Запись № 4

Последний раз я видела Дидакта в нашем имении около Дальнего Номдарго, маленькой оранжевой звезды на расстоянии семи световых лет от Столичной системы. Мы разделяли этот мир с миллионами Воинов-Служителей. Многие из наших соседей покидали свои поместья с семьями, отказавшись от службы в роли охраны для Строителей.

Номдарго была небольшой планетой древнего происхождения, покрытая низкими горами, наполовину пересеченная океанами, а с другой стороны — горными массивами. Я полагаю, что наше имение было скромным, но я не видела более роскошного места, чем это, где я жила.

В отличие от Биоинженеров, Воины-Служители не привыкли жить скромно.

Дидакт, проектируя наш свадебный дом, продемонстрировал в нем стиль, который некоторым мог бы показаться тяжелым, властным, но, тем не менее, величественным. Я видела древние крепости, обладавшие куда меньшей статностью. Наши центральные апартаменты были вырезаны из блоков застывшей лавы, заполненной окаменевшими видами, обитавшими когда-то на Номдарго, давно вымершие образцы каменных червей. Они, казалось, будто плавали сквозь лаву за мгновение до того, как она застыла навеки, но им словно не было до этого дела. Хотя нет, вернее было представить, как они умерли свернувшись в большую искаженную катушку, как их сильные хрящевые тела сопротивлялись тому надвигающемуся потоку, погребавшему под своей массой их тела до тех пор, пока каменщики сквозь время извлекли их тела в виде твердых строительных блоков.

Дидакт выбрал этот материал посоветовавшись со мной, он был прекрасен своей демонстрацией внезапной остановки жизненного пути. Окаменевшие отверстия содержали в себе остаточное количество тория и урана, чтобы освещать помещения своим светом в ночи. Так они и освещали наш путь вечером на ужин, последний ужин прежде, чем он был заключен в свой Криптум.

Я помню эти часы с кристальной ясностью. Вместе с Гарусписом, который был вызван и прибыл накануне вечером. Это были действительно блестящие ночи. Нестабильная звезда на другом конце комплекса Ориона вспыхнула сверхновой сотню лет назад. После этого излучение от нее освещало огромную туманность, распространяясь светом по быстро вращающимся облакам, словно некое сверхъестественное предупреждение.

— Правильно выбранный момент. Погружение в медитацию будет глубоким, — глядя на небо, произнес Гаруспис. Его отношение ко всему происходящему было спокойным и размеренным, беспристрастным, — что очень раздражало Дидакта. Его раздражение было вызвано тем, что Гаруспис воспринимал этот момент как специально выбранный, как некий политический громкий жест с трибуны пораженного соперника.

Тем не менее он взял себя в руки, успокоился, и его боевая броня из стремительно переливающихся ярко желтых и оранжевых цветов сменилась на более умиротворённую насыщенно-фиолетовую расцветку. По мысленному сигналу броня Дидакта разделилась на отдельные сегменты, пришла в движения, вращаясь, стала раскладываться на отдельные элементы, оголяя заключенное под нею поле из яркого света. Она выстроилась клиньями и шипами вперед, словно готовясь к бою, а потом упала на пол, сложившись в компактную яйце подобную форму.

Дидакт поднял руки, принимая чашу, содержащую первую порцию инчакоэ и выпил его до дна одним глотком.

Начался процесс приостановления и затормаживания жизни.

Наш разговор за ужином носил главным образом любящий и нежный характер. Дидакт и я были не самой подходящей парой, но тем не менее мы были женаты в течение тысячи лет. То, что некоторые воспринимали как разногласия, споры, едва сдерживаемое раздражение и конкуренцию, на самом деле было огнем нашей глубочайшей любви. Нам до сих пор доставляет удовольствие сталкиваться друг с другом до такой степени, чтобы во все стороны летели искры.

Я помню это так четко…

Домашние мониторы расположили вокруг стула Дидакта полотенца и чашки, когда из его кожи стали выделяться капли соли. Кожа на его широком, благородном лице сильно натянулась.

Лицо стало терять воду, блестящим потоком стекавшую вниз, и кровь стала подобна стекловидному гелю.

Его речь стала медленной и рубленной, он с трудом шевелил губами.

— Я не хочу отказываться от тебя, — сказал он, — если у меня не было другого пути…

Он покачал головой и стал массировать сокращающиеся в судорогах плечи. Его кожа, обычно серого и насыщенно фиолетового цвета, потемнела до красно-коричневого.

А потом он совершенно неожиданно улыбнулся. Я не видела эту улыбку с тех времен, когда мы еще были Манипуларами, и не знала, что это все еще осталось в нем. Возможно, этот ужасный процесс дал свободу мышечной мускулатуре. А возможно, что он решил выразить свое ироничное отношение ко всему происходящему.

— Я знаю, что у тебя есть собственные планы на время моего отсутствия, — сказал он.

— Наши собственные планы еще не закончены, — ответила я.

— Будет множество споров, — сказал Дидакт, — Мастер-Билдер не сможет найти меня, но это не означает, что он не найдет способа, для которого потребуется моя поддержка.

