ГЛАВА 38

Мама сидела за моим крошечным кухонным столом с бокалом вина, когда я проскользнула в квартиру и сбросила туфли. При моем появлении она подняла голову, в ее глазах светилась надежда.

Прости, мам.

Надежда здесь не живет. Ты ошиблась квартирой.

Я старалась проскользнуть незаметно в свою спальню, не в силах встретиться с ней взглядом. Меньше всего мне хотелось говорить об этом. Опять.

— Тара.

— Я устала, — ответила я. — Я не знаю, зачем ты здесь.

— Нет, знаешь. — Она встала со стула, ножки заскрипели по пожелтевшему кафелю. — Как все прошло?

Вздохнув, я остановилась в центре коридора и откинула волосы с глаз.

— Он не умер. — Затем я попыталась снова сбежать.

Она остановила меня.

— Тара. Давай поговорим.

— Звучит хуже, чем лекция тети Лорел о важности подбора цвета молитвенных платков для церковного базара.

— Я серьезно, — сказала она, покрутив бокал с вином, прежде чем сделать большой глоток. — Это важно.

Это действительно было важно.

Именно поэтому было так больно. А когда мне что-то причиняло боль, я избегала этого, вместо того чтобы разобраться. Я отвлекала себя блестящими, красивыми вещами, стремясь заглушить страдания и двигаться вперед, сосредоточившись на чем-то другом. У каждого свои механизмы преодоления. Мой служил мне достаточно хорошо.

Но я узнала этот тон. Она не собиралась сдаваться. Она последует за мной в спальню и попытается образумить меня, пока я мечтаю о том, как заберусь под одеяло и проснусь уже завтра, когда мама не будет нависать надо мной, пичкая родительской мудростью.

Я вздохнула и повернулась к ней лицом, на моем лице застыла маска раздражения.

— Мне двадцать лет. Мне не нравится, что ты появляешься в моей квартире без приглашения.

— Ты дала мне ключ.

— Для экстренных случаев.

— Это и есть экстренный случай.

Мои глаза сузились.

— То, что папа трахает мою лучшую подругу — это не чрезвычайная ситуация. Это поразительное отсутствие здравого смысла с его стороны, и мне не хочется повторять это в миллиардный раз. Я устала. Пожалуйста, уходи.

Она смотрела на меня проницательными карими глазами. В них было тепло. Так было всегда, независимо от того, какие грубые слова слетали с моих губ. Какой бы невыносимой я ни была. Она всегда была теплой и мягкой. Успокаивала так, что я теряла свой запал, и мне хотелось броситься в ее объятия, невзирая на мой гнев или горечь.

У Галлеи этого не было. До тех пор пока она не стала жить с нами.

Мне было трудно представить себе жизнь без такой мамы, как моя, и именно это заставляло меня брести вперед, сдаваясь, и пытаться снять с плеч эту тяжесть.

— Я пыталась, — пробормотала я. — Я пыталась понять. Принять. Но это кажется невозможным.

Улыбка коснулась ее губ, когда она жестом пригласила меня за стол.

— Садись.

Я уныло вздохнула и направилась в сторону кухни. Где мое внимание привлекло что-то, лежащее на столе. От чего я стиснула зубы, сжала кулаки, а сердце забилось с бешеной скоростью.

— Где ты его нашла?

Она посмотрела на него.

— Он уже два года пылится у тебя под кроватью.

— Это мое.

— Ты его смотрела?

Я сглотнула, складывая руки на груди.

— Нет.

— Почему?

— Это не имеет значения. — Кислота подкатила к горлу, а по коже побежали мурашки. — Я посмотрю, когда буду готова. Не тебе это решать.

— Я посмотрю его вместе с тобой. Может, это поможет.

— Поможет с чем? — Я насмешливо фыркнула. — Там внутри машина времени? Ты можешь стереть последние несколько лет?

Мама села обратно и жестом указала на пустой стул рядом с собой, отставив бокал с вином.

— Машина времени не нужна. Стирание прошлого не принесет нам никакой пользы. Если бы из любых передряг можно было легко выбраться, мы были бы хрупким, самодовольным видом. — Она выгнула бровь. — Садись.

Мои кулаки разжались.

Черт бы ее побрал.

Вместе с ее материнской мудростью.

Она всегда была благоразумной. Сейчас ей было почти сорок, так что у нее было время и опыт, чтобы преподать мне жизненные уроки, которыми ей не терпелось поделиться со мной.

Я не приветствовала это, но готова была выслушать. Слишком многим я была ей обязана.

Выдвинув стул, я плюхнулась на него, как капризный ребенок, и опустила подбородок на руку. Я уставилась на стену. Я не собирался облегчать ей задачу. Не-а.

— Я помню, когда сделала эту фотографию, — заметила она, проведя указательным пальцем по изображению на обложке, где мы с Галлеей были на озере. — Это было всего через несколько месяцев после того, как Галлея переехала к нам. В тот момент я поняла, что у нее будет лучшая жизнь. Хорошая жизнь.

Смягчившись, я посмотрела на фотографию.

— Ты много сделала для этого.

— Ты тоже. Я благодарна, что ты была рядом с ней во время всего этого.

— Переходного периода?

— Потрясения. — Ее глаза прищурились, рассматривая фотографию. — Любой другой считал бы ее злодейкой. Предательницей. Девушки бывают коварными и самовлюбленными. Ты была храброй. Настоящей подругой.

Настоящая подруга.

Обиженная дочь.

Я не была идеальной.

