спиридоновны, приходившей справляться: "Вызывать "скорую" или повременить, чтобы уже сразу в морг?" Надо сказать, Алина Спиридоновна почему-то чувствовала себя виноватой передо мной и своими скабрезными остротами пыталась заглушить вдруг пробудившееся в ней сочувствие к моей персоне. Скажу откровенно, я возненавидел ее. Я чувствовал, что она догадывается об истинной причине моей болезни и, каким-то образом перекладывая ее на себя, жалеет меня, пытается облегчить мои страдания. Все ее обеды, ужины и завтраки в термосочке (о которых, кстати, я ничего не знал) вызывали во мне внутренний гомерический смех. Вот уж действительно подобная жалость не то что унижает - убивает. Более того, я ее не воспринимал иначе как пародию на Розочкину жалость. Чашей, переполнившей мое терпение, послужил обмен постельного белья вне очереди.
Алина Спиридоновна безо всякого стука явилась в комнату с каким-то амбалом, слесарем-сантехником, который, ни слова не говоря, сгреб меня с кровати и, словно мешок со всякими там шлангами и коленами, перебросил через плечо. Пока Алина Спиридоновна стаскивала простыни и наволочки, он стоял словно бесчувственный истукан. Я пытался противиться ему, изо всех сил дрыгал ногами и руками, но слесарь-верзила не реагировал. Все мои взбрыки он воспринял как предсмертные конвульсии, во всяком случае, поторопил вахтершу: