ГЛАВА 25

Тара стащила у меня картошку фри, когда мы сидели друг напротив друга в закусочной, а из соседнего окна лились лучи июньского солнца. Оно освещало ее и делало улыбку ярче, подчеркивая истину, с которой я с трудом пытался смириться последние две недели: моя маленькая девочка окончила среднюю школу.

Она была совершеннолетней, взрослой женщиной.

Это казалось невозможным... но это было так.

Я подался вперед, опустив оба предплечья на столешницу, и наклонил голову. Я изучал ее сквозь пелену грусти. Над моей головой сгущалась тоскливая туча, потому что я знал, что таких моментов, проведенных вместе, будет все меньше и меньше.

А в сочетании с моими новыми внеклассными занятиями эти моменты могут превратиться в мимолетные проблески, омраченные грузом моих секретов.

Тара откусила кусочек жареной картошки и проглотила его, а затем вскинула брови.

— Что? Ты смотришь на меня так, будто я обменялась лицами с бабуином.

Я нахмурился.

— Мне не нравятся бабуины.

— Я знаю. Именно поэтому я так сказала.

— Я бы никогда не посмотрел на бабуина так, как смотрю на тебя. В моем взгляде только гордость и безусловная любовь.

— Ты выглядишь так, будто я только что растоптала твое сердце жуткими, похожими на руки, ногами бабуина.

Я содрогнулся от этого мысленного образа.

— Я думал о том, как быстро пролетело время. Как сильно ты выросла.

Она медленно кивнула, обдумывая услышанное, а затем запихнула в рот еще несколько картошек фри.

— Ну, теперь ты думаешь только о бабуинах.

Усмехнувшись, я бросил картошку фри через стол, и она ударила ее по носу.

— Невоспитанный! — Она разразилась смехом и бросила в меня целую горсть. — Ты же знаешь, я не люблю сражаться едой на людях.

— О, я знаю. Вечеринка в честь твоего седьмого дня рождения до сих пор снится мне в кошмарах.

— Торт. Повсюду.

— Везде.

Черты ее лица смягчились, изумрудные глаза сверкнули в свете окна. Длинные волосы рассыпались по плечам шоколадными волнами, ее ресницы были длинными и изогнутыми, как у меня. У Тары было много моих черт лица: четкая линия челюсти, ямочки и полные губы. Хотя ее глаза были моего цвета, по форме они напоминали глаза Уитни. И нос тоже был ее.

Она была совершенной.

Моя маленькая девочка.

— Мне кажется, что ты пригласил меня на обед, чтобы предаться меланхолии, — сказала Тара с набитым ртом, макая картошку фри в шоколадно-молочный коктейль. — Я права?

— Да.

— О боже. — Она вздохнула и откинулась на спинку. — Я видела, как ты плакал во время церемонии вручения дипломов. У меня было предчувствие, что это произойдет.

— Я не плакал. Просто ветер попал в глаза.

— Мы были в помещении.

— Там дуло.

Она понимающе улыбнулась.

— Я все еще твоя маленькая девочка, папа.

Черт.

Опять этот ветер.

Справившись с эмоциями, я погладил свою челюсть и кивнул.

— Когда у тебя есть ребенок, ты понимаешь, что эти дни наступят, что они неизбежно настигнут тебя. Ты пытаешься подготовиться и думаешь, что будешь готов, но это невозможно. Эти моменты всегда кажутся такими чертовски далекими, а потом — бац. Больше никаких катаний на спине, никаких уроков плавания, праздничного торта, украсившего стены. Как будто я моргнул, а ты уже выросла.

Тара отодвинула тарелку и уставилась в стол, ее глаза увлажнились и заблестели.

— Тебе кажется, что ты что-то упустил? Из-за расставания с мамой?

— Я чувствую, что мы хорошо справились, что все получилось. У каждого решения бывают последствия. — Я стиснул зубы, с трудом сглотнув. — Если бы мы остались вместе, мы были бы несчастливы, и тогда пострадали бы другие. Ты бы обижалась на нас обоих.

— Я не могу представить, чтобы я на кого-то из вас обижалась.

Я сложил руки на груди.

— Ты не сможешь понять это в полной мере, пока не испытаешь на себе, чего, я надеюсь, никогда не произойдет. Я верю, ты найдешь того, кто будет дополнять тебя во всех отношениях, кто придаст тебе сил и смелости, кто будет бороться за тебя до последнего, невзирая на последствия, и кто будет любить каждую частичку тебя. Даже те уродливые части, которые ты пытаешься скрыть ото всех.

