14

РЕН

Я представлял, что она завалит меня вопросами после того, как накормлю ее, что я буду часами помогать ей соединять точки между тем, что ее интуиция, должно быть, подсказывала ей на протяжении многих лет, и реальностью, в которой я слежу за ней, наблюдаю и защищаю ее на расстоянии.

Вместо этого она устроилась поудобнее и уснула, снова оставив меня присматривать за ней.

Я не могу сказать, что сожалею, что кажется мне одновременно забавным и грустным. Я ждал этого, предвкушая наше совместное времяпрепровождение. Жил ради этого. И все же больше всего на свете ее присутствие заставило меня жаждать тишины на некоторое время.

В такие моменты разница между моей прежней жизнью и той, которой я живу сейчас, становится самой разительной. Со временем я привык к тому, что ничего не менялось, и с каждым днем мне становилось немного комфортнее в своем одиночестве.

В конце концов, стало нормой проводить целый день или даже несколько дней подряд, не слыша других голосов, кроме своего собственного и, иногда, Ривера.

Впервые здесь раздается женский голос.

Женская сладость.

Ее аромат окружает меня, укутывая плотным одеялом. Ваниль, лаванда, весна. Запах пропитывает мою рубашку и кожу. Этого достаточно, чтобы заставить меня ужаснуться перспективе душа. Я не хочу смывать его.

Теперь, когда она со мной, моя потребность обладать ею полностью стала сильнее, чем когда-либо. Я полагал, что, забрав ее, я облегчу всепоглощающую, болезненную тягу, которая портит мне сон.

Я думал, что вид ее, мирно спящей, свернувшись калачиком в моей постели, нашей постели, принесет мне умиротворение. Но все, что она сделала до сих пор, — это напомнила мне, какой пустой была жизнь. Хорошо, что мне не придется больше жить без нее здесь.

Мое сердце колотится в груди, и я смотрю, как она пытается перевернуться, но ей мешают связанные запястья. Я вздрагиваю при напоминании о том, что ее пришлось связать. Я не хотел этого делать — до сих пор сожалею об этом. Хотя не то чтобы я не мог притвориться, что что-то в этом было привлекательным.

Напоминаю ей, насколько она полностью в моей власти, напоминая себе, как просто было бы заявить на нее права, раз и навсегда, полностью, пока не исчезнет вопрос о том, кому она принадлежит.

Но не таким образом. Не имеет значения, что ощущение того, как она извивается напротив моего тела, почти мгновенно возбудило меня. Что знакомый аромат сирени на ее коже и волосах превратил меня в тяжело дышащее, истекающее слюной животное.

По крайней мере, я так себя чувствовал. Все рациональные мысли развеялись, как дым на ветру, сменившись желанием гнаться, как безмозглый зверь.

Она слишком драгоценна для этого, и она все еще девственница. Я не допущу, чтобы она пожалела о своем первом разе, несмотря ни на что. Уверен, она считает, что за годы отсутствия связи глубина моих чувств к ней изменилась - если это и так, то они только углубились.

Ее брови на мгновение хмурятся, прежде чем разгладиться. Когда тень улыбки появляется на этих полных губах, это пробуждает мое воображение вместе с моим членом. О чем она мечтает? Что бы это ни было, я надеюсь, что это прекрасно. С сегодняшнего дня она, наконец, получит все, чего заслуживает.

Теперь у нас есть будущее, которого мы можем ожидать вместе. То, ради чего мы можем работать в команде. Планы, которые мы с Ривером составили, близки к осуществлению.

Как только все закончится, нас обоих не ждет ничего, кроме счастья.

Скоро она это поймет.

Жужжание в моем кармане превращает то, что могло бы стать приятным, столь необходимым моментом удовлетворения, во что-то более мрачное. Раздражение угрожает просочиться в мой голос к тому времени, как я отвечаю на звонок, покидая спальню и направляясь на кухню. Комната не совсем просторная, но я не осмеливаюсь выйти наружу, пока она здесь. Даже связанной и спящей, я не могу полностью доверять ей.

И я не хочу, чтобы она проснулась и обнаружила, что меня нет. Она и так достаточно напугана.

— Тебе потребовалось много времени, чтобы ответить. — Кажется, не я один борюсь с раздражением. Его голос напряжен, в нем слышится сарказм. — Надеюсь, я ничему не помешал.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ты полон дерьма. — Стандартного поведения больше нет, его заменило откровенное презрение. — Я привел тебе бесчисленное количество причин, по которым ты не должен этого делать. Я практически изложил в презентации PowerPoint все способы, которыми похищение Скарлет погубит все, ради чего мы работали все это время.

Мне не следовало отвечать на звонок. Нет, забудьте об этом — он бы появился здесь, если бы я не ответил. Я бы не стал отмахиваться от него, придумывая какую-нибудь дерьмовую отговорку, будто он волновался, когда не мог дозвониться до меня.

Я не могу допустить, чтобы он явился сюда. Пока она здесь.

— Я сделал то, что считал правильным.

— Так она там? Ты решил перестать врать, как провинившийся ребенок, и признать, что ты сделал, чтобы окончательно меня облапошить?

