ГЛАВА 39

В дверь постучали.

Поднявшись с тренировочного коврика в спальне, я вскочил на ноги и стал искать чистую футболку, вытирая полотенцем пот с лица.

— Иду. — Я выключил радио, решив, что это моя пожилая соседка пришла попросить сделать музыку потише.

Перекинув полотенце через плечо, я подошел к входной двери и потянул ее на себя.

Ничего.

Там никого не было.

Я моргнул, оглядывая пустой коридор. Затем, вздохнув, покачал головой и шагнул назад, чтобы закрыть дверь.

Но в тот момент, когда я опустил глаза, что-то привлекло мое внимание.

Мое сердцебиение участилось втрое.

Это была моя фотография. Фотография, наклеенная на картонную бумагу кремового цвета, обведенная синим маркером и подписанная красивым почерком. Рядом лежала маленькая записка.

Я наклонился, мой пульс зашкаливал, и я поднял листки с пола.

Смущенные, недоверчивые глаза пробежались по снимку, пока я осознавал, что это такое.

Почерком Галлеи было написано: «Он видит меня».

Это была та самая фотография, которую она сделала весенним днем, давным-давно, на заре наших зарождающихся отношений, и которая перевернула мой мир. Я сидел на скамейке в парке, а она размахивала перед моим лицом одноразовой камерой. Это был ее первый опыт в фотографии. Ей удалось запечатлеть подлинную реакцию, несмотря на мои попытки оставаться невозмутимым. Улыбка. Блеск в глазах.

Начало конца.

На мои глаза навернулись слезы, пока я изучал снимок и ее слова.

Он видит меня.

Я действительно видел ее. С того момента, как мой взгляд упал на грустную девушку в озере, смотревшую на мрачную, темную поверхность воды, я не просто заметил ее. Я видел ее боль. Ее потерянность. Ее безнадежность. Я чувствовал ее. Она проникла внутрь меня и больше никогда не покидала.

Я вздохнул и переключил внимание на сопроводительную записку.

Уитни?

Я нахмурился, и сердце снова подскочило.

Нет...

Тара.

Это был почерк моей дочери. На клочке линованной тетрадной бумаги было нацарапано несколько слов. Слов, от которых у меня перехватило дыхание.

Я тоже вижу, папа.

Это все, что там было написано.

Но это было больше, чем я смел надеяться. Больше, чем я когда-либо считал возможным.

Это была оливковая ветвь.

Первый шаг.

Уступка.

Маленький белый флаг, трепещущий символ прощения.

Я прижал ладонь к подбородку и перечитывал ее слова снова и снова, пока не рухнул на пол, и годы стресса, лишений и душевной боли не испарились, как туман под лучами теплого солнца.

Этого было достаточно.