Глава 8

СИЛА ТЯЖЕСТИ

ЛОНДОН

Существуют законы, которые можно нарушить, и законы, которым мы должны подчиняться. Как один человек может на их основе решать судьбу другого?

Я прокручиваю в голове этот вопрос, в то время как внутри меня начался обратный отсчет, тикающая стрелка на часах жизни Грейсона. У меня осталось меньше месяца на то, чтобы сформировать результаты психоанализа, а передо мной встала дилемма: Каким законам мы подчиняемся? Человеческим или вселенским?

Человеческие законы существуют на протяжении довольно длительного периода времени, они меняются и меняются довольно часто. То, что когда-то считалось грехом, караемым смертью, теперь является простым выражением сексуальных предпочтений, политики, религиозных убеждений. Через сто лет грех в его нынешнем представлении может стать забавным времяпрепровождением, так сейчас мы оглядываемся назад на предков, которые когда-то считали мир плоским. Или как мы возмущаемся невежественностью Салемских процессов над ведьмами.

Наша система правосудия и наши убеждения являются прямым отражением политики, основанной на том, что мы готовы принять, – на том, что может принять общество в целом. Но есть законы, с которыми мы не можем спорить, например те, которые регулируют наше существование.

Существует явление, сила, которая притягивает все, что имеет массу, друг к другу. Гравитация, которую мы каждый день принимаем как должное, – это беспрекословный закон.

Сила тяжести.

Два объекта сталкиваются друг с другом и повреждения не предотвратить, потому что этот закон нерушим.

То же самое относится к действиям Грейсона, его грехи создали черную дыру в системе правосудия. Он мчится к своей судьбе со сверхзвуковой скоростью, и нет внешней силы, достаточно сильной, чтобы остановить это.

Даже я не столь сильна.

– Лондон?

Обеспокоенный голос Лейси вырывает меня из мыслей, и я перевожу взгляд с телефона на секретаршу.

– Надзиратель Маркс уже на пути сюда, – говорит она таким же усталым голосом, как и я. Она опускает трубку телефона. – Мне жаль.

Со вздохом кидаю мобильник в сумочку.

– Тогда тебе придется поговорить с ним лично. Ты справишься. – Я натянуто улыбаюсь. – Просто скажи, что моему пациенту понадобилась неотложная помощь.

Я отворачиваюсь, чтобы не видеть сомнение на ее лице. Я не из тех, кто сбегает. Несмотря на прорыв на сессии с Сэди, я считаю, что продолжать встречаться с Грейсоном – неправильно.

Сэди хочет, чтобы я погрузилась глубже. Но я не хочу утонуть.

А в нем я тону.

До недавнего времени я могла забыть о прошлом, не боясь, что оно повлияет на мою карьеру, и я знаю, что во всем, что происходит сейчас, виноват Грейсон. Я не хочу противостоять своим страхам. Я хочу, чтобы они вернулись в темный угол и сгнили там.

Я смогу подготовить материалы для суда, просмотрев записи с сеансов. Я подготовлю заключение, а затем забуду это дело и пациента, заперев мысли о них в дальнем темном уголке, где им самое место.

Приняв решение, я уже от него не отступаю.

– Это все? – спрашиваю я, уже поворачиваясь, чтобы уйти. Мне нужно уехать отсюда до их прибытия.

Она поднимает палец.

– Еще кое-что. Детектив Фостер оставил кучу сообщений. Хотите перезвонить?

Имя мне незнакомо.

– Нет. По крайней мере, не сейчас. Если он позвонит снова, попросите его связаться со мной по электронной почте. – Я получаю много ходатайств от следователей и сотрудников правоохранительных органов, и просто отвечаю на них все.

– Будет сделано, – отвечает Лейси. – Постарайся повеселиться в этот выходной, Лондон.

– Спасибо. Я буду на связи. – Я расправляю плечи, направляясь к лифту, с каждым уверенным шагом решимость и убежденность лишь набирают силу. Я нажимаю кнопку «Вниз», и меня охватывает чувство облегчения, когда серебряные двери открываются.

Мои глаза встречаются с его.

Всего лишь секунда, мгновение времени, но в тот момент, когда наши взгляды встречаются, вся решимость и уверенность ускользают, как какое-то беспозвоночное, в которое я превратилась. Я уношусь отсюда. Я лечу. Пронзительные голубые глаза Грейсона видят меня насквозь, и от них нигде не скрыться.

Надзиратель Маркс что-то говорит, но я ничего не слышу. Мой взгляд попадает в ловушку глаз человека, который отказывается меня отпускать. Постепенно возвращаясь в реальность, я замечаю, что на руках Грейсона больше нет велорукавов.

Его руки обнажены, и становится видно черные и серые рисунки на коже. Татуировки – это щит. Вам приходиться присмотреться, чтобы увидеть, что скрывается под ними. Блестящие шрамы, которые даже чернила не могут скрыть полностью. Я ношу такую же маску.

Когда сила тяжести дает о себе знать, мы бессильны остановить столкновение. Осознание того, что нас затягивает в черную дыру, мало помогает предотвратить неизбежное. Как однажды сказал Грейсон: Мы предназначены друг для друга.

– Лондон, ты уходишь?

Я моргаю, давая себе несколько секунд, чтобы сосредоточиться на мужчине слева от меня. Я поворачиваюсь к Марксу.

