Глава сорок седьмая

Военный госпиталь, Уилтшир, Март 1944

Сильвия

Я боялась того, что предстояло сделать, невероятно боялась. Приходилась напоминать себе, что влюбленность в Чарли не была ошибкой и что рождение его ребенка тоже не было ошибкой. Хотя сомневаюсь, что жена Чарли восприняла эту весть именно так. Однако лгать об этом в течение семи месяцев или даже больше ощущалась так неправильно. Стоило рассказать родителям и смириться с неодобрительным взглядом миссис Вудс, однако я была трусихой, и теперь предстояло понести наказание, которое несут все трусы: разоблачения.

Мне разрешили воспользоваться телефоном в кабинете бригадира Тилтмана, чтобы позвонить маме. В ее голосе слышалось волнение, когда я разговаривала с нею:

— О, дорогая, разве не чудесная новость! Как думаешь, когда сможешь его навестить?

— Как можно скорее попрошу об отпуске, — проговорила я.

— Конечно. Руководство позволит взять пару дней на этой неделе? — продолжила настаивать она. — В конце концов, обстоятельства нестандартны. Дорогая, ты ведь знаешь, что он в больнице, не так ли?

Потрясенный вздох выдал меня.

— Не знала? — вопросила она тихим и расстроенным голосом.

— Нет! Да, отчасти знала. Миссис Вудс сказала, что он выздоравливает. Я не думала... не подозревала…

— Тебе стоит морально подготовиться, Сильвия. Он многое пережил. Помню, как твой отец вернулся домой с Великой войны... Одри говорит, что Гарри ждет не дождется встречи с тобою.

На сердце стало тяжелее. Мама услышала всхлипы, которые я так старалась скрыть. Плакала я по многим причинам, и не все они были связаны с бедным Гарри, а с тем, что я должна была ему сказать.

Через два дня я получил разрешение на поездку в военный госпиталь в Роутоне, где выхаживали Гарри.

Маршрут поезда не был прямым и займет от трех до четырех часов в каждую сторону, потому решила, что брать с собой Эрнеста не стоит, и, к счастью, Джинни согласилась, что так будет правильно.

— Собираешься просить о разводе? — тихо спросила, прижав Джеймса к себе и поглаживая по спине.

— Без понятия, — призналась я. — Если честно, хочется вывалить просьбу сразу, однако все зависит от того, в каком состоянии он будет, когда я его увижу. Они скрытничают об его положении. Будь он здоров, то они сразу отправили бы его домой, разве не так?

Но чем больше я говорила об этом, тем меньше было ответов. Поэтому я с трепетом отправилась в путь в Уилтшир.

Взяла с собой в дорогу бутерброды, однако разум и тело находились в таком смятении, что я не могла есть.

Поздним утром я прибыла в большую, специально построенную больницу перед самым обедом. Медсестры Красного Креста были бодры и приветливы, в помещении было очень чисто. Мне сообщили, что в госпитале около тысячи коек, однако я лишь могла думать о тысячи молодых людей, чьи жизни изменились навсегда.

Пожалуй, сказано драматично, однако чувствовала я себя именно так.

Меня отвели в палату на тридцать коек, хотя заняты были только семь.

— Это одна из шести ортопедических палат, — поведала медсестра с профессиональной улыбкой. — Мы поощряем тех, кто может как можно чаще выходить на улицу, здешняя территория очень красивая. Прогулки полезны и помогают в реабилитации. Лейтенант Вудс лежит на койке в конце. — Она замолкла. — Храбрец. — И посмотрела на меня. — У нас здесь много храбрецов, но он взаправду удивительный мужчина. Конечно Вам, как его жене, уже известен этот факт, — и одарила меня яркой улыбкой.

Я попыталась улыбнуться в ответ, но не знаю, удалось ли.

Женщина повернулась и ушла куда-то, а я пошла к Гарри, и каждый шаг тяготил сердце.

Дойдя до конца палаты, оказалось, что это и не Гарри вовсе, а какой-то бородатый мужчина с диким видом, и я подумала, что медсестра ошиблась. А когда огляделась, оказалось, что это единственная занятая кровать поблизости. Я уже собиралась было уходить, когда услышала свое имя:

— Сильви.

