— А не успел он просигналить тем, от кого получает конверты Индо-Австралийского банка, что вы пронюхали о нем и взяли на крючок?
— Мог. Но если это люди Индо-Австралийского банка, чего мне беспокоится? Я проявил бдительность? Проявил… Это и есть моя работа.
— Допустим.
— Если я вляпался во что-то, куда не следует совать нос, что ж… Пусть тогда глубже припрячут концы в воду, чтобы не попадались, как попались мне. Это хорошо, что попались мне, а не кому-либо еще. Я так считаю… В общем, встречаться с этим человеком или нет, решать вам, господин Пиватски. Он приезжает из Триеста ночью, утром будет ждать моего звонка и только за несколько минут до встречи, если она вам будет угодна, узнает насчет явки в банк на улице князя Милоша. Если вам не нравится предложенный мной сигнал идентификации на встрече, он будет заменен по вашему указанию… В любом случае, состоится встреча или нет, я сам отвезу его потом в Триест на машине, итальянская граница открыта…
Джеффри молчал.
— Возможно, господин Пиватски, вы считаете свой приезд в Белград нецелесообразным? — спросил Титто.
От волнения его итальянский акцент усилился.
— Вы поступили правильно, — сказал Пиватски, почти не дав Титто закончить фразу. Он постарался, чтобы его голос прозвучал теплее. — Вы сомневались, а сомнения в нашем деле признак здоровья. Общими усилиями разберемся… Я отправлюсь на встречу с этим человеком на улицу князя Моллюска…
— Это произносится Милош…
— А! Милоша… Спасибо. Вы оставайтесь в гостинице. Как только он вернется из банка в свой номер, увозите его в Триест. Я покину этот город сам по себе. Разговор, как я говорил, забудьте до поры. Свой долг вы выполнили… Отвезите меня теперь в гостиницу и распрощаемся. Больше никакого интереса ко мне. Ясно, Титто?
— Да, господин Пиватски.
Джеффри не ночевал в Белграде. Сразу после прослушивания пленки и разговора с Титто, он вернулся в гостиницу, рассчитался за номер и заказал такси, на котором добрался до аэропорта.
Поглядывая через дребезжащее боковое окно машины, марку которой было невозможно определить, на тусклое освещение славянской столицы, экономившей на электричестве, Бруно пытался собрать воедино свежие впечатления. Но память подсовывала обрывочные образы, из которых общей картины не складывалось. Например, как кассир гостиницы считал банкноты, одновременно разговаривая с портье и рассматривая женщин в холле. Ни Джеффри, ни деньги его, судя по всему, не интересовали. Коротковатые, покрытые черной порослью пальцы, ловко перебиравшие пачку местных денег, на которые пришлось менять доллары, чтобы расплатиться, жили независимой жизнью. Портье, на этот раз подхвативший чемодан, отказался от подачки. Джеффри не покидало странное ощущение, что все служащие гостиницы, с которыми он сталкивался в последние часы, просто изнывали от чувства собственного превосходства и скуки.
Билет он взял на первый западный рейс, оказавшийся лондонским. Из Хитроу вылетел в Сингапур рейсом индийской авиакомпании.
Допустим, что Титто и загадочной личности с тростью нельзя доверять и они, обнаружив его исчезновение из гостиницы, начнут что-то предпринимать. Это произойдет только через десять часов, но Джеффри все равно опаздывал. Истекал временем, как кровью. Титто и тип могли появиться в Триесте раньше, чем он увидится с Бруно Лябасти, поскольку обсуждать полученные сведения по телефону было бы безумием. Да, именно с ним. Не с Клео Сурапато. Ведь не Клео, а непосредственно люди Бруно отправляют в Швейцарию наличность в конвертах Индо-Австралийского банка в обход обустроенного пути, причем охраняемого собственной, их же хозяина фирмой «Деловые советы и защита».
Но — с какой целью?
Барбара сбросила туфли, пинком откатила табуретку, на которую в сумерках налетела коленкой, зажгла свет. Оторвала ленту, выползшую из факса. Волоча бумажную полосу по ковру, прошла к дивану.
