20

СКАРЛЕТ

За окном спальни безумно щебечут птички, когда я открываю глаза в очередной день размышлений о том, как, черт возьми, мы должны пройти через это вместе. Вчера я провела долгий, скучный день, слушая, как он клацает по клавиатуре, а когда ложилась спать, он все еще сидел за ноутбуком.

Большую часть времени он держал наушники в ушах, отгораживаясь от меня в пользу музыки, которую слушал. Он врубил ее достаточно громко, поэтому я слышала некоторые звуки, смутно узнавая в них ритм тяжелого металла. Он был так глубоко погружен в то, над чем работал, что с таким же успехом меня могло бы здесь и не быть.

Обида от того, что меня игнорируют, все еще бледнела по сравнению с пронзительной болью от того, что я остаюсь наедине со своими мыслями. Даже сейчас, несколько часов спустя, я ничего так не хочу, как отвернуться от мрачного самобичевания, которое охватило меня и угрожало сломать.

Я заставляю свою семью страдать из-за этого?

Я ненавижу себя за то, что думаю об этом, но нельзя отрицать горькую правду. Мои родители уже потеряли дочь. Я была свидетелем этих мучений, слышала бессильные шаги отца и беспомощные рыдания матери. Точно так же я наблюдала, как Кью ломается, и мечтала избавить его от мучений.

Нельзя поглотить чужую боль, как бы сильно ты кого-то ни любил.

На этот раз я - источник боли. Из-за меня отец, скорее всего, угрожал убить десятки людей - и это если он остановился на угрозах, чего, вероятно, не сделал. Из-за меня мама плачет и спрашивает себя, могла ли она что-нибудь сделать, чтобы предотвратить это. А что насчет Аспен? Что, если...

Прекрати. Что хорошего в том, что я наказывала себя вчера? И чем это поможет сегодня?

О нет. Мое тело скручивается от этого вопроса. Я не выдержу еще один день ничего не делая, только мучая себя. Сегодня ему нужно прийти в себя, иначе я окончательно сломаюсь под тяжестью своей вины.

Мое бедное, одинокое сердце замирает, когда я просыпаюсь и вижу, что он уже встал с постели. Подушка холодная, что неудивительно.

И клавиши щелкают. Снова.

Или все еще? Он вообще ложился спать?

Я пытаюсь вспомнить любой намек на то, что он был здесь, рядом со мной, но ничего не получается. Может быть, я спала так крепко, что не заметила.

А может, он вообще не ложился спать.

Я знаю, что лучше не спрашивать, чем же таким важным он занят. Должно быть, это как-то связано с его миссией, о которой я почти ничего не знаю. Только то, что это важно - конечно - и ему якобы нужно, чтобы я была частью этого.

Видимо, не настолько важная часть, раз я не заслуживаю услышать подробности.

Хотела бы я понять это. Хотела бы я понять его.

Он едва замечает, когда я выхожу из спальни. Холодно - в печи нет огня, чтобы согреть хижину. Чувствует ли он это? Сомневаюсь. Он поглощен тем, что делает, все еще слушает музыку, наклонившись поближе к экрану. Он почти щурится, изучая что-то.

Я знаю, что лучше не подходить слишком близко. Его энергия настолько сильна, что вокруг него словно кирпичная стена. Не желая совершить ошибку и тревожить его, я подхожу к плите и открываю дверцу печи, а затем достаю из кучи в углу несколько щепок и кладу их внутрь.

Если он не собирается позаботиться о себе, думаю, это зависит от меня. Не то чтобы я возражала. Я хочу заботиться о нем и быть важной частью его жизни. И хотелось бы, чтобы не было этого чувства страха, как будто мне нужно ходить на цыпочках.

Мне не требуется много времени, чтобы включить кофеварку и вскипятить воду для овсянки. Скоро нам нужно будет съездить за припасами. Эта мысль зажигает надежду в моем сердце. Было бы здорово почувствовать, что мы делаем что-то обычное.

Не говоря ни слова, я ставлю его тарелку и чашку кофе на стол, затем оставляю свою остывать, пока мою посуду в раковине. А если он не станет есть? Должна ли я что-то сказать? Пожалею ли я об этом?

Это мои глаза в зеркале над раковиной? Они выглядят затравленными. Страдающими. Все, чего я хотела все это время, - это быть с ним, и теперь, когда я это сделала, я хожу по яичной скорлупе, практически боясь дышать слишком тяжело.

Это Рен. Он тот же человек, которого я всегда знала. Мне нужно выманить его. Как-нибудь.

Это вселяет в меня надежду, когда я выхожу из ванной и вижу, что он ест так, словно его морили голодом.

— Я и не заметил, насколько проголодался, — говорит он мне, прежде чем отправить еще порцию в рот. Мое сердце подпрыгивает, когда я сажусь и начинаю есть, что гораздо легче сделать, зная, что он в хорошем настроении.

Вместо того чтобы спросить, спал ли он, я говорю:

— Не хотела тебя беспокоить, но подумала, что тебе нужно поесть.

— Спасибо. — Его улыбка смягчает то, что осталось от моего беспокойства. — Извини, что я так занят, но оно того стоит. Я нашел что-то похожее на жилой комплекс за пределами Рино.

— О? Это хорошо. — Я не знаю, хорошо это или нет, но он, кажется, доволен этим.

