Глава 36 Рев

Это не должно быть так сложно.

Может быть, это знак. Я все время пытаюсь поладить с Эммой, но, может быть, мы оба слишком сломлены.

Я все рассказываю Деклану. Мэтью тоже, потому что он сидит с нами за одним столом за ланчем, будто всю жизнь это делал.

Прошлой ночью он заснул на кушетке. И еще спал, когда я проснулся, так что там я его и оставил. Он не сказал ни слова по этому поводу, так что я тоже промолчал.

Сегодня в кафетерии не так много людей. Погода снаружи превосходная, так что большинство людей взяли свои подносы и вышли во двор.

Я бы хотел, чтобы Джульетта тоже была здесь и могла дать свой женский взгляд на происходящее, но она работает над чем-то для ежегодника.

– Как думаешь, что мне делать? – спрашиваю я.

Деклан разводит руками.

– А что ты хочешь? Ты сказал, что встречаешься с ней сегодня.

– Я хочу, чтобы ты сказал мне, что я должен делать.

– Нет. – Деклан качает головой. – Ты потратил слишком много времени, беспокоясь о том, что ты должен делать. Речь о том, что ты хочешь делать.

– Я не знаю, что я хочу делать. – Так же, как и все остальное в моей жизни, с Эммой все не просто. С ней все сложно.

Не могу поверить, что она думает, будто я ревную.

Хотя нет, могу. Судя по ее описанию, любой другой человек в ее жизни – эгоист, который ее контролирует; почему и мне не быть таким?

– Эй. – Деклан протягивает руку и стучит меня по макушке. – Выбирайся из своей головы. И ешь свой ланч.

– Это так сложно.

– Ничего сложного, – отвечает Деклан. – Есть девушка, которая хочет поговорить.

И ты знаешь, как это делается. Девушка, которая принимает тебя за двух разных людей – вот что сложно.

– Что? – спрашивает Мэтью.

– Долгая история.

Я отодвигаю от себя пакет с ланчем. Отстой.

– Я не голоден.

Впрочем, слова Деклана крутятся у меня в голове. «Ты потратил слишком много времени, беспокоясь о том, что ты должен делать. Речь о том, что ты хочешь делать.» Это похоже на разговор, который у меня был с папой.

«Ты хочешь, чтобы твой отец был частью твоей жизни? Я не знаю. Думаю, ты знаешь, Рев». Деклан хотел увидеть своего отца, и увидел.

Даже Мэтью хотел действовать. Он схватил нож и готов был выскочить через входную дверь.

Не очень умный ход действий, но он хоть что-то делал.

Эмма хочет поговорить.

А я сижу, застыв в нерешительности.

За столом напротив меня Мэтью тоже замер. Он переглядывается с кем-то тем самым способом, которым глядел на меня первые несколько ночей, пока жил у нас.

– В чем дело? – спрашиваю я.

– Ни в чем.

– Так же, как и Нил был «никем»?

Он переводит на меня быстрый взгляд, но тут же уходит в себя.

– Не говори об этом.

Я сканирую людей в кафетерии, но потом замечаю их – парней, которые издевались над ним тогда.

– Они все еще достают тебя?

– Отстань.

– Чувак. Они не могут...

– О тстань.

Деклан поворачивается, чтобы проследить за моим взглядом, затем снова смотрит на меня.

– Дружеский совет: если соберешься сцепиться с ними, бей их. Не меня.

– Я ни с кем не собираюсь драться.

Мэтью полностью перестал есть. Его плечи сжаты, пальцы теребят крышку контейнера.

– Ты должен рассказать маме и папе, – говорю я ему.

Он фыркает.

– Конечно.

– Думаешь, не сможешь?

– Неужели ты не понимаешь, что я пытаюсь не доставлять проблем? – Его голос звучит низко и насмешливо, но он смотрит в направлении парней.

Парни платят на кассе. Один из них замечает нас и толкает своего друга, чтобы показать, где мы сидим.

Мэтью запихивает свою еду обратно в обеденный мешок. Его движения предельно скованные.

– Куда ты идешь? – спрашиваю я.

– Никуда. – Он закидывает рюкзак на плечо, и бредет от стола.

Я хочу позволить ему уйти. Я не люблю разборки. Но, может быть, в этом вся проблема.

– Присмотри за моими вещами, – говорю я Деклану.

Мэтью успевает раньше меня протолкнуться через распашную дверь и выйти в коридор, но я легко его нагоняю. Он направляется в южную часть школы, что меня удивляет. Все, что находится в этом крыле – это художественная студия. Должно быть, Джульетта где-то здесь в фотолаборатории.

Мэтью не останавливается. Он на меня даже не смотрит.

Без предупреждения, он исчезает в классе.

Это так неожиданно, что я чуть не прохожу мимо. Это художественная студия – помещение, в котором у меня никогда не было занятий. Занятия искусством не являются обязательными и предлагаются выпускникам в качестве альтернативного предмета, но я выбрал класс музыкальной оценки для начинающих, только чтобы держаться от всего этого подальше.

Художественная студия – огромный зал, но кажется какой-то замкнутой. Повсюду цвета, начиная от рисунков и картин, висящих вдоль длинными полотнами бумаги и заканчивая баночками темперной краски и рулонами газетной бумаги, выстроенными в ряд в задней части помещения. На одной половине зала стоят шесть длинных столов, с задвинутыми под них табуретками. На другой стороне стоят десятки мольбертов.