Большая часть ленты — биржевые сводки. Два заказа на статьи из Джакарты. Дальше шло сообщение, подписанное «Крот-18». Судя по индексу, оно было отправлено с края земли. Какой-то сумасшедший передавал из белградской гостиницы «Славия». Каким чудом в тех краях завелись финансовые новости? подумала Барбара, поправляя прядь.
В тексте говорилось:
«Кого касается. Конфиденциально.
Здесь стало известно, что через четыре дня в Швейцарии последует освобождение из-под стражи двух секретных агентов французской таможенной службы Бернара Рюи и Пьера Шульце. Обоих заманили в западню, расставленную в буфете базельского вокзала.
Приманка — список номерных анонимных счетов иностранцев в банках Берна. Швейцарские власти согласились отпустить французов под негласное твердое обещание Парижа не засылать впредь агентов на швейцарскую территорию».
Сведения показались существенными.
За массивной перегородкой, обтянутой такими же обоями, как на стенах, стоял «Мефисто», её компьютер, в память которого Барбара и отправила сообщение.
Скомкала и подожгла факсимильную ленту, прошла с факелом в туалетную и утопила его в сливе. Сняла лосьоном грим, стерла губную помаду.
По потолку обширной комнаты, составлявшей её жилище — сразу спальню, столовую, кухню и гостиную, — водили хоровод отблески рекламы малайского ресторанчика напротив. Надавив на крышку автоматического термоса, Барбара нацедила чаю.
Французская рукопись, брошенная на подлокотнике дивана, старомодно называлась «Записки». Ниже пояснялось ровным, почти ученическим почерком: «одного легионера по имени Бруно Лябасти». Она попыталась представить этого человека с седеющими усами, шрамом на выпуклом подбородке и голубыми глазами молодым, в камуфляжной форме, обвешанным оружием, злым и напористым… Кажется, на выходную форму легионеров вешались красные эполеты с бахромой, а под короткой оливковой курткой навертывался синий широкий кушак?
Барбара рывком поднялась, зашла в ванную, вгляделась в зеркало. Это было честное зеркало, оно отразило её лицо до мельчайшей морщинки, высветило все оттенки на губах, под глазами, на щеках…
Образ Бруно вызвал в памяти лицо другого человека, слегка асимметричное, с сухими губами и голубыми глазами, такими голубыми, какие, казалось, невозможны у человека на земле. Что он тогда плел за кружкой пива в журналистском клубе на двадцать втором этаже бангкокской гостиницы «Дусит Тхани»? К нему цеплялся Гари Шпиндлер из «Бизнес уик», по совместительству работавший и на «Файнэншл таймс». Гари срывал свое никудышное настроение на этом человеке, задавая ехидные вопросы о Ханое и Бангкоке, где этот человек, русский, жил…
— Тебе, Барбара Чунг, тридцать восемь. Запомни! — сказала она отражению в дорогом зеркале, потому и дорогом, что оно не способно было по техническим своим данным лгать относительно чьей-либо внешности.
Русского звали Шемякин, Бэзил Шемякин.
Барбара расширила пальцами глаза, выставила подбородок и басом снисходительно сообщила зеркалу:
— Мое имя Бонд, мадам… Джеймс Бонд.
Шемякин, Бэзил Шемякин. Корреспондент то ли московской, то ли кельнской, то ли ещё какой-то газеты, статей которого никто из его коллег, обретавшихся между Бангкоком, Сингапуром, Джакартой и Манилой, не видел и не читал. Но ведь здесь никто не знал русского языка и не видел восточноевропейских газет. Хорошее прикрытие, верно? Да и вообще, Россия это очень далеко, оттуда, с тамошних холодов, обычно являются одни шпионы и мафиози. Скорее шпион, чем мафиозо, Шемякин жил в Бангкоке, где имел собственную квартиру в престижном кондоминиуме. Он собрался в Джакарту по своим туманным делам, намеревался остановиться в Сингапуре, и Барбара, как дура, обещала ему показать город. Который он определенно хорошо знал.
Надо будет одеть что-то традиционное, может, даже в талию…
Звонок запаздывал, по её расчетам, на четыре дня.
Все-таки Шемякин — скорее всего, русская мафия. Госслужащие — а кто ещё все эти агенты правительственных разведок? — держат себя иначе, их интересует политика. Шемякин сосредотачивался на экономической информации, это было заметно.