Мы долго сидим в уютной тишине, пока солнце, наконец, не ложится спать, и луна не начинает выглядывать из-за разорванных облаков. Его рука, которая была на моей шее, покоится рядом с моей. Он кладет свой мизинец поверх моего в легком жесте утешения. Это все, что мне нужно, чтобы чувствовать тепло рядом с ним.

— Могу я отвезти тебя домой? — Спрашивает он после долгого молчания.

Я качаю головой.

— Нет, я пойду пешком. Это всего лишь за углом. — Я встаю и протягиваю ему пиджак, но он его не берет. Вместо этого натягивает его мне на плечи и застегивает спереди.

— Если собираешься упрямиться, то, по крайней мере, можешь быть в тепле во время этого процесса. — Он подмигивает и улыбается в темноте. Только уличный фонарь вдалеке освещает его настолько, чтобы я могла разглядеть черты его лица. — Спокойной ночи, Элли.

— Спокойной ночи, Айзек. — Я ухожу, срезая путь через парк, уткнувшись лицом в воротник его пиджака. От него так хорошо пахнет.

Айзек

Наступает утро понедельника, и, кажется, все немного приободрились. Я рад видеть, как Элоиза входит в класс с легкой улыбкой на лице. Замечаю в ее руке дополнительный пакет и сразу догадываюсь, что там мой пиджак.

Я привлекаю внимание класса к началу урока и пробегаю с ними по сегодняшнему материалу. Они слушают, но половина из них выполняет только часть работы, как и ожидалось. Моей вины не будет, если они провалят экзамены в конце года.

— Сэр? — Хейли поднимает руку и подзывает меня. Я подхожу к ее парте и помогаю ей разобраться с двумя вопросами, с которыми и у нее, и у Элли возникли проблемы. От того же запаха ревеня у меня текут слюни, я едва нахожу в себе силу воли отойти от стола, однако, проходя мимо, оставляю Элли небольшой подарок — петлю для ремня, которую она недавно порвала.

Она осторожно берет ее в руки, из нее вырывается тихий смех. Когда она смотрит на меня, я улыбаюсь в ответ, наслаждаясь радостью, которая мерцает в ее глазах.

— Что? — Хейли шипит на свою подругу. — Что смешного?

Элоиза качает головой и снова склоняется над своей работой, но время от времени она поглядывает на меня, и, когда она это делает, то замечаю, как розовеют ее щеки. Это заставляет меня тайком улыбаться.

Ученики, должно быть, думают, я сошел с ума.

В конце урока Элоиза задерживается. Как и ожидалось, она оставляет пакет возле моего стола и, даже не попрощавшись, выскакивает из класса.

Внутри я нахожу свой пиджак в защитном пластиковом чехле с запиской следующего содержания:

«После химчистки и выглажено, так что не складывай»

Под ним контейнер с моим любимым сэндвичем, тем самым, которым она поделилась со мной в первый день. Внутри контейнера, поверх завернутого сэндвича, лежит еще одна записка, в которой говорится:

«Ты когда-нибудь обедаешь? ЕШЬ!»

Посмеиваясь про себя, я делаю, как мне велели, и поглощаю сэндвич с большим энтузиазмом, чем думал, я способен.

Только когда прихожу домой и вешаю пиджак в гардероб, я обнаруживаю на дне пакета джинсовую петлю для ремня с другой запиской. Эта безусловно привлекает мое внимание.

«Я не нуждаюсь в том, чтобы меня спасали, но все равно благодарна тебе за помощь».

Я смотрю на записку, слегка озадаченный ее значением, но потом вспоминаю, что она сказала, когда я спросил ее о беременности, которой никогда не было. «Ты по этой причине был так добр ко мне все это время? Учебные занятия в обеденное время, поездки домой, приглашения к твоим родителям… это потому, что ты думаешь, что я беременна?»

Она думает, что я веду себя любезно, потому что у нее трудные времена, что, безусловно, правда. Я ее учитель, и мне должно быть не все равно. Я должен быть рядом с нуждающейся ученицей.

Но разве это единственная причина?

Я выбрасываю записку в мусорное ведро и провожу руками по волосам. В голову приходят другие мысли на эту тему, но я отбрасываю их в сторону. У меня нет чувств к этой девушке… вообще, никоим образом, и я не буду развивать эту идею.

