Глава 7

ВСЕ ЗАПУТАНО

ЛОНДОН

Звук разбитого стекла. Покореженного металла. Шорох по асфальту. Запах разлитого бензина

Я расслабляю веки, стараясь не форсировать воспоминания.

– После этого только чернота, – говорю я, складывая пальцы на коленях. – Теперь я могу открыть глаза?

Я слышу, как Сэди глубоко вздыхает.

– Давай попробуем еще раз. Помни о технике дыхания. Позволь тьме окутать тебя.

Смиренно кивнув, я делаю вдох. Задерживаю дыхание на пять секунд, затем выдыхаю. Повторяю три раза. Каждый выдох вызывает резкую боль в пояснице. Я делаю еще один вдох, и у меня вырывается проклятье, а руки автоматически сжимаются в кулаки.

Я открываю глаза.

– Сегодня слишком больно. – Я сгибаю пальцы, чтобы справиться со стрессом. – Мне жаль, что тебе пришлось проделать весь этот путь.

Она наклоняет голову.

– А мне не жаль. Независимо от того, добьемся мы чего-нибудь на этом сеансе или нет, я все равно была рада навестить подругу. – Она улыбается тепло, но отрепетировано. Меня это не беспокоит, потому что это не значит, что она чувствует противоположное тому, что говорит. Сэди испытывает чувства не так, как обычные люди.

Еще в университете мы обнаружили, что у Сэди социопатические наклонности, возникшие в результате похищения, произошедшего, когда она была подростком. Ее пытали несколько дней, а затем она стала свидетельницей того, как ее похитителя убили во время ее спасения. Она смогла использовать свой опыт, чтобы построить головокружительную карьеру криминалиста в сфере поведенческого анализа.

Только самые близкие люди знают, что ее отработанные манеры – это спектакль с целью вписаться в общество. Вот почему я попросила ее помочь мне справиться с некоторыми последствиями моего собственного прошлого, которые я не могла преодолеть самостоятельно. Вернее, я отказалась от попыток преодолеть их. Откровенность и проницательность Сэди могут обидеть, но это также может дать мне необходимый толчок.

– Ты действительно хорошо разбираешься в эмоциях, – говорю я, улыбаясь. – Но со мной тебе не нужно притворяться. Ты же знаешь.

Ее лицо расслабляется.

– Теперь я делаю это так часто, что не осознаю. Это рефлекс. Как будто я настоящий человек или что-то типа того, – усмехается Сэди.

Я почти тянусь к ней, но вместо этого решаю вытащить шнурок из кармана. Сэди – одна из немногих, кому я доверяю достаточно, чтобы ослабить бдительность.

– Ты такая же настоящая, как и все остальные.

Выражение ее лица меняется, становится более серьезным, когда она улавливает смену темы.

– Твой последний пациент, – начинает она, – расскажи мне о нем.

Я приподнимаю бровь.

– Вот это поворот. – Она пожимает плечами, не извиняясь. – Ну, раз уж я не могу обсуждать наши сессии… что ты хочешь знать? – Я затягиваю нитку вокруг пальца.

– Как ты справляешься, и почему после стольких лет вдруг задумалась об операции.

– Причина и следствие. – Разматываю нитку. – Это так просто, не правда ли?

– Просто.

Я убираю нитку в карман и складываю руки вместе, скрывая шрам на ладони, который начал пульсировать.

– У меня контрперенос³, – признаю я.

Сэди не реагирует. Контрперенос – нормальное явление в нашей сфере.

– Значит, это настоящая причина, по которой я здесь.

– Я подумываю об операции... еще мне нужно решить, следует ли мне прервать работу с этим конкретным пациентом.

Сэди выпрямляется, и я впервые замечаю, что она надела блузку с V–образным вырезом, который позволяет мне увидеть шрам вдоль ее ключицы. Шрам, который она скрывала с того дня, как мы встретились.

– Ты испытываешь раздражение во время сеансов?

Я качаю головой.

– Нет.

– Тебя отвлекает боль в спине? Может ли боль быть внешним проявлением эмоций, проецируемых на пациента? Ты чувствуешь волнение? Тревогу?

Я снова качаю головой.

– Хотела бы я, чтобы все было так просто. Я уже сталкивалась с этим раньше. – Я делаю паузу, мысленно упорядочивая слова, прежде чем их озвучить. – Он меня привлекает. – Но это еще не все...

В зеленых глазах Сэди нет осуждения.

– Это чисто физическое влечение?

Я облизываю губы.

– Физическое… и частично эмоциональное. Грейсон умен. И знает об этом. Увлеченный. – Я глубоко вздыхаю. – Возможно, это первый случай, когда я верю, что действительно могу помочь пациенту реабилитироваться.

– И ты этого хочешь.

– Конечно. – Я вспоминаю наш последний сеанс. – Он манипулятор. И я знаю, они могут быть опасными, но, клянусь, во время нашей последней сессии произошел прорыв. Мне просто нужно проработать свои эмоции, потому что я боюсь, что без меня его приговорят к смертной казни.

Сэди откидывается назад. Она сидит в моем кресле. Сегодня пациент – я.

– Ты сказала, что боишься. Страх – сильная эмоция. Чего еще ты боишься?

Я быстро качаю головой, сдерживая издевательский смех. Я знаю эту тактику, я знаю, что она делает, и все же мне от этого не легче.

– Хочешь знать, есть ли какая-либо связь между мыслями об операции и тем, что мой пациент находится в камере смертников?

Она дергает головой, пожав плечами.

