- У тебя отдельная комната для завтрака?

- Видимо, кухня уже недостаточно хороша для кофе и тостов.

Нора заглянула в комнату. Уменьшенная версия столовой со столом на две персоны. Серо-серебристые обои и небольшой буфет.

- Кто будет готовить? Ты или Кинг? - спросила она.

- У него хорошо получаются crêpes. - Сорен повел ее на сверкающую ярко-белую кухню. Белые шкафы. Полы из белой плитки. Приборы из нержавеющей стали.

- Неплохо, - сказала Нора. - Хотя это все равно не вызывает у меня желания научиться готовить. Какой там задний двор?

Она указала на французские двери, ведущие из кухни на задний двор.

- Закрытый двор, — сказал он и повел ее к двери. Он нажал на выключатель, и Нора увидела в темноте небольшой подземный бассейн, прежде чем Сорен снова выключил свет.

- Черт. Я побаиваюсь спрашивать о ванной. Полагаю, там огромная ванна на ножках, позолоченные зеркала и годовой запас смазки?

- Да, не в гостевой ванной, а в хозяйской. Позволь показать хозяйскую спальню. Она нелепа.

- Кингсли поместил "хозяина" в хозяйкую спальню?

- Я понятия не имею, где в Новом Орлеане можно купить Андреевские кресты, но он, должно быть, нашел поставщика. Да, и на наручниках есть гравировка.

- Какая?

- Фраза ‘la douleur exquise.’

La douleur exquise буквально означало «изысканная боль» — французская фраза с довольно туманным смыслом. Кингсли сказал ей, что она может означать боль от любви к тому, кого ты никогда не сможешь иметь по-настоящему, или боль, причиненная тем, кого ты любишь. Хороший девиз для тех, кто влюблен в католического священника, который к тому же оказался садистом.

Сорен начал открывать дверь напротив гостиной, и Нора вошла с ним под руку.

- Хочешь увидеть ее? - спросил он. - На это зрелище стоит посмотреть.

- Увена, так и есть, - сказала она. - Но это твоя комната с Киннгсли. Он бы предпочел, чтобы я осталась вне ее.

Сорен убрал руку с дверной ручки. Он прислонился спиной к закрытой двери, а Нора прислонилась спиной к противоположной стене. Дом был старый, коридор узкий. Пальцы ее ног коснулись пальцев Сорена.

- Ты одобряешь? - Спросил Сорен.

Как она могла не одобрять? Бледно-голубые стены с белой отделкой, заснеженные пейзажи, хрустальные люстры… В этом знойном южном городе, где всегда было лето, Кингсли создал для Сорена зимний оазис.

- Она идеальна, - сказала Нора. - Кингсли может обставить мой дом. Он очевидно любит тебя больше, чем я.

Сорен печально рассмеялся, глядя на потолок, устремив взгляд на латунный светильник, вероятно, с момента постройки дома.

- Ты же не скажешь ему "нет"? - Спросила Нора, более чем немного напуганная. - Он будет раздавлен, если ты не примешь дом. И это не такой уж большой дом. Вероятно, меньше миллиона.

- Меньше миллиона. - Его голос был сухим, как мелкая наждачка.

- Проблема в этом? Слишком экстравагантно?

Он сначала не ответил. Нора искала в его лице намек на то, о чем он думает, чувствует, но глаза его были серыми, как гроза, и облака скрывали от нее его мысли.

- У меня две докторских по философии. Я говорю на семнадцати языках. У меня более тридцати лет опыта работы — преподавания, пасторства и руководства церковной общиной, — сказал Сорен. - Я не нуждаюсь в заботе. Тот факт, что я нахожусь в вынужденном отпуске на год, не означает, что мне нужен Кингсли, чтобы поддержать меня эмоционально, духовно или финансово.

- Ах, - сказала Нора. - Значит это твоя мужская гордость. Не хочешь, чтобы Кингсли играл роль папика, пока ты без работы.

- Я отстранен только на год. Я могу вернуться через десять месяцев и две недели.

- И чем ты будешь заниматься следующие десять месяцев и две недели? Жить со мной? Мы пробовали, помнишь? Ты съехал из дома Иезуитов и приехал ко мне, через неделю ты исчез. Я храплю? Дело в этом?

- Элеанор.

- Чем ты будешь заниматься? Серьезно? Ты думал об этом?

Это были важные вопросы, и она предпочла бы заняться с ним сексом, чем задавать их.

- Я найду работу. Могу преподавать уроки игры на фортепиано. Могу работать переводчиком. Госпитали нуждаются в опытных переводчиках. Я могу...

- Ты можешь принять подарок, который преподнес тебе Кингсли, и по-настоящему насладиться годовым отпуском? Проводи время со мной, с ним, Джульеттой, Селестой и новорожденным ребенком. Восстанови сон и займись чтением. Запишись на занятия по пилатесу.

Он прищурился.

- Ладно, пилатес можешь пропустить, - сказала она. - Я буду заниматься. Знаешь, кажется здесь ты забываешь кое-что очень важное.

- Просвети меня, - сказал он.

- Ты унаследовал огромный трастовый фонд, когда тебе было восемнадцать, и отдал каждый цент Кингсли. Ты не можешь позволить ему сделать для тебя одну приятную экстравагантную вещь взамен?

- Он создал трастовый фонд для Фионна. Этого более чем достаточно.

- Боже, ты упрям, - ответила она.

Он снова отвел взгляд и Нора заметила в его глазах вспышку чего-то, выражение которое она редко, если вообще не видела на его лице.

