Глава двадцать шестая

Джейкоб

Я переворачиваюсь на спину, вдыхая теплый яблочный аромат, присущий только Бренне. Она ворочается во сне, прижимаясь к моим рукам, а я глажу ее волосы. Проснуться вот так – это все, чего я поклялся никогда не желать. Я был лжецом и идиотом. Не знаю, как я смогу отказаться от этого. Она еще немного шевелится, слегка перекатывается, чтобы посмотреть вверх.

– Привет.

– Привет.

Она мягко улыбается.

– Как спалось?

Это была одна из лучших ночей с тех пор, как я вернулся. Не было ни ветра, бьющего ветки по окнам, ни генератора, отключающегося из-за того, что у него закончился бензин, из-за чего я просыпаюсь в липком поту.

– Хорошо. А тебе?

Она тянется назад и проводит ногтями по моей щеке.

– Я отлично спала, даже когда твой подбородок царапал меня.

Я наклоняюсь, трусь лицом о ее спину, и она смеется, отстраняясь.

– Вот так?

– Да, перестань! – она игриво хлопает меня по плечу.

– Знаешь, это первый раз, когда я вижу, как ты просыпаешься утром.

Она проводит пальцем по моей щеке.

– Мне нравится.

– Мне тоже.

В ее глазах есть тепло, которое я никогда не захочу забыть. Когда она смотрит на меня, кажется, что я могу сдвинуть горы. И ради нее я хочу этого.

– Прошлая ночь была просто замечательной, – пробормотала Бренна.

– Как часто тебе удается отправить детей на ночевку?

– Недостаточно часто.

Я хочу рассказать ей о своих откровениях, касающихся нас, и о своих чувствах. Думаю, она чувствует то же самое, но я не уверен. Ее глубокие голубые глаза наблюдают за мной, оценивая меня, и я задаюсь вопросом, может ли она читать мои мысли. После нескольких секунд молчания и простого разглядывания друг друга ее желудок урчит.

– Голодна?

Она кивает, и связь, которую мы разделяли всего несколько минут назад, исчезает.

– Каждое утро я просыпаюсь рано и чувствую голод. Прости.

Я смотрю на часы.

– Это рано?

– Ну, для кого-то, наверное, да. Семь – рановато для выходных.

Я смеюсь и хватаю телефон.

– Сейчас десять тридцать.

Бренна быстро встает, потянув за собой простыню.

– Что? Уже десять тридцать? – почти кричит она. – Я никогда не сплю до семи! Вставай!

– Что случилось? – спрашиваю я, слыша панику в ее голосе.

– Тебе нужно идти!

– Что? Куда?

Бренна встает с кровати, накидывает халат и собирает волосы в хвост.

– Дети будут дома с минуты на минуту! Ты должен одеться! Быстро!

Поскольку она явно на грани срыва, я не спорю. Я оглядываюсь по сторонам, хватаю одежду, которую мы бросили в комнате, когда я нес ее на плече прошлой ночью, шлепая ее по заднице за то, что она взяла мое мороженое.

– Боже мой. Мы не можем допустить, чтобы они увидели нас в таком виде. А тут еще мои свекры! Я никогда не переживу этого. Это конец моего спокойного существования. Мне снова придется выслушивать лекции о сексе без брака. Они делали это, когда я забеременела Мелани. О Боже, о Боже, о Боже, я не могу в это поверить!

– Расслабься, – говорю я ей. – Я уже почти одет, а в худшем случае спрячусь в шкафу.

Она качает руками вверх-вниз, как будто отжимается, и делает несколько вдохов-выдохов.

– Хорошо. Нужно расслабиться. Я не делаю ничего плохого. Я просто занимаюсь сексом с мужчиной. Я взрослая и могу это сделать. Верно?

– Я бы хотел сказать «да», учитывая, что я тот, с кем у тебя был секс, – я подхожу и притягиваю ее к себе.

– Не будь таким очаровательным. Оденься и уходи, пока они не появились.

Ее ободряющая речь не очень-то успокоила ее. Я смеюсь, целую ее в макушку и накидываю рубашку.

– Теперь я полностью одет. Может, тебе стоит сделать то же самое?

Бренна смотрит вниз.

– Черт! На мне нет одежды. О чем я думаю? Нет. Я нахожусь в каком-то помутнении после потрясающей ночи секса.

Она чертовски очаровательна. После еще одной секунды глубокого дыхания она достает из шкафа платье и надевает его.

– Ты выглядишь прекрасно, – говорю я ей.

– Я выгляжу взволнованной и как будто только что проснулась в объятиях своего любовника. Может, они узнают. Может, они почувствуют во мне секс. От меня так пахнет?

Я наклоняюсь и принюхиваюсь.

– Ты пахнешь яблоками. Я бы тебя укусил.

Бренна, кажется, не так забавляется моей шуткой, как я.

– Джейкоб, то, что мы делаем – это только, между нами, и я не хочу, чтобы мои дети или кто-либо еще получил неверное представление о том, что мы из себя представляем. Мы просто дурачимся, и если мне это нравится, то моим детям этого не понять. Себастьян любит тебя. Мелани считает тебя замечательным, и они захотят даже малейшего шанса, что мы можем быть чем-то большим, чем... – она указывает на кровать.

Я киваю, пытаясь притвориться, что все понимаю и не думаю о том, что хочу быть с ней.

– Мы – нечто большее.

Мгновенно я жалею о сказанном, потому что в ее глазах появляется проблеск надежды.

– Кто же мы тогда?

Если бы я был любым другим мужчиной, я бы сказал следующее: Мы – все, что я хочу, и я влюбляюсь в тебя. Я хочу, чтобы ты поехала со мной, потому что не знаю, смогу ли я отказаться от тебя.