– А она есть?

Я прикусываю нижнюю губу.

– Я так не думаю. Причины, по которым я отложила операцию, не имеют ничего общего с тем, как я реагирую на своего пациента.

– Лондон, мы никогда не рассматривали вопрос о твоей вине выжившего, – говорит она. – Ты предпринимаешь какие-то шаги, чтобы бороться с этим?

– Ну, я же подумываю об операции, не так ли? – Я смотрю на аквариум. – Прости. Я сегодня не в лучшем настроении.

– Нет, ты права. Это важный шаг к тому, чтобы, наконец, осознать, что ты не несешь ответственность за смерть отца.

Ее слова резкие и быстрые, словно пощечина. Моя рефлексивная реакция столь же резка.

– Я никогда не говорила, что виню себя...

– После аварии ты отказалась от операции, которая избавила бы тебя от болей в позвоночнике, – настаивает она. – Ты каждый день живешь с болью, потому что той ночью ты была за рулем машины. Не нужно быть психологом, чтобы понять, что ты заставляешь себя страдать из-за чувства вины, Лондон. И теперь, когда твоего пациента, вот-вот приговорят к смертной казни, в то время как ты думаешь, что можешь ему помочь, ты снова страдаешь от вины. Ты проецируешь свой стыд на пациента, который – если ты его не спасешь – умрет, и ты будешь в этом виновата. Ты хочешь рискнуть карьерой из-за того, что отказываешься бороться с виной? Ты когда-нибудь спрашивала себя, почему чувствуешь такую потребность заступаться за убийц?

Жестокая честность. Именно поэтому я допустила Сэди до своих мыслей. Я вытираю пот со лба. А когда смотрю на руку, то под слоем макияжа вижу вытатуированный ключ. Мои виски стучат синхронно с участившимся сердцебиением.

– Мне нужен перерыв. – Я встаю и иду к мини-холодильнику, чтобы взять бутылку воды. Я делаю большой глоток, прежде чем передаю бутылку Сэди.

Она принимает ее и ставит на пол.

– Слишком сильно для второй сессии?

Я фыркаю от смеха. Затем, посерьезнев, смотрю ей в глаза.

– Я убила своего отца.

Я никогда не произносила эти слова вслух.

Сэди не вздрагивает.

– Твой отец погиб в автомобильной катастрофе.

Я киваю, хотя мне виднее.

– Я идентифицирую себя с ним, – говорю я. Естественно, что я имею в виду Грейсона. – Мой пациент – Ангел Мэна. Безжалостный убийца. Никакого милосердия, хотя его прозвище говорит об обратном. И я прекрасно понимаю его логику. Все его жертвы заслуживали наказания. И я идентифицирую себя с ним, потому что я рада, что они мертвы.

Между нами наступает тишина, которая становится слишком громкой, и я больше не могу глядеть в пол. Я поднимаю взгляд. В выражении лица Сэди до сих пор нет ни намека на осуждение, и почему-то это только усугубляет ситуацию.

– Я знаю. – Я откидываю челку. – Мне нужно прекратить наши сеансы.

– Нет, – говорит она, и это меня шокирует. – Тебе нужно копнуть глубже, доверься себе, изучи перенос и контрперенос между тобой и пациентом.

Я хмурюсь.

– Психоанализ? Я думала, ты давно согласилась, что я плохо разбираюсь в фрейдистских методах.

– Просто ужасно. – Она искренне улыбается. – Но было бы непростительно не дать тебе бросить себе вызов и удерживать тебя от великого открытия только из-за небольшого страха.

– Бросить себе вызов, – повторяю я, отчетливо слыша страх в своем голосе. – Это предписание врача?

Она вздергивает темные брови.

– Вообще-то, да. Тебе не нужно, чтобы я говорила, что делать, или давала разрешение. Если твой пациент приговорен к смертной казни, ты должна принять это и признать, что это не отражение тебя или твоей жизни. Опасность не в твоих личных чувствах к пациенту. Это можно исправить. Несколько сеансов, и мы с этим разберемся, а ты продолжишь свою работу.

Я цепляюсь за ее последние слова, ожидая, когда она скажет «но». Всегда есть какое-то «но».

Она наклоняется ближе.

– Опасность заключается в том, чтобы выяснить причину. Есть определенные двери, которые наш разум держим запертыми, чтобы защитить нас. Будь то подавленные воспоминания или отрицание, – ее взгляд не дрогнул, – мы неспроста вешаем на эти двери амбарный замок. Как только ты его сломаешь, пути назад не будет. Тебе придется принять новую реальность, а это может быть опасно.

Я знала, что, позвав Сэди, я не смогу и дальше скрывать правду. Она была мастером в своем деле.

– Боюсь, что я уже запустила процесс.

Она берет меня за руку, и я ей позволяю. Такое утешение вы предлагаете человеку, потерявшему любимого, у которого в груди дыра вместо сердца. Хотя Сэди рядом, я отправляюсь в это путешествие одна.

Я не боюсь того, что ждет меня за чернотой. Я знаю, что там прячется, таится. Угрожает. Я боюсь, что, рассказав правду, я потеряю остатки своей человечности.

– Расскажи мне, что произошло до аварии. Позволь мне быть твоим якорем, – Сэди кладет ладонь на мою руку, крепче сжимая.

Ее вопрос бьет, словно кнут, отчего время трещит по швам, и прошлое перетекает в настоящее. Сначала кадры воспоминаний краснеют по краям, а потом их полностью заливает кровь.