ГЛАВА 39

ГЛАВА 39

Жизнь пахла кокосом и апельсинами. Жизнь пахла Корделией. По ощущениям это тоже похоже на неё. Как её кончики пальцев рисуют узоры на моей коже, как её губы прижимаются к моему рту, как её волосы щекочут мою ключицу, когда её тело изгибается вокруг моего.

Жизнь была чертовски идеальной.

– Виктор? – дыхание Корделии участилось.

Я заморгал от яркого света и расплывчатых очертаний. Мои глаза не могли сфокусироваться. Корделия была рядом со мной, но в виде разноцветных пятен. Её очертания были очерчены светом из окна, золотистые волосы окружали её фигуру, словно нимб.

– Жизнь... – мой голос дрогнул, рассыпался, как старый камень.

– Всё в порядке, не разговаривай. У тебя может болеть горло после интубации.

Её пальцы коснулись моей щеки, и я отпрянул. Я не ожидал её прикосновения.

– Прости, прости, тебе больно? – она пошарила рядом со мной, но я не мог разобрать, что у неё в руках. – Я позову медсестру.

– Я... – я сглотнул, чувствуя жжение в горле. Интубация. Медсестра. Они отвезли меня в больницу. Корделия была в больнице. Я закончил бой и всё равно упал, а Корделия была в больнице, где меня интубировали, и она вызывала медсестру, а я не мог её видеть. Я не мог убедиться, что с ней всё в порядке. Я не мог-

– Успокойся. Дыши, – прошептала Корделия, едва слышно из-за непрекращающегося писка. – Тебе нужно успокоиться, Виктор. Ты в порядке. Ты в порядке, я обещаю. И я в порядке. Я не ранена.

– Я не могу...

– А, я вижу, мистер Монтгомери проснулся, да? Это очень хорошо. Прекрасно, – сказала женщина с сильным французским акцентом, но я не мог разглядеть её фигуру, её ярко-оранжевые волосы и синюю одежду, пока она не встала прямо рядом с фигурой Корделии. – Мистер Монтгомери, вы меня понимаете?

Мистер Монтгомери?

Корделия сжала мою руку.

– Да, – прохрипел я.

– Идеально. Не могли бы вы сказать мне, сколько пальцев я показываю? – она подняла руку. Я увидел именно это. Там были тени. Очертания. Может быть, кольцо, поблескивающее на свету. Три пальца. Четыре. Или, может быть, все. – Вы можете сосчитать их?

Когда я не ответил, Корделия снова сжала мою руку.

– Я ничего не вижу.

– Хорошо. Не стоит беспокоиться. Я позову доктора.

Корделия подождала, пока медсестра уйдет, прежде чем заговорить.

– Прости. Я сказала им, что ты мой муж. Иначе они не позволили бы мне остаться. Они не дали бы мне никакой информации. Я не могла допустить, чтобы тебе сделали операцию на мозге, а я ждала в каком-то отеле поблизости. Итак, ты теперь мистер Монтгомери. Если тебе от этого станет легче, даже парижане знают мою семью, так что все заботились о тебе наилучшим образом. Держу пари, ты даже получишь красное желе, а не зеленое.

Она говорила бессвязно. Я пытался следовать за ходом её мыслей, но мой собственный разум всё ещё был вялым.

– Просто скажи мне, – прохрипел я.

– Это было кровоизлияние в мозг. К счастью, незначительное. Они быстро вытащили тебя с той арены и отправили в операционную. Но это всё равно повредило твою зрительную кору.

Арена. Она была там.

– Ты в Париже.

– Я же говорила тебе. Я всегда приду за тобой.

– Петя? Пресс-конференция?

– Он мертв. Твой дядя ушел навсегда, – её рука скользнула по моей руке на грудь. – И Юрий, или как там его на самом деле зовут, находится под стражей за нападение на Сайласа Уиттейкера, и потому что, оказывается, уши – это что-то вроде отпечатков пальцев, да? Это облегчает поимку преступников, находящихся в международном розыске.

Я едва мог разглядеть очертания её розовых губ, но услышал улыбку облегчения в её голосе.

– Узнал об этом из одного из твоих документальных фильмов.

– Ты заговорил. Ты узнал, что происходит, и использовал дюжину камер, направленных на тебя. Ты выступил против своего дяди, – её кончики пальцев прошлись по моему виску. – Я так горжусь тобой.

– Мне следовало сделать это гораздо раньше. Мы бы не...

– Нет, делай этого. Мы больше не виним себя за то, через что они заставили нас пройти, и за то, какими людьми мы стали благодаря им. Теперь мы просто двигаемся вперёд.

– Кто это «они»?

От ответа Корделию спас щелчок открывающейся двери.

– Мистер Монтгомери, меня зовут доктор Пеллетье, приятно официально познакомиться с вами, – как и медсестру, я не мог разглядеть доктора, пока она не подошла к кровати. Она была размытой или бежево-белой с головы до ног, но казалось, что она листает мою медицинскую карту. – Как ты себя чувствуешь?

Какое-то время – это могло занять тридцать минут или три часа – я отвечал на вопросы, сдавал анализы и обследовался и снова и снова выслушивал одну и ту же медицинскую чушь. Даже несмотря на обещание некоторого улучшения в течение следующих пары недель, всё сводилось к следующему:

Мой мозг окончательно испорчен.

Когда мои веки стали слишком тяжелыми, чтобы держать их открытыми, они сказали мне отдохнуть, как будто у меня был выбор в этом вопросе. Моё тело вынуждало меня к этому.