— Хотя у меня болят глаза. — Он трет глаза обоими кулаками, затем берет чашку с кофе и делает большой глоток.

— Ты выглядишь усталым, — бормочу я, стараясь не говорить слишком много.

— Да, но оно того стоит. — Он ставит чашку и, наконец, внимательно смотрит на меня. — Как дела? Тебе хорошо спалось?

— Просто замечательно. Вся кровать была в моем распоряжении.

Он одаривает меня застенчивой улыбкой, которая угрожает разбить мне сердце. Вот и мой Рен, смотрит на меня через стол.

— Извини. Я был слишком занят, чтобы заснуть. Но мы приближаемся к концу, Ангел. Я чувствую это.

— Надеюсь на это, — говорю я ему, и это правда.

— Мне нужно, чтобы ты была рядом со мной. Я не смогу сделать это без тебя. — Он встает, потягиваясь и постанывая, как будто не вставал со стула несколько часов.

— Тебе и не нужно. Я всегда рядом.

Он отворачивается к окну, и даже сейчас я не могу не теряться в его взгляде. Солнечный свет идеально обыгрывает его черты, подчеркивая профиль, линию щек и заостренный подбородок. Своей темной красотой он напоминает ангела.

Ангела-мстителя с оружием в руках, готового уничтожить всех, кто причинил ему боль.

Я хочу помочь ему. Хочу. Просто не понимаю, о чем он говорит, или почему моих заверений недостаточно. Я говорю что-то не так? Тогда какие слова я могу использовать? Существуют ли они, волшебные сочетания слогов, которые каким-то образом убедят его в моей преданности?

Он все еще так далеко. Это часть проблемы. Может быть, большая ее часть. Разделение, возникшее между нами. То, как кажется, что он сдерживает себя, отдаляется от меня. Это потому, что я теперь знаю его секреты? Возможно, так оно и есть. Как будто ему стыдно или он боится, что я использую его уязвимость как оружие против него.

Как будто я когда-нибудь смогу это сделать, но он никак не может этого знать. Я единственный человек, которому он доверился настолько, что рассказал о том ужасном времени в своей жизни. То, что произошло - страшно, даже если я сомневаюсь, что он когда-нибудь признается в этом. В конце концов, он поймет, что я не причиню ему вреда. Со мной он в безопасности.

Если бы я только знала, сколько времени это займет. Я не знаю, сколько еще мы сможем продолжать в том же духе, я всегда боюсь, что скажу что-нибудь не то и выведу его из себя. Ничто не изменит мои чувства к нему, но если я не могу показать их из-за страха, что он оттолкнет меня? Сколько пройдет времени, прежде чем что-то расколется и не сможет быть восстановлено?

Нам нужно вернуться к предыдущим отношениям. Я должна попытаться. Он слишком потерян, слишком глубоко погружен в то, что, по его мнению, ему нужно сделать.

Я должна вытащить его из этого. Как-то.

С бьющимся в горле сердцем я приближаюсь к нему так тихо, как только могу, медленно, шаг за шагом. Он, должно быть, чувствует мое приближение, но не двигается, только вцепляется в подоконник обеими руками.

Задержав дыхание, я протягиваю руку и кладу ее ему на плечо. От легкого прикосновения по моей руке пробегает покалывание. Боже, как больно - быть с ним и без него одновременно.

— Ты нужен мне. — Все мое израненное, одинокое сердце заключено в этих трех словах. Я не могу придумать лучшего способа донести свою точку зрения. — Пожалуйста, не отворачивайся от меня.

Он заставляет меня ждать, уставившись в окно, но, по крайней мере, не отталкивает мою руку.

— Я и не отворачивался. Это сложно.

— Нет ничего сложного. С каких это пор ты не можешь рассказать мне что-то? Это я, Рен. Скарлет. Раньше ты так сильно хотел меня.

— Я все еще хочу.

— Так почему ты не прикасаешься ко мне с той первой ночи, когда мы были здесь вместе. Я сделала что-то не так? Пожалуйста, скажи мне, чтобы я могла стать лучше.

— Это не имеет к этому никакого отношения.

— Тогда что? Для меня ничего не изменилось. Я по-прежнему хочу тебя так, как никогда и никого не хотела. Ты единственный человек, который имеет значение. — Мой голос срывается, и я почти смущена, но нет. Я этого не допущу. Я должна позволить себе быть уязвимой. Может быть, тогда он поймет, что это не просто слова.

Я делаю шаг, прижимаясь к его спине. Так близко, но так далеко. Это пытка - стоять вот так. Прикасаться к нему, чувствовать его запах и позволять его теплу окутывать меня. Боясь того, что случится, если я зайду слишком далеко, и в то же время не знать, каково это «слишком далеко», пока не переступлю черту.

— Знаешь, — шепчу я, — ты должен мне еще одно первое. Сегодня не мой день рождения, но ты должен наверстать упущенное время.

Он поворачивает голову, смотрит на мою руку, прежде чем прикоснуться губами к моим пальцам. На его лице появляется тень улыбки.

— Хочешь знать, почему я тебя до сих пор не трахнул? В этом проблема?

Одна из многих.

Я стараюсь не выдать своего разочарования.

— Раньше ты не мог оторвать от меня своих рук, особенно когда мы были одни. Но сейчас мы совсем одни у черта на куличках, нет ни малейшего шанса, что кто-нибудь нам помешает, а ты относишься ко мне так, словно у меня чума.