Есть ли у нее чувства ко мне? Она девочка-подросток; конечно, есть. Боже, как ей, должно быть, было больно, когда она поняла, что мои намерения были чисто платоническими. Теперь я чувствую себя засранцем. Мне не следовало вмешиваться.

Мои мысли переключаются на кое-что другое, на то, что я купил, чтобы подарить ей на день рождения. Мои руки сжимаются в кулаки. Если то, что я говорю себе, правда, тогда зачем мне так напрягаться? Почему мысль о том, что я причиню ей боль, проделывает дыру прямо в моем сердце?

Элоиза

— Я пришла с подарками, — говорю я мистеру Прайсу, держа в руке пакет с любимыми закусками миссис Прайс.

— Тебе всегда рады, особенно с подарками, — отвечает он, широко улыбаясь. — Хорошо выглядишь.

— Я чувствую себя намного лучше. Мне лишь жаль, что я не навещала вас. Я была под домашним арестом.

— И не думай извиняться, — добродушно огрызается Джудит и раскрывает объятия. Я сразу замечаю отсутствие инвалидной коляски и бинтов на ее ноге, и моя улыбка становится шире. — Дай-ка мне поглядеть на тебя. — Она похлопывает меня по щеке, но не больно. — Ты похудела.

Я еще раз оглядываю ее с головы до ног и приподнимаю бровь.

— Как и ты.

— Это потому, что ты перестала приносить мне такие аппетитные лакомства. Проходи, садись. Я приготовлю чай.

Мистер Прайс закатывает глаза.

— Я приготовлю чай, пока вы, две милые леди, болтаете и поедаете свои аппетитные лакомства, как их адекватно называет моя жена. — Он выходит из комнаты, но через несколько секунд его голова просовывается в открытую дверь. — А есть что-нибудь из тех завитушек с корицей?

Я смеюсь кивая.

— Конечно. Лишь потому, что я отдаю предпочтение Джудит, не значит, что я оставлю вас в стороне.

Джудит, довольная моими словами, притягивает меня к себе, чтобы еще раз обнять, прежде чем отвести к дивану, где мы обе откидываемся на спинку, расслабляемся и раскладываем угощения на столе на отдельных салфетках.

— Эти мои любимые. — Она берет шоколадный твист и откусывает большой кусок. Я присоединяюсь к ней. — Мой сын обожает их, Айзек. Он любил их, когда был маленький. — Нечто, чего я не знала. — Надеюсь, однажды ты с ним познакомишься. Он настаивает на том, чтобы оставаться в Кембридже.

Я перестаю жевать и проглатываю большой кусок печенья, едва не подавившись в процессе.

— Я… Я встречалась с ним. Он взял на себя твою преподавательскую роль. Помнишь? — Я говорю это мягко, ее глаза стекленеют.

— Нет... нет... он в Кембридже. Ты, должно быть, говоришь о ком-то другом. Думаю, мне то известно, где мой сын, Элоиза. — Она огрызается и бросает печенье на пол. — Ты говоришь о другом человеке. Я только вчера вечером разговаривала с ним по телефону, по его кембриджской линии.

— Джудит... — пробую сказать я, но она поднимает руку и тут же зовет своего мужа, который вбегает внутрь.

— Что такое?

Я смотрю на него испуганными глазами.

— Где Айзек? — Коротко спрашивает Джудит, ее настроение явно испорчено.

Мистер Прайс смотрит на часы.

— Полагаю, все еще в школе проверяет домашние работы. А что?

— В какой школе? — Она почти кричит, теперь уже стоя.

— Моей школе. Что случилось?

Ее дыхание учащается.

— Нет... он в Кембридже.

— Нет, Джудит, это не так, — говорит мистер Прайс так мягко и спокойно, как пыталась сказать я. — Он вернулся домой два месяца назад.

Ее рука тянется к сердцу, а рот открывается и закрывается.

— Я… Конечно… как глупо с моей стороны. — Она смотрит на беспорядок, который устроила на полу, и тяжело вздыхает. — Прошу прощения за свою вспышку. Не знаю, что на меня нашло.

— Я закончу с чаем, — говорю я мистеру Прайсу, чье сердце с каждой секундой разбивается все сильнее. Я вижу это по его глазам.

Он сжимает мое плечо, когда я прохожу мимо, но ничего не говорит.

Еще слишком рано для этого… Я не могу сейчас потерять Джудит из-за этой забытой богом болезни, не так скоро после Кристал. Должно же быть что-то, что можно сделать.