— Он постарается не допустить таких серьезных разногласий с кем-нибудь еще, как с тобой, — ответила я.

— Даже если он и не будет допускать подобных вещей, все равно тебе придется выполнять условия вашего соглашения.

— Возможно.

— Чтобы спасти твой любимый вид.

— Да.

— И твоих людей.

— Тех, кто этого заслуживает.

— Даже тех, кто убил наших детей.

— Ты говорил мне, что это было героически, что они сражались достойно, и этот выбор был нашим верным решением.

— Ты согласилась с этим слишком быстро, — снова эта странная, ожесточенная улыбка. Это придавало словам Дидакта любезности. Боль, которую нам пришлось вынести за время долгой войны и те потери, что коснулись нас… За все это мы несли в себе чувство вины. Наши дети пошли по пути своего отца, по пути Воинов-Служителей. Они доказали, на что способны, что обладают мужеством. Подчиняясь кредо Воина, сражаясь за честь Мантии со своими лучшими противниками, какими были люди.

— Мне иногда хочется, чтобы ты была более жестокой, более мстительной, жена.

— Но мой путь не такой, как у Воина, и не у того, кто готов слиться с Мантией.

— Конечно.

Дискомфорт Дидакта увеличивался. Он выпил вторую чашу инчакое, а затем поднял ее и растер пальцами в пыль.

— Для Ойкумены настали смутные времена. Совет погрязает во лжи и бесчестии. Но… Ты предвидишь мое возвращение, в той или иной форме, видишь возобновление нашей борьбы.

— Это похоже на защиту от болезни, которую они видят в тебе. Им нужно удалить опухоль, чтобы предотвратить ее разрастание.

— Звучит грубо и агрессивно-настроенно, — он взял еще одну чашку, поднес к губам и выпил последнюю порцию.

— Я в первую очередь вспоминаю, почему я искал свою любовь.

— Ты искал ее?

— Да, искал.

— Это не так, насколько мне известно, Воин. Вряд ли ты искал любви, если судить по словам твоих боевых товарищей.

— Что они знали… В жизни мы проживаем отведенное нам время, и принимаем все то, что она преподносит и довольствуемся тем, что она дает нам, поэтому мы поддерживаем Мантию: Даоова маадху.

Для меня стало неожиданностью, что он использовал человеческую фразу, с ее древним и угрожающим значением.

Он добавил:

— Люди… Если бы они были готовы признать свои преступления, они могли бы стать великой цивилизацией, достойно присоединившись к нашей собственной. Но они этого не сделали. Я надеюсь, что то, что от них осталось, при твоей помощи, не разочарует тебя. Иначе мой гнев будет невозможно контролировать.

Помощник в погружении в медитацию Дидакта вернулся, приведя с собой Гарусписа, стоящего у него за спиной. Помощник осмотрел зал с критическим прищуром. Выставление напоказ богатства и власти было неприятно для тех, кто служил Домену.

— Дидакт, вам необходимо избавиться от всех мыслей и завершить верификацию до того момента, как вы войдете в свой Криптум, — сказал Помощник. Лайбрериан стояла в покорной позе, всем своим видом выражая первый этап траура по грядущему отсутствию Дидакта. Но он не мог ничего сделать, чтобы исправить ситуацию.

Мониторы выдвинули парящую конструкцию, чтобы поддержать его сморщенное тело. Он поднялся с некоторым трудом. Я едва могла спокойно смотреть на него. Я знала, что это состояние не является смертью, а лишь максимально к ней, и нашу возможную будущую встречу будут разделять десятки веков, это ужасное последствие политической борьбы, но за то время, что он пробудет в своем медативном сне, мне нужно продумать свой путь в образующемся новом мире Предтеч.

Хотя Мастеру-Билдеру в конечном счете удалось победить, мы знали, что возвращение Потопа приведет к возвращению Дидакта из его заточения.

Я шла рядом с моим мужем, когда его вели к Криптуму. Свечение дальней вспыхнувшей сверхновой померкло, словно зная, что происходит. Чем более узнаешь об астрономических явлениях, тем больше они удивляют тебя.

Помощник Гарусписа произносил речь, преимущественно на языке Дигон, чтобы помочь Дидакту сконцентрироваться на происходящем и собрать в едино его размышления: воодушевляющие, мелодичные слова, произнося которые мы все надеялись, что Домен выкажет расположение заточаемому на время, что он даст ему необходимый опыт и осведомленность.

Слова преодолевали дискомфорт моего мужа. Он пытался дотянуться до меня. Я видела его усилия, и гладила его по лицу, касалась его руки. Его стремительно холодеющая плоть чувствовала неотвратимость наступающих процессов. Его глаза с большими усилиями пытались уловить призрачные картины окружающего мир, расплывчатые фигуры его окружавшие. Вскоре он уже не видел и не чувствовал ничего, что могло бы хоть как-то связывать его с этим миром. Он будет связан с нами только насущность метафизической связью.