1

1

Поппи

Я выхожу из бассейна, стряхивая воду со своих длинных светло-каштановых волос, золотистые прядки которых стали еще заметнее с наступлением лета в Лос-Анджелесе.

Это так восхитительно, когда кто-то присматривает за Рен, пока я расслабляюсь. Даже если это всего лишь мои родители и лучший друг моего отца.

Мои родители сидят за столом, стоимость которого, вероятно, превышает мою шестимесячную зарплату.

Но у Андерсона Беттенкорта всегда все только самое лучшее. Более двадцати лет назад они с моим отцом основали компанию по выведению новых редких и уникальных сортов цветов и с тех пор остаются деловыми партнерами. Их усилия увенчались огромным успехом. Мои родители живут в достатке, но у Андерсона было нечто большее. У него были баснословные деньги. Он мог, например, оплатить охоту для своих сотрудников на собственном частном острове.

Такие деньги, например, означают, что он привык добиваться всего по-своему. Именно поэтому Андерсон всегда настаивает на том, чтобы целая армия частных поваров готовила обеды, как будто он кормит целую компанию, а не трех человек и ребенка.

Вы бы никогда не подумали, что такой крупный засранец, как Андерсон Беттенкорт, может так хорошо ладить с детьми. Но вот он, качает мою годовалую доченьку на коленях, а Рен, хихикая и визжа от возбуждения, дергает его за серебристый галстук, который, вероятно, стоит дороже, чем моя машина.

Я заворачиваюсь в полотенце и иду в огромный особняк Андерсона, чтобы переодеться в свой сарафан. Особняк с просторными балконами и мраморными фонтанами напоминает старинный дом мистера Дарси, только с пальмами и множеством скульптур, которые он купил у меня, поскольку обожает классическое искусство. Я оглядываюсь на обеденный стол и вижу, как Андерсон вытягивает огромную руку назад и поднимает два пальца в сторону одного из своих сотрудников. Когда Андерсон поднимает палец, люди мгновенно исполняют его приказы. Все они направляются к нему, их руки отягощены огромными игрушками-единорогами и высокотехнологичными пузырьковыми машинами для Рен.

Боже мой, он всегда так ее балует!

Я ставлю сумку с подгузниками на длинную мраморную стойку в ванной и начинаю доставать все вещи, чтобы найти свой сарафан, выкладывая на стойку. Крем под подгузник, крекеры для прорезывания зубов, влажные использованные прокладки для кормления грудью, чтобы можно было найти свое платье.

Снимая мокрый купальник и натягивая легкий белый сарафан, я чувствую, как начинают щипать соски. Я пыталась отлучить Рен от груди, но моя грудь кажется тяжелой и твердой, налитой молоком. Я забыла взять с собой запасную пару прокладок для груди, поэтому тщательно застегиваю все пуговицы на сарафане, надеясь, что не протеку на глазах у всех.

Затем я внимательно смотрю на себя в зеркало.

Ты ведешь себя нелепо, говорю я себе.

Там только папа, мама и Андерсон. Неважно, как я выгляжу.

Но я не могу отрицать, что стараюсь немного привести в порядок свои растрепанные волосы и проверяю фигуру в зеркале. Я всегда была фигуристой, но сейчас, спустя год после рождения Рен, чувствую себя неловко. Я еще не сбросила весь лишний вес и, кажется, никогда не сброшу. У меня все еще тяжелая полная грудь, круглый живот с небольшим мягким пузиком и пышная задница.

На кого ты пытаешься произвести впечатление? Я ругаю себя, и ответ сам собой приходит мне в голову. Андерсон.

Я пытаюсь отмахнуться от этой мысли. Ради Бога. Андерсону 56 лет. Он почти на 30 лет старше меня. Он знает меня всю жизнь, и я уверена, что он никогда не думал обо мне иначе, чем как о незрелом ребенке. А тут бедная мать-одиночка, для которой он хочет сделать все эти благотворительные акции. Но все равно. Я не могу отрицать, что вид его с малышкой Рен заставляет что-то сжиматься и разжиматься внутри меня.

Как глупо.

Я хуже всех разбираюсь в мужчинах. Я даже не смогла уговорить отца Рен остаться со мной. Седрик продержался около 12 недель после рождения Рен, а потом заявил, что у него есть режим, и ему нужно высыпаться и ничего не получится. Вместо этого он будет путешествовать по миру на велосипеде для своих подписчиков в Instagram.

—Ты не можешь объехать весь мир на чертовом велосипеде! — сказала я ему, но это было бесполезно. Он ушел, и, скорее всего, я его больше никогда не увижу.

Я вздыхаю и возвращаюсь на улицу, наблюдая за пузырьками, парящими на теплом летнем ветерке. Андерсон стоит, скрестив руки, и смотрит, как Рен бегает и гоняет пузыри перед ним. Стоя, видно, насколько Андерсон крупный, наверное, его рост около двух метров, у него широкие плечи, и всегда аккуратно подстриженные густые серебристые волосы. Рубашка с воротничком, галстуком. Но его руки нежны, когда он направляет Рен прочь от зарослей колючих роз. Весь его задний двор — это настоящий ботанический сад, где растет множество сортов цветов.

Мой желудок снова делает кувырок, когда я вижу, как он одной большой рукой расстегивает запонку и начинает закатывать рубашку по своим большим предплечьям. Я злюсь на себя за внезапную пульсацию в киске и эту глупую влюбленность, кокотора не отпускает меня уже несколько месяцев.