— Не все зависит от тебя, — шепчу я, стиснув зубы и не сводя взгляда с открытой двери. С того места, где я стою спиной к раковине, мне хорошо видна нижняя половина ее тела, прикрытого одеялом. Она не дрогнула, но это не значит, что я могу позволить себе рисковать.

Рано или поздно ей нужно будет узнать о Ривере — обо всем, — но сейчас не время. Даже близко. Мне нужно будет рассказать ей о многих вещах, прежде чем я смогу ввести Ривера в курс дела.

— Это никогда не касалось меня, — рычит он. Я рад, что это не видеозвонок, хотя воспоминание о том, какими пустыми и черными становятся его глаза, когда он на пике ярости, и так достаточно ясны. — Предполагалось, что это будет о нас. Всегда. Уравновешивать чаши весов, помнишь?

— Помню. — Проблема не в том, чтобы помнить. А в неспособности забыть, которая испортила все аспекты моей жизни.

— Так почему же ты настаиваешь на том, чтобы вот так подставлять нас обоих? После всех жертв, на которые мы пошли, ты отказываешься от всего этого, когда мы так близко к концу?

Мне приходится закрыть глаза, чтобы не чувствовать боль от его голоса, сверлящего мой череп.

— Я ни от чего не отказывался. — Пожалуйста, пусть она ничего не услышит. Лучшее, на что я могу надеяться, когда он в таком состоянии, — это вести разговор как можно тише. Если я взорвусь, он последует за мной, и будет еще хуже, чем сейчас.

— Ты не понимаешь, да? Ее киска сделана из золота или что-то в этом роде?

Раскаленная добела ярость взрывается в моей груди, прокатываясь по мне огненной волной и угрожая опалить меня дотла.

— Неужели? — насмехается он, пока я пытаюсь держать себя в руках. — Поэтому тебе показалось хорошей идеей пойти против моего совета? Нет, даже не совета. Я, блядь, умолял тебя не делать этого, потому что это означает, что ублюдок Росси будет преследовать тебя еще сильнее, чем раньше. Ты думаешь, это был вызов - уклониться от него после того, как ты предал меня, оставив в живых своего драгоценного Квинтона? Как ты думаешь, что будет теперь, когда ты забрал его драгоценную дочь?

— Он никогда нас не найдет.

— Тебе легко говорить, когда ты отчаянно пытаешься заставить чувствовать себя лучше из-за того, что ты сделал.

Не позволяй ему делать это с тобой. Я и так едва держусь на ногах, поэтому раздражение, сквозящее в его словах, как ниточка, только усложняет задачу держать себя в руках.

Ради Скарлет. Это ради Скарлет. Она достаточно хрупкая и без дополнительного стресса.

Он никогда не поймет, а я уже не пытаюсь объясняться. С таким же успехом я мог бы учить собаку продвинутой математике. Черт, с собакой было бы больше успехов.

Годы, прошедшие после нападения на Кью, не сделали Ривера более человечным или чутким. У него нет места для сопереживания. Черное или белое. За него или против него. Это не изменилось и никогда не изменится.

Нет, если уж на то пошло, он окаменел еще больше. Ничего, кроме острых краев. Такой хрупкий, вот-вот сломается. Когда он все-таки сломается, то разлетится на тысячу зазубренных осколков.

Я буду тем, в кого вонзятся осколки. Смерть от тысячи порезов.

Он доводит себя до эпического срыва, его бессвязное бормотание больше похоже на гул улья разъяренных ос.

— Тебе лучше надеяться, что ты сможешь держать ее в узде.

Из всего, что он сказал до сих пор, это то, от чего кровь застывает в моих венах.

— Или что? — шепчу я, поворачиваясь к окну и вглядываясь в непроглядную тьму новолуния. Чего я ожидал? Увидеть его стоящим там и пристально смотрящим на меня? Глазами, похожими на две искры яростного света?

Мне кажется, я вижу его на секунду, но это не более чем мое воображение.

И возросшее беспокойство за Скарлет.

— А ты как думаешь? — он насмехается. — Я сделаю то, что тебе никогда не удавалось, вот что. Один из нас должен использовать свои яйца, и ты уже выбрал, как используешь свои. Ты уже трахнул ее?

— Не надо, — предупреждаю я, дрожа. Как? Как он это делает? Почему я позволил этому случиться? Он у меня под кожей, глубоко. Может быть, он всегда был там.

— Я имею в виду, что если ты берешь на себя все эти хлопоты, то должен хотя бы трахнуть её. — Он фыркает, добавляя: — На твоем месте я бы сделал это скорее раньше, чем позже. Невозможно знать, как долго она еще будет в состоянии трахаться.

Мне не нужно спрашивать, что он имеет в виду, я все равно не хочу слышать его отвратительные объяснения.

— Послушай меня. — Я больше не пытаюсь изображать спокойствие. К черту все это. Он все равно знает, что я притворяюсь. Он всегда знает. — Тронешь хоть волосок у нее на голове, и тебе не понравятся последствия.

— Предполагается, что это угроза?

— А ты как думаешь? — Я рычу. Мысль о том, что он прикасается к ней, причиняет ей боль, заставляет меня напрягаться, чтобы причинить ему боль первым. Чтобы пустить первую кровь.