Мама открыла альбом, и я снова опустила глаза. Я не знала, чего боялась.

Правды?

Да, именно ее. Я довольствовалась тем, что жила со своим гневом, запертая среди возведенных своими руками стен. Это было безопаснее, чем испытывать душераздирающие прозрения. Я не была создана для таких вещей.

— Тара, пожалуйста, посмотри. — Мама взяла меня за руку и сжала мою ладонь. — Галлея оставила тебе это не просто так. Это ее правда — ее путешествие — ее глазами.

Мои собственные глаза затуманились, на них навернулись слезы. Я медленно перевела взгляд на открытый альбом и вгляделась в страницы. Картон цвета слоновой кости. Разноцветные подписи, сделанные от руки. Наклейки и заметки.

Фотографии.

Так много ярких снимков. Часть я помню. О существовании некоторых я и не подозревала.

Я сделала глубокий вдох и придвинулась ближе, пролистывая каждую аккуратно оформленную страницу. Это была история о нас. Наша жизнь в ярких красках. Дни на пляже. Домашние посиделки. Вечера игр, праздники, вечеринки, барбекю. Выпускной вечер.

Я рассматривала эту фотографию, сосредоточившись на том, как папа прижимается к Галлее, а ее голова склонилась к его плечу. Ничего не значащий момент, на который я никогда бы не обратила внимания. Но теперь, с учетом контекста, я увидела в нем что-то.

Я продолжала смотреть.

Перелистывая страницы. Запечатлевая образы в своем сознании.

Было несколько снимков, сделанных в папиной квартире. Часть меня хотела выплеснуть враждебность на все эти тайные, украденные моменты, но я отбросила свою враждебность в сторону. Отец сидел на диване с игровым контроллером в руках. Он смотрел на экран телевизора с ухмылкой на лице, зная, что Галлея его снимает. Это было игриво. Мило. Обычный момент, который я испортила своим гневом и несправедливыми обвинениями.

Мама продолжала держать меня за руку. Неизменная поддержка, не дающая мне распасться на части.

На исписанных страницах замелькали новые фотографии.

Галлея в постели с Божьей коровкой — эту фотографию сделала я. Золотистые волосы и мех слились в единое целое, они крепко спали. Розовый гипс Галлеи крепко обнимал нашу любимицу, напоминая обо всем, через что она прошла. Обо всем, что она пережила.

Еще одна фотография, на которой были мы с отцом, вызвала во мне волну эмоций. Я спала на его плече. Свернувшись калачиком и умиротворенная после послеобеденного спарринга в парке. Его рука обнимала меня, голова откинулась на диванные подушки, глаза были закрыты. Думаю, он не знал, что его сфотографировали. Пойман и запечатлен, навсегда увековечен.

Я скучала по этому. Мне не хватало его теплых, надежных рук, обнимающих меня, защищающих меня, даже когда я спала. Была погружена в грезы и свободна от бремени.

А потом я увидела фотографию моего отца.

Он сидит на скамейке в парке, его волосы развеваются на ветру. Косточка была размытым пятном, зажатым в его руке, и частично не попадала в кадр. Он смотрел в камеру с едва заметной улыбкой, а его глаза сияли так, как я никогда раньше не видела.

Он смотрел прямо на Галлею.

Фотография была обведена сердечком, нарисованным синим фломастером, а рядом на картоне были выведены три слова: «Он видит меня».

У меня перехватило дыхание.

Это было так трогательно. Искренний момент из реальной жизни. В нем было чувство. Осязаемое чувство, которое я почти могла потрогать. Я чувствовала его в своей груди, в самых темных уголках моего закрытого сердца. Жизнь просачивалась в него, оживляя усохший орган. Лепестки дефибриллятора завели его заново.

Горячие слезы хлынули рекой по моим щекам.

Все это время.

Годы пролетели, и пока все остальные продолжали жить, я оставалась оцепеневшей. Бездействовала и прозябала, слишком комфортно чувствуя себя в своей ненависти. Я была до смешного упертой в своих ошибочных убеждениях.

В своем воображении я рисовала отца чудовищем, и он не пытался меня переубедить. Возможно, он ждал, когда я сама все пойму. Слова были бесполезны, когда их не слышали. Только я сама могла признать правду... когда окажусь к ней готова.

Готова ли я?

Боже, как я этого хотела. Я чувствовала себя такой подавленной. Мне надоело жить с этой болью, которая постоянно подтачивала меня, изо дня в день. Это было некомфортно. Это было небезопасно.

Это был яд.

Мама сжала мою руку, проведя большим пальцем по костяшкам.

— Ты видишь это? — спросила она меня.

Я прикусила губу, прижимая основание ладони к одному глазу, в то время как из другого продолжали течь слезы.

— Что вижу?

— То, что тебе нужно.

Я кивнула, потому что это было так. Я видела это. Я видела все и даже больше.

— Как ты смогла так легко принять это? — прошептала я, мои слова были едва слышны от горя.

Мама вздохнула, сглатывая собственную боль.

— Прощать намного легче, когда у тебя есть опыт. Я потратила годы, чтобы научиться прощать себя. Когда-то я была предательницей. Я была врагом. Жизнь хрупка, поступки могут быть опрометчивыми, а прощение всегда дается с трудом. Твой отец не идеален, как и я. Как и ты. Как и Галлея. Несовершенство — это то, что связывает нас вместе. Наша общая нить. Мы все можем ошибаться, но мы также способны прощать. Это и делает нас более сильными людьми.