Но я не такой человек. Я уезжаю через три месяца и не сделаю ничего, чтобы разбить ей сердце.

– Мы друзья.

Я не тот человек, с которым Бренна хотела бы построить жизнь. Я не благороден и не похож на того мужчину, за которым она была замужем раньше. У меня проблемы с обязательствами и комплекс Питера Пэна. Ни одна женщина не захочет жить со мной.

Она кивает.

– Верно, так и есть, – в ее ответе чувствуется укор. – Я хочу сказать, что они не дураки, как и все остальные в этом городе. Я хочу продолжать это делать, но мы не можем быть безрассудными.

Я словно слышу, как Кэтрин соглашается с ней. Я хочу защитить Бренну и ее детей так же. Если кто-то из прессы узнает об этом, милая, тихая, деревенская жизнь Бренны исчезнет. Она будет красоваться в каждом заголовке, а я не смогу ничего с этим поделать.

Я хватаю свои кроссовки, прежде чем подойти и поцеловать ее в лоб.

– Ты права. Мы будем осторожнее.

Когда она поднимает взгляд, ее глаза становятся мягкими и такими красивыми.

– Спасибо. А теперь иди.

Я смеюсь и борюсь с желанием повалить ее обратно на кровать и действительно дать ей повод поблагодарить меня.

– Увидимся завтра.

– До завтра.

Затем я отступаю назад, чувствуя ее потерю и желая больше всего на свете остаться, но я ухожу.

***

Себастьян тянет леску, наматывая ее на катушку так быстро, как только может. Этот парень поймал уже четыре рыбы, а у меня не было ни одной поклевки. Я начинаю думать, что он меня сглазил.

– Медленнее, – подбадриваю я его, пока он борется с рыбой.

Он сбавляет обороты, позволяя рыбе думать, что она свободна, а затем подтягивает ее, быстро двигая руками. Леска поднимается, показывая огромного окуня на конце.

– Смотри, Джейкоб!

Я хлопаю его по спине и помогаю вытащить на берег.

– Это великолепная рыба.

– Это точно. Мама будет плакать, когда увидит ее.

– Плакать?

Он ухмыляется.

– Или блевать.

Я смеюсь, потому что ни то, ни другое не исключено.

– Ты готов к возвращению?

Он кивает, и мы собираемся.

Пока мы идем, он кажется очень погруженным в свои мысли.

– Сегодняшняя репетиция была отстойной, – говорит Себастьян, собирая свое снаряжение.

– Да, так и было.

Репетиции были жестокими. Дети снова и снова запинались на одной и той же песне, и, думаю, к шестнадцатому прогону мы все были готовы закричать. Никто не хотел репетировать ее еще раз, но мы репетировали, и все равно ничего не получалось.

– Почему эта песня такая трудная?

Потому что вы все – кучка детей с придурком-режиссером.

– Это сложный номер со множеством персонажей. Мы справимся. Вы, ребята, много работаете, – так и есть. Они отстой, но они стараются.

– Да, но спектакль через три недели.

Если об этой пьесе и моем участии в ней когда-нибудь узнают, я стану посмешищем. Очень мало шансов, что к премьере мы сможем настолько преобразить этих детей, но даже если это будет худшая пьеса в мире, я получаю удовольствие, участвуя в ней. Я вижу Бренну почти каждый день. С Себастьяном очень весело работать, и мне приятно видеть, что люди так радуются.

– У нас все будет хорошо.

– Я очень на это надеюсь.

Он звучит как маленький старичок.

– Знаешь, даже в самых плохих спектаклях есть что-то хорошее.

Себастьян смотрит на меня с улыбкой.

– Думаю, то же самое можно сказать и о плохих вещах.

– Например?

– Например, смерть моего отца.

У меня сводит желудок, и я прочищаю горло.

– Что хорошего в этом?

Я не могу представить, что кто-то из нас смог бы найти что-то положительное в потере матери. Мы застряли с жестоким отцом и ненавидели, что никто никогда не помогал нам. Не то чтобы мы открыто говорили о том аде, в котором жили. Деклан и Шон всегда следили за тем, чтобы мы знали правила. Если бы мы заговорили, нас могли бы разлучить, и это была реальность, с которой никто из нас не хотел мириться.

– Я встретил тебя.

Я перестаю идти, чувствуя себя не в своей тарелке и не зная, что сказать.

– Я тоже рад, что встретил тебя.

– Это единственное хорошее, что было во всем этом. Мама говорит, что нужно искать хорошее, и это действительно все, что у меня есть.

– Может быть, но...

Себастьян продолжает.

– Моя мама не встретила бы тебя и не улыбалась бы так часто.

Черт. Это не та земля, на которой мне хотелось бы оказаться.

– Себастьян...

Его улыбка грустная.

– Мне нравится, что она снова счастлива. Она больше не плачет в ванной и не ходит, словно не знает, куда себя деть. Я думаю, ты ей действительно нравишься.

– Она мне тоже нравится.

– Тогда ты должен снова пригласить ее на свидание.

От простоты его причинно-следственных связей у меня щемит в груди, и он никак не может понять, почему я не могу остаться и всегда делать Бренну счастливой.

– Ты ведь знаешь, что мне скоро придется уехать из Шугарлоуф?

– Знаю. Это будет отстойно, и я бы хотел, чтобы ты остался.

Я опускаюсь так, что мы оказываемся лицом к лицу. Произнесение этой фразы вслух может стать ошибкой всей жизни, но это и самая большая правда, которую я когда-либо озвучу.

– Если бы и была причина, по которой я хотел бы остаться, это было бы ради твоей мамы, тебя и Мелани.