— Расслабься. Я позабочусь о том, чтобы ты получила то, что хочешь, обещаю. Я ведь завел тебя так далеко, не так ли? — Хью озорно подмигивает мне, и я задаюсь вопросом, может ли он читать мои мысли. — Теперь мне нужно сделать несколько звонков.

Он уходит, а мои плечи опускаются. Взглянув на часы, понимаю, что у меня есть еще немного времени, прежде чем я смогу начать готовиться к нашему свиданию с Хатчем.

Когда я заношу кружку, Норрис уже на кухне, суетится и готовится к очередному походу за продуктами. Спустившись по ступенькам в подвал, замечаю, что в проявочной Ханы горит красный свет.

Было так странно обнаружить проявочную в подвале, когда мы приехали. Не помню, чтобы в детстве у нас была такая комната, но, возможно, мне просто было неинтересно, и я не обратила внимания.

Приподняв бровь, смотрю вверх и задаюсь вопросом, может быть, наш дядя сделал ее специально для Ханы. Еще один стимул удержать нас здесь. Покачав головой, испускаю смешок. Хитрый старик.

Слегка постучав в дверь, я жду, пока Хана разрешит мне войти. Как только я вхожу внутрь, у меня перехватывает дыхание от вида огромных копий, развешанных по всему пространству.

— Хана! — подхожу ближе, поражаясь красоте ее работ. Проходя вдоль ряда, я не могу поверить своим глазам. Все они под разными углами и уникальной насыщенности — я никогда не видела ничего подобного. — Это невероятно.

Я останавливаюсь перед черно-белой фотографией в портретном формате, на которой три маленьких аутфилдера в перчатках делают вид, что ловят огромные пончики, посыпанные сахарной пудрой. На их лицах восторг, а в их форме и с косичками ей было бы так легко это передать.

Рядом висит серия изображений меня и Тренировочного Дэя. Первая — черно-белая, но белый цвет очень яркий. Следующее — больше похоже на ореол вокруг моего лица, щека к щеке с лошадью. Мы как будто общаемся, что, как мне кажется, в некотором роде так и было.

Эмоции, которые она запечатлела, осязаемы. В тот день на сердце у меня было так тяжело, и единственное, что меня успокаивало, — это спокойное животное, пока не появился Хатч.

— Эти снимки можно было бы выставить в галерее, — смотрю на ее волосы, собранные в пучок и завязанные красным платком. — Почему ты никому их не показывала?

На ней джинсовый комбинезон, белая майка и желтые резиновые перчатки до локтей.

— Я показала некоторые из них Хатчу.

— Правда?

— Угу, — говорит тихим голосом Хана, пока перекладывает лист фотобумаги в лотке, и наклоняет голову, как будто удивлена, что я не знала.

Я удивлена.

— Что он сказал?

— Он сказал, что у меня уникальный талант и хороший глазомер.

— Это преуменьшение века, — подхожу и смотрю, как копия, которую она проявляет, постепенно становится все более отчетливой.

Появляется изображение больших черных глаз Тренировочного Дэя и моих более светлых глаз, смотрящих с белого поля. Это поразительно, захватывающе и как-то мистически.

— Как ты это сделала? — говорю я шепотом.

Хана кривит губы, когда поднимает копию, с которой капает вода, и мгновение рассматривает ее, прежде чем отнести на веревку.

— Это просто разные методы обработки. Это несложно, но нужно знать, что делаешь.

— Очевидно, ты знаешь, что делаешь.

— Все готово, — включает свет Хана. — Я дам им высохнуть, и мы сможем упаковать те, на которых изображены игроки, и отдать их тренеру Миллеру.

— Тебе стоит оставить несколько для показа, если ты захочешь устроить выставку.

Кивнув, Хана направляется к двери.

— Так и сделаю, но я всегда отдаю команде их фотографии. Я получу релизы (прим. официальное разрешение на использование и обнародование фотографий модели), если решу сделать с ними что-то еще.

Я поднимаюсь за ней по лестнице и прохожу на кухню, где она берет с подноса кусок тоста и выходит на боковую веранду. Дует легкий ветерок, и с каждым днем становится теплее.

Хана садится в одно из кресел-качалок, смотрит на меня и, как всегда, кажется, знает, о чем я думаю, еще до того, как я произнесу хоть слово.

— Я не хочу возвращаться в Нью-Йорк, — говорит Хана, прежде чем откусить кусочек тоста. — По крайней мере, не для того, чтобы жить. Я могла бы ездить туда в гости, показывать свои работы или что-то в этом роде, но жить я там больше не хочу.

Кивнув, я прислоняюсь к перилам напротив нее.

— Я поговорила с дядей Хью, и он хочет, чтобы мы остались здесь с ним.

— И надолго?

— Навсегда, если ты его спросишь, — усмехаюсь я. — Он из кожи вон лезет, чтобы найти что-то, что сделает меня счастливой. Я вижу, ты явно следуешь за своей музой.

— Я думала, он уже нашел то, что сделает тебя счастливой, — медленно покачивается Хана, ее темно-синие глаза изучают мое лицо.

Опускаю подбородок, и внезапно начинаю смущаться.

— Я не понимаю, о чем ты.

— Не понимаешь?

Когда я снова поднимаю на нее взгляд, мои щеки заливает румянец.

— Хью стар, и, как большинство пожилых людей, ему нравится играть роль свахи. Но это не значит, что Хью прав или что люди, которых тот пытается свести, будут следовать его желаниям или чувствовать то, что он хочет, чтобы они чувствовали, — говорю я слишком много и слишком быстро. — Откуда он вообще может знать, чего кто-то хочет?

Моя сестра встает и кладет руку мне на плечо.

— Ты всегда была умной и сильной, а я — лузером. Поверь этому лузеру. Он знает.

Хана оставляет меня на крыльце, а у меня внутри все сжимается. Мне хочется закричать: «Я знаю! Я хочу, чтобы он был прав!» Но я этого не делаю.

Оттолкнувшись от перил, решаю, что веду себя совсем не похоже на себя. Я — сдержанная, сильная женщина, а не глупая девчонка, одержимая влюбленностью. Я собираюсь следовать плану дяди Хью, посмотреть, чем можно заняться в этом маленьком городке, и жить своей жизнью.

И мне нужно начать готовиться прямо сейчас, потому что если я хочу выглядеть так хорошо, как хочу выглядеть сегодня вечером, то мне нужно трижды побрить ноги и завить волосы, и у меня есть три разных платья, которые мне нравятся — может, я попрошу Хану сделать фотографии, и мы сможем проголосовать за то, в каком я выгляжу сексуальнее всего.

В любом случае, у меня много дел и всего... четыре часа на их выполнение.