Освещение здесь идет от светлых трековых светильников, а не от флуоресцентных ламп.

Это тихая комната. Мирная комната.

Я гадаю, берет ли он здесь уроки, или это просто его любимое место для пряток.

– Ты занимаешься рисованием?

Мэтью медлит, потом кивает.

– Да. Это просто дополнительный предмет.

Он бросает рюкзак под доской впереди класса, затем идет к узким полкам под окнами. Достает темное полотно и несет его к мольберту.

Как только полотно оказывается на свету, я осознаю, что оно не темное. Это картина. Большая часть полотна была покрыта широкими полосами красных оттенков, разбавленных черными полосами и зигзагообразными кривыми. Самая верхняя часть холста осталась нетронутой. Все очень абстрактно, но картина так и сочится гневом.

Мэтью ставит картину на мольберт. Он не посмотрел на меня ни разу с того момента, как мы вошли сюда. Внезапно в воздухе ощущается смущение, как будто я проник в очень личное пространство.

– Это не просто дополнительный предмет, не так ли? – спрашиваю я.

Мэтью не отвечает на вопрос, но ему и не нужно.

– Я начал заниматься пару месяцев назад. Мистер Прейтер все еще сохранил набросок. Сперва я обрадовался, потому что терпеть не могу оставлять что-то недоделанным. Но я продолжаю биться над ним и никак не могу привести в порядок.

Наверное, я просто выброшу его и начну заново.

Чем дольше я смотрю на картину, тем меньше мне хочется отвести от нее взгляд.

Мои глаза начинают различать мелкие детали. Небольшие мазки пурпурного и оранжевого, почти скрытые за сочетанием красного и черного.

– Как ты этому научился? – спрашиваю я.

– Не знаю. – Он пожимает плечами. – В одном доме, где я жил, женщина была иллюстратором – типа для детских книжек. Она позволяла мне рисовать. – Он делает паузу. – И это то, чем можно заниматься в практически любой школе.

В его голосе звучит нотка задумчивости, и я гадаю, что стало с этим иллюстратором. Впервые он упомянул приемную семью без отвращения в голосе.

Мэтью смотрит на меня, будто прочитав мои мысли.

– Ее муж получил новое место работы, а они не были заинтересованы в усыновлении. С приемным ребенком нельзя покидать страну, так что... – Он снова пожимает плечами.

– У тебя действительно хорошо получается.

Мэтью цинично ухмыляется.

– Ты даже не знаешь, на что смотришь.

Но он выглядит довольным.

– У тебя здесь есть еще что-нибудь? – спрашиваю я.

Он кивает и поднимает глаза к потолку.

– Вон там. Лес?

Я нахожу рисунок, на который он указывает. Он преимущественно в черных и серых тонах, темные деревья на фоне ночного неба. Звезды выглядывают из-за голых ветвей. Ничто не указывает на то, что это зима, но каким-то образом рисунок заставляет меня подумать о холодной погоде. У подножия одного дерева находится маленькая темная фигурка, будто кто-то присел на корточки, и взрыв ярких цветов, желтого и оранжевого, будто бы огонь.

Я задумываюсь над тем, что он сказал. «Терпеть не могу оставлять что-то недоделанным». Интересно, сколько его работ спрятано в художественных классах по всей стране, картин, которые он начал и так и не закончил.

Это кажется еще большей тайной, чем то, что он рассказал мне о своих прошлых приемных семьях. Ничто среди его вещей не указывает на привязанность к искусству. Это как-то смягчает его.

– Тебе стоит рассказать об этом маме и папе, – говорю я. – Сорвать тот дурацкий алфавит в твоей комнате и нарисовать что-то свое.

Мэтью улыбается.

– Было бы здорово. – Но его улыбка тут же исчезает. – Они мне не позволят.

– Почему нет? Это всего лишь краска.

– Потому что это не мой дом.

Я не знаю, что на это сказать. Но знаю, что не могу этого отрицать. Я пожимаю плечами.

– Ну, ты мог бы рассказать им о своих работах. Они бы нашли для тебя варианты.

Краски и все такое.

На короткий момент кажется, что он над этим раздумывает, но затем его лицо становится непроницаемым.

– Они и так уже потратились на кровать и все остальное.

Уже во второй раз он упомянул о деньгах. Что он тогда сказал в столовой?

«Неужели ты не понимаешь, что я пытаюсь не доставлять проблем?». Я думал о всех тех вещах, которые он сделал с тех пор, как поселился с нами. Побег. Нож. Прятки в темноте. Но ни разу не задумывался над тем, чего он не сделал. Он ни разу не доставил маме с папой никаких проблем. Ни разу не попал в неприятности в школе. Ни разу не прогулял уроки и не ввязался в драку и даже ни разу не повысил голос.

И не стал драться с теми парнями, которые на протяжении долгого времени издевались над ним.

Это напоминает мне о замечании папы о том, как мы вынуждены задавать вопросы, чтобы услышать молчаливых людей.

За всей той бравадой Мэтью по поводу того, что он только и прыгает из одного приюта в другой, и за всей его уверенностью в том, что его время с нами ограничено, я не осознавал как сильно, должно быть, это давит на него. Это напоминает мне о том времени, когда я жил со своим отцом, промежуток времени между действием и наказанием, когда я знал, что надвигается что-то ужасное, но не знал, когда и как.