Как только дверь захлопнулась, матрас прогнулся под весом Корделии. Она положила мою руку себе на плечи, а сама уютно устроилась, положив голову мне на грудь. Это было похоже на обычное движение, и мне потребовалась секунда, чтобы понять, что она обычно так спала. Я почувствовал её рядом с собой перед тем, как проснуться.

– Как долго я был без сознания?

– Четыре дня. Твои двоюродные сестры приносили еду, и медсестры настолько сочувствуют мне, что продолжают приносить чай. Очевидно, ходят слухи, что я беременна.

– А мой дядя правда мертв?

– Да, – выдохнула она. – Я застрелила его. Если кто-нибудь спросит, это сделал Лука. Но я застрелила его, так что я знаю, что он действительно очень мертв.

– Корделия...

– Сейчас тебе нужно отдохнуть. Доктор сказал тебе отдыхать. Мы можем поговорить об этом завтра.

У меня не было выбора, ни от нее, ни от моего слабого мозга, который погрузил меня в глубокий сон, прежде чем я смог произнести ещё хоть слово.

– Ты знала? – спросил я.

– Хм, – Корделия втянула воздух. – Последние несколько дней, да. Лука сказал мне об этом перед приездом сюда.

При дневном свете, льющемся через окна, было легче разглядеть, как она поворачивала голову взад-вперед между мной и Лукой. Я не мог прочитать выражение её лица, но я всё ещё мог видеть её прекрасные голубые глаза.

– Хорошо.

– Я же сказал, я должен тебе больше, чем гребаную машину. Я буду должен тебе до конца наших жизней. Ну, до конца твоей жизни. Похоже, ты упадешь замертво намного раньше меня, братан.

– Заткнись, – прошипела Корделия и резко обернулась.

– Ой. Черт. Может, тебе стоит выйти на ринг, а?

– Всё в порядке, – снова сказал я и потянулся к руке Корделии. Она мгновенно переплела свои пальцы с моими. Это было единственное, что имело значение. Даже зная, что именно мой отец похитил её, Корделия была здесь. Она выбирала меня, несмотря ни на что, снова и снова. И я бы никогда не узнал её, если бы не мой кузен. – Ты мне ничего не должен, Лука.

– Ты можешь просто держать нас в стороне от всего этого, пожалуйста? – добавила Корделия. – Мы двигаемся дальше. Может, тебе тоже стоит. Ты ведь занимаешься автомобилями, верно?

– Да, я занимаюсь автомобилями, – усмехнулся Лука, и я знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что он не собирается двигаться дальше. – Кстати, о движении дальше, где эта ужасная вещь?

– Это не так уж ужасно.

– Ага, – Лука обошел мою кровать, и я приподнялся на матрасе. Он схватил что-то большое фиолетового цвета с бокового столика. – Как мне его включить?

– Что это? – спросил я.

– Моя брошь, – ответила Корделия. – Одна из них. Сайлас помог мне её переделать.

– Сайлас? – спросил я, и Лука прищелкнул языком.

– Серьезно, если бы у тебя не было огромной повязки на голове, я бы тебя ударил. Тебя и каждого натурала, которого так легко отвлечь сиськами. Я думал, ты застрелил Льва, потому что он понял, что Корделия записывает церемонию отлучения Ирины от семьи.

– Я не...

– Я снимала. Вот, – Корделия выхватила у Луки свою брошь и вложила мне в ладонь, всю в оборках и лентах. – Здесь есть маленькая камера, – она осторожно перевернула брошь, пока я не ощутил маленькую гладкую поверхность. Даже поднеся её к свету, я смог разглядеть только фиолетовую полоску с маленькой темной точкой.

Я ломал голову, пытаясь вспомнить, во что она была одета, когда пришла в дом моего дяди. На груди у неё был огромный бант. Она отбросила его в сторону прямо перед тем, как я набросился на неё. И когда она пришла на мой бой в Канаде, на ней был другой бант – и она не позволила мне затащить её в душ в одежде.

– Камеры были у тебя на груди? Всё время?

– Мне сказали, что у меня отличное декольте, поэтому я решила найти ему хорошее применение.

– Чёрт, – выдохнул я, не находя слов. Корделия, у которой всего несколько месяцев назад случались приступы паники при мысли о том, что её будут снимать на камеру, орудовала камерами, как мечами.

– Видеозапись у Сайласа, и у Дел. Я рассказала ей обо всём.

– Конечно рассказала, – усмехнулся я.

– Включи это для меня, – сказал Лука. – А потом мне нужно, чтобы ты посидела над видео недели две, чтобы я мог взять себя в руки и уехать из страны.

– Мальдивы? – спросила Корделия.

– Я думал о Пекине, – ответил он.

– Я слышал, в Китае отличные машины.

– Отличные машины и отличный асфальт.

Корделия протянула брошь Луке, и на долю секунды мне захотелось попросить её подождать – и попросить его остаться. Я потерял шесть лет с ним. Видя, как непринужденно Корделия ведет себя с ним, я понял, как много мы могли упустить. Но Лука всегда оставался Лукой.

– Готов?

– Ага.

– Запись.

– Меня зовут Лука Ельчин, – Лука наклонился, наводя на своё лицо камеру Корделии. – А моего отца зовут Петр Ельчин. За последние пару лет он провернул несколько сомнительных дел. У меня нет доказательств, так что вам просто придется поверить мне на слово. Я в здравом уме и теле и записываю эти показания добровольно. Давайте посмотрим.…Думаю, мы можем начать с отмывания денег.