— Пора идти, — говорю я, и мой голос звучит гораздо жестче, чем я планировала, потому что тепло, поднимающееся в моем сердце, становится неприятным, пока он аккуратно закатывает рубашку до локтей. — Рен пора спать.

Но я не могу удержаться от визга, когда официант приносит еще один мохито. У Андерсона они всегда совершенны, лайм и мята - свежие, выращенные на его территории.

— Оставайся здесь, — смеется моя мама, беря Рен на руки. — Выпей еще. Мы отвезем Рен к себе, а ты сможешь забрать ее позже.

— Но я приехала на твоей машине, — неохотно возражаю я.

— Я подвезу ее, — вставляет Андерсон, критически оглядывая куст роз и осторожно проводя большим пальцем по изумрудным лепесткам.

Мне обидно, что он почти не замечает меня, но мне не нужно много усилий, чтобы убедить себя остаться еще на один мохито. Я единственный ребенок, и мои родители прекрасно относятся к Рен, когда мне нужен перерыв. И все же. В некоторые дни быть матерью-одиночкой очень тяжело.

—Хочешь посмотреть, где я разместил твою последнюю скульптуру? — спрашивает Андерсон, когда они уходят.

Я киваю.

2

Андерсон

— Как идут дела? — спрашиваю я Поппи, когда мы стоим в столовой перед одной из ее последних работ, которую мне удалось поместить за защитное стекло. Это мать-олениха, лань, со своим олененком. По крайней мере, я так думаю.

Некоторые части скульптуры для меня немного непонятны, и мне пришлось тщательно присмотреться, чтобы убедиться, что я правильно ее идентифицировал.

Лицо Поппи светится при виде скульптуры. Она рассеянно проводит рукой по животу, и я стараюсь не пялиться. Платье облегает округлые изгибы ее живота, нежную кожу над поясом трусиков.

— Это было немного медленно, — вздыхает она, делая еще один глоток своего мохито. — Думаю, сейчас не самый удачный сезон для создания скульптур.

Ее язык высовывается, чтобы слизать кусочек сахара, прилипший к ободку бокала.

На мгновение я умолкаю. Я отчаянно хочу, чтобы Поппи работала на меня, а не просто зарабатывала на скульптурах. Я много лет подряд предлагал ей работу в своей компании. Но она всегда отказывалась.

И я не могу удержаться, чтобы не предложить снова. Это мучение - иметь столько денег, в то время не иметь возможности помочь ей. Вместо того чтобы позволить мне помочь, она настаивает на том, чтобы жить в разваливающейся, дерьмовой квартирке неподалеку.

— Приходи ко мне работать, — говорю я. — Я бы хотел, чтобы ты работала моим консультантом по искусству, — она заливается смехом.

— О, Андерсон! К черту это. Я не гожусь для этого. Не пытайся быть хорошим. Тебе это не идет.

Ее язык снова высунулся, на этот раз, чтобы провести по ободку. Я чувствую, как мой член дергается в штанах, наблюдая за движением ее розового язычка.

Но я знаю, что я не хороший. Я не предлагаю, потому что я хороший.

Я хочу Поппи. Я хочу, чтобы моя рука забралась под ее платье, чтобы ее киска была открыта для меня, чтобы ее живот был наполнен еще одним ребенком. Я хочу трахать ее и размножать. Я хочу дочь моего лучшего друга, хотя не должен.

Я знаю Поппи всю ее жизнь. Она всегда была таким умным ребенком, умела выделять уникальные ароматы разных сортов фиалок так, что я смеялся над ее сообразительностью. Тогда я считал ее просто ребенком.

Когда она была подростком, я несколько лет жил за границей, управляя нашими международными офисами, и когда я вернулся, Поппи только-только исполнилось 18. И все изменилось, когда я снова увидел ее. Длинные светлые волосы, надутые губки, дерзкий взгляд, яркий купальник.

Внезапно я перестал чувствовать себя ее дядей. Я влюбился сильно и быстро.

И вот спустя семь лет я не могу перестать хотеть Поппи.

— Мне действительно нужен консультант по искусству, — говорю я.

На ее лице появляется румянец, но она закатывает глаза и отбрасывает свои длинные волосы.

— Не жалей меня, — говорит она беззаботно. — Брось это, старик.

Я не лгу себе. Я знаю, что я мудак. Будучи генеральным директором для сотен сотрудников, я знаю, что большинство из них слишком боятся меня, чтобы сделать мне какое-либо замечание. В мире есть только один человек, которому я бы позволил закатывать глаза и качать головой в мою сторону. Это стоящая передо мной женщина ростом 175 сантиметров с длинными густыми волосами, сонными серыми глазами, веснушками на носу и этим телом. Полные груди, сарафан, натянутый на животик, и эта попка. Я хочу вонзить зубы в эту попку, пока я заполняю ее своей спермой, наполняю ее своим ребенком.

Но я стискиваю зубы, пытаясь сдержать себя. Желание овладеть ею, укротить ее упрямость, заставить ее принять мои деньги и мою защиту, неудержимо закрадывалось в меня, становясь все сильнее с каждым ее нелепым бойфрендом, а теперь оно почти неконтролируемо, когда я знаю, что она и Рен живут в той захудалой квартирке.