- Чего ты боишься? - Спросила она.

- Я хочу его.

- Хочешь дом?

Он кивнул.

- Нормально хотеть вещи, - сказала она. - Я сделала на этом карьеру.

- Обет бедности с восемнадцати лет. И если ты думаешь, что обет целомудрия трудно соблюдать… — Он помолчал, отвернулся, а затем спросил: — А что, если я не смогу вернуться? Что, если я буду слишком счастлив здесь?

- Хорошая проблема быть слишком счастливым.

- Не уверен, что я должен становиться слишком счастливым.

- Ты отец ребенка замужней женщины, и я и ее муж разрешили быть с ней. Она хотела ребенка. Ты дал ей его. Ты никого не изнасиловал, никого не убил. Ты даже не украл. И тебя отстранили всего на один год. Даже иезуиты не думают, что это так уж важно.

- В моем наказании больше, чем я рассказал тебе.

- А, дай угадаю. Терапия.

- Да.

Боже помоги этому несчастному психологу.

- Духовное консультирование? - Спросила она.

- Да.

- Сорок плетей?

- Мечтай, - ответил он. - Я должен посещать мессу при каждом возможном случае.

- И все?

Не все. Сорен мгновение молчал, и Нора собралась с силами.

- Я также должен представить нотариально заверенное письмо от Грейс и Закари, в котором говорится, что они хотят, чтобы у меня не было ни официальных, ни неофициальных отношений с Фионном.

Нора уставилась на него круглыми глазами.

- Ты серьезно?

- В прежние времена для Церкви было нормальным хранить в тайне ребенка священника, скрывать все это дело. Все меняется, как и должно быть. Если у католического священника рождается ребенок, ожидается, что он оставит священство, чтобы стать частью жизни своего ребенка. Если мне разрешат вернуться в ряды иезуитов, Грейс и Закари должны ясно дать понять – и иметь обязательную юридическую силу, – что они не хотят и не нуждаются во мне в жизни Фионна.

- Они напишут письмо, если ты этого захочешь, — сказала она. - Это просто слова на бумаге. Знаешь, они никогда не помешают тебе навестить его.

- Знаю, - ответил он. - Я думаю. Но может прийти время, когда он узнает. Что он почувствует, когда узнает, что я предпочел ему Церковь? Что я попросил исключить меня из его жизни?

- Это лишь клочок бумаги, - сказала она. - Если ты вернешься к Иезуитам, они сделают все, что должны, даже если не имели этого ввиду.

- Если, - парировал он. - Даже ты не уверена, что я вернусь.

Она наступила на носок его туфли.

- Как у нас дела? - Спросил он, глядя ей в глаза.

Серьезный вопрос, и она на мгновение замолчала перед ответом. Он заслуживал серьезного размышления и серьезного ответа.

- У нас хорошо, - ответила она.

- Прочно?

- Как камень.

- Ты уверена?

Нора улыбнулась.

- Ты так не думаешь?

- Я продолжаю ждать, - сказал он, - когда ты наконец разозлишься на меня.

- Я все время злюсь на тебя. Я была очень обеспокоена сегодня, когда ты был возбужден и не мог ничего с этим поделать.

- Разозлишься из-за Фионна.

Она знала, что он имел ввиду.

- Мы говорили об этом сотни раз. Сложные разговоры. Серьезные разговоры.

- Да, говорили. Никогда не ссорились.

- Я люблю Фионна так же сильно, как и ты. Если ты ждешь, что я разозлюсь из-за того, что ты хотел ребенка, а я нет, и ты нашел способ завести ребенка, не пытаясь превратить меня в того, кем я не являюсь? Тебе придется долго ждать.

- Тем не менее, - ответил он, - что-то подсказывает мне, что она грядет. Грозовые тучи собираются. Я вижу их. Ты не видишь?

- Перестань параноить. Ты такой же как и Кингсли.

Она снова пнула его ботинок.

- Следующие десять месяцев будут трудными, - сказал он. - Если я собираюсь пережить это, ты мне понадобишься.

- Я есть у тебя, - сказала она. - И Кингсли. Если только ты не скажешь ему, что не примешь дом. Тогда он убьет тебя, а я помогу закопать тело.

- Как я могу принять настолько расточительный подарок? Я буду ему должен.

- Позволь мне объяснить тебе мышление сабмиссива, Господин Сорен, потому что ты явно ничего о нем не знаешь.

- Просвятите меня, Госпожа Нора. - Он взмахнул рукой, давая ей слово.

- Я знаю, ты думаешь, что Кинг подарил тебе этот дом, потому что он пытается нянчиться с тобой или что-то в этом роде, пока ты переживаешь тяжелые времена. Ты обеспокоен тем, что принятие дома нарушит баланс сил. Но это не так. У меня были клиенты-мужчины, которые дарили мне десятки тысяч долларов на драгоценности, отпуск, автомобили… Астон Мартин… – Она перекрестилась, произнося это священное имя. - Это то, что делают сабмиссивы. Они осыпают своих хозяев и любовниц данью – дарами поклонения, обожания и благодарности – как и должно быть.

- Неужели?

- Да. Этот дом – не подарок человека, который, увидев плачущего ребенка, покупает ему мороженое, чтобы подбодрить малыша. Это дар преданного сабмиссива, пытающегося показать – любым возможным способом – что он поклоняется самой земле, по которой ты ходишь. Если ты откажешься от дара этого дома, ты бросишь ему в лицо любовь, преданность и подчинение Кингсли.