– Не сегодня.

Растерянно приподнятая бровь – единственный реакция, которую я замечаю, пока я поворачиваюсь к офису. Не сегодня. Словно зная, что я собираюсь сбежать, Грейсон специально снял один из своих щитов, чтобы заставить меня вернуться.

Мне следует прислушаться к сирене, воющей в голове. Но простая истина заключалась в том, что я не в силах. Он делает меня безрассудной.

Я исчезаю в ванной комнате, примыкающей к офису, в то время как сотрудники тюрьмы приковывают Грейсона наручниками посреди кабинета. Стоя у раковины и держась руками за чистую мраморную чашу, я жду, пока утихнет лязг цепей и замков.

Я даю себе достаточно времени, чтобы вернуть свои щиты на место, затем поднимаю подбородок, вхожу в комнату и киваю задержавшемуся офицеру. Он уходит. От глухого щелчка закрывающейся двери офиса моя спина напрягается, щелчок звучит громко и неотвратимо, словно меня заперли внутри.

Отойдя от видеокамеры, я подхожу к краю стола и прислоняюсь к твердому дереву. Обычно я сижу в кресле ближе к нему, но сейчас мне необходимо отдалиться от него и опереться на что-то.

– Ты не включила запись, – замечает Грейсон.

Он не спрашивает, но я слышу в его голосе вопрос. Я прочищаю горло.

– Когда я провожу психоаналитическую терапию, то предпочитаю не делать запись. Я обнаружила, что, практикуя свободные ассоциации, пациенты лучше реагируют, когда за ними не ведется наблюдение.

Грейсон внимательно наблюдает за мной, отслеживая мои движения. Он ждет, как я отреагирую на его обнаженные руки. Раньше, слишком поглощенная собственными эмоциями, я не давала ему достаточной реакции. Я знаю, что он тоже чувствовал эту связь.

Я могла бы подождать, пока он первым начнет разговор, узнать, что побудило его показать сегодня свои шрамы, или я могу начать сеанс, бросившись в омут с головой.

Я тону.

– С чего такое изменение методов? – спрашивает он, заставляя меня встретиться с его холодным взглядом. – Разве я не сотрудничал, док?

Я облизала губы. Спокойный вдох.

– Свободные ассоциации – это еще один инструмент, который мы можем использовать, чтобы раскрыть подавленные эмоции или воспоминания. Его цель не в том, чтобы лечить, а в том, чтобы узнавать.

Он наклоняет голову.

– А что еще ты не знаешь? Если только этот метод не работает в обоих направлениях. Я так много хотел бы узнать о тебе, Лондон. Я хочу узнать, каково чувствовать тебя под собой. Я хочу узнать, каково чувствовать твои волосы в руке...

– Остановитесь.

Он подчиняется. Прижимаясь плечами к стулу, он выставляет руки напоказ. Я ошибалась – а я редко ошибаюсь, – думая, что он скрывает шрамы от стыда. Интеллект Грейсона всегда был моим самым большим противником. Я напрасно полагала, что смогу его просто перехитрить. Он ничего не выдаст мне ни о своем прошлом, ни о себе.

Он лишь кропотливо собирает информацию. Обо мне.

Это закончится сейчас.

– Во время этого сеанса вы также больше узнаете обо мне, – говорю я. – Этот метод работает в обе стороны.

Он садится прямее.

– Нам не нужны эти хитроумные методы. Если хочешь что-то знать, просто спроси. Я отвечу.

– Отлично. – Я отталкиваюсь от стола и передвигаю стул за желтую линию. – Для этого необходимо доверие, Грейсон. Доверие между врачом и пациентом, и я верю, что ты не навредишь мне действиями или словами, и можешь быть уверен, что я также не наврежу тебе.

Он замирает, и ни единый мускул на его лица не дрогнул, что бы означало, что моя близость его нервирует. Но за этой неподвижности я вижу его тревогу. Затем он легко сжимает руку в кулак и кладет ее на стул.

– Я чувствую запах твоего лосьона для тела, – говорит он. Он прикрывает глаза и делает вдох. – Сирень. – Уголок рта приподнимается в ухмылке. – Я попросил одну из поклонниц прислать мне свежие цветы, чтобы они стояли в камере.

Игнорируя провокационное замечание, я сохраняю спокойствие.

– Такое чувство, что сегодня ты защищаешься.

Его улыбка исчезает.

– Это не вопрос.

– Мы практикуем свободные ассоциации. Я могу озвучивать свои мысли так же, как и ты, не сдерживая их.

Он снова смотрит в камеру.

– Ты беспокоишься о том, что можешь узнать?

Я смотрю на свои скрещенные лодыжки.

– На самом деле, так и есть. – Когда я поднимаю взгляд, его поведение заметно меняется. Он становится более напряженным. Более серьезным. Словно ему больше не нужно играть и притворяться.

– Мы можем начать с простой словесной ассоциации, – начинаю я. – Я произнесу слово, а ты скажешь первое, что придет в голову. Суть в том, чтобы не задумываться над ответом. Могу я верить, что ты так и сделаешь?

– Можешь быть уверена, я сделаю все, о чем ты меня попросишь.

Я с силой сглатываю, не отрывая от него взгляда. Он бесстрастен.

– Начнем с простого. Животное.

– Свинья.