Задумавшись, она обхватила рукой стакан с содовой и кивнула.

— Вы, ребята, не любили уродливые части друг друга настолько, чтобы оставаться вместе.

Обдумывая ответ, я смотрел на свои руки, понимая, что иногда они не способны удержать все детали вместе. Даже самые красивые.

— Ты знаешь, я по-прежнему очень люблю и уважаю твою маму. Это никогда не изменится. Но думаю, что когда кто-то, кто тебе дорог, предает тебя, ничто не может склеить эти разбитые кусочки обратно, — объяснил я. — Вспомни тот пазл, который мы собирали несколько недель пару лет назад.

— Конечно. С Микки-Маусом.

— Божья коровка была еще щенком и погрызла один из кусочков. Мы собрали весь пазл, но один кусочек был испорчен, так что он так и не встал на место. Ты так сердилась. Ты сказала, что из-за этой испорченной части пазл никогда не будет идеальным, как бы я ни старался исправить его.

В ее глазах мелькнуло понимание, и она отвернулась, прикусив губу.

— Я просто хочу сказать, что некоторые вещи хороши, пока они существуют. Нам было весело собирать кусочки вместе, как и у нас с твоей мамой было много прекрасных моментов на протяжении наших отношений. Но конечный результат все тот же — сломанный пазл.

Прерывисто вздохнув, она уставилась в окно, сцепив руки на коленях.

— Да, я понимаю. Наверное, мне казалось, что вы все еще любите друг друга и хотите попробовать снова.

— Эта любовь — остаточное чувство, связанное с тобой.

— Понятно, — сказала она. — Галлея считала, что я выдаю желаемое за действительное. Видимо, она была права. — Пожав плечами, она послала мне застенчивую улыбку. — Я просто хочу, чтобы вы были счастливы. Вы оба. Вы, ребята, всегда работаете, всегда одни. Может, есть кто-то еще?

Моя грудь сжалась от этого вопроса.

Мышцы напряглись, сердце заколотилось, я сжал руки в кулаки и уставился в стол. Я не смог сдержать ни кратковременный блеск в глазах, ни правды, промелькнувшей в них.

Ее темные брови заинтригованно приподнялись. Она ахнула.

— Есть. Кто она?

— Никто. — Я сказал это слишком быстро, мой голос предательски дрогнул. — Никого нет.

— Ты такой лжец.

— У меня никого нет, Тара.

Отчасти это было правдой. Мы с Галлеей не были вместе — не совсем. Мы просто занимались сексом, и у этих отношений был срок годности.

Наморщив нос, она сдула с глаз прядь волос, а затем отбросила ее назад. Она бесцельно уставилась в окно, видимо, обдумывая, насколько плохо я был подготовлен к тому, чтобы скрывать что-то.

— Ты можешь рассказать мне, знаешь ли. Это не сломает меня.

Она даже не представляла, насколько ошибалась.

Я опустил подбородок на сцепленные ладони, локти уперлись в стол почти так же сильно, как зубы впились во внутреннюю поверхность щеки.

— Я знаю.

— Я поддержу тебя, кем бы она ни была.

Мои глаза закрылись, когда раскаленное добела чувство вины хлынуло мне в кровь, — тошнотворное чувство, от которого вены стыли, а сердце гнило в груди.

— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя больше всего на свете? — признался я, и мой голос сорвался с сокрушительным хрипом.

Мне нужно было это сказать. Мне нужно было, чтобы она знала.

Тара пораженно смотрела на меня, ее щеки порозовели, а глаза расширились от переполнявших ее эмоций.

— Конечно, я знаю. — Она потянулась к моей руке через стол и сжала ее. — Я тоже тебя люблю. Ты, пожалуй, самый лучший отец на свете.

Когда я наклонился вперед, в моих глазах снова зажегся огонек.

— Я не знал, что у меня есть конкуренты.

— Их нет. Всем известно, что ты будешь доминировать.

Я усмехнулся.

— Они просто знают, что я выбью из них все дерьмо, чтобы занять первое место.

После ее хихиканья разговор вернулся в более легкое русло, и мы возобновили наше игривое подшучивание и битву картошкой фри.

Но чувство вины все равно осталось.

Вина за предательство, лекцию о котором я только что прочитал своей дочери.

Вина за слабость.

Вина за ее лучшую подругу.

Мою «Wonderwall¹⁹».

Но стена между нами была какой угодно, только не чудесной. И я боялся, что мы все находимся в шаге от того, когда эта стена рухнет и погребет нас на шесть футов под собой.