Имя произнес бородатый мужчина. Я подошла ближе, сердце заколотилось. Веки мужчины дрогнули, и я вдруг увидела знакомые карие глаза Гарри.

— Сильви, — повторил и протянул ко мне дрожащую руку.

Я подошла ближе, потрясенная сломленным человеком, которого увидела перед глазами, смутившись вида густой бородой и спутанными волосами.

Веко над левым глазом опустилось, и я заметила, как натянутая кожа, ввиду сильного ожога, тянется вниз по уголку рта. Плотные рубцы опутывали шею и исчезали в верхней части пижамы. Левая рука замотана бинтами, а ноги прикрывала какая-то конструкция. Он до чертиков был худ, а лохматые волосы поседели на висках.

— Гарри? — прошептала я, не веря собственным глазам.

— Сильви, любимая, — скрипнул хриплым голосом. — Ты так долго снилась мне, и вот — мое солнышко стало явью.

Слезы катились по впалым щекам, он взял меня за руку и крепко прижал к себе, словно я была единственным, что привязывало его к этому миру, а может, так оно и было.

Гарри всхлипывал, без конца повторяя мое имя, и я тоже начала плакать. Он все еще был там, мой Гарри, милый мальчишка, которого я знала полжизни; все еще был там, в этом сломленной оболочке мужчины.

Гарри плакал так, словно сердце разрывалось, а я оплакивала все, что он утратил; оплакивала его, Эрнеста, Чарли и себя. Наши рыдания эхом разносились по палате, и медсестра предусмотрительно задернула занавеску вокруг кровати, чтобы мы могли уединиться.

Она положила руку мне на плечо.

— Теперь с ним все будет в порядке, — прошептала женщина. — Вы являетесь лучшим лекарством.

Прошло много времени, прежде чем рыдания Гарри утихли, времени, которое вывернуло душу наизнанку, точно целая жизнь.

Постепенно рассказ срывался с губ, сопровождаемый тяжелым дыханием:

— Когда услышал твой голос по радио, то подумал было, что уже мертв, — прошептал он: голосовые связки были так же повреждены, как и бедное, родное лицо. — Такая смерть казалась чудной: ты поешь, потом наступает упокоение и встреча со Святым Петром. Пламя заполнило кабину, что вывело из строя радио. Видимость была плохой, и в итоге я упал в Ла-Манш. Сразу начал тонуть и помню, как пытался открыть фонарь, однако ногу прижало, и я не смог. Со всей силы бил по стеклу, и вода хлынула внутрь, а я подумал, что пойду ко дну вместе со «Спитфайром». Затем фонарь, видимо, оторвался, и я, казалось, просто выплыл наружу. После этого мало что помню, так что дальнейшие события слегка туманны. Меня нашли французские рыбаки. Они уклонялись от нацистов, чтобы заняться ночной рыбалкой, и увидели, как «Спит» пошел ко дну. Просто повезло, что они нашли меня и вытащили из воды. Я был сильно изранен.

Его губы задрожали, он на несколько минут прикрыл глаза, прежде чем смог продолжить:

— Мне сказали, что долгое пребывание в морской воде как нельзя лучше сказались на ожогах и что мне сделалось бы гораздо хуже, приземлись я на берег. — Гарри криво улыбнулся, растянув покрытый шрамами рот. — Они спасли мне жизнь. Я обязан им всем, а ведь даже не знаю их имен: так безопаснее для всех. Им удалось доставить меня к бойцам Сопротивления в Онфлёре, которые нашли врача. Он подлатал меня, как мог, поскольку я пребывал в плачевном состоянии. Они не думали, что я выживу, а прятать британского летчика было опасно для всех. Меня передавали с места на место, в основном, как кажется, сельские священники. Прошло много времени, прежде чем поправился настолько, что мог даже думать о том, чтобы попытаться вернуться домой. Люди во Французском Сопротивлении были невероятными, мужчины и женщины, дети тоже; сказали, что постараются передать сообщение. Сильви, дорогая, мысли о тебе были единственным, что поддерживало во мне жизнь. Я боролся изо всех сил, чтобы остаться в живых, чтобы добраться до тебя. И до мамы, конечно же.

У меня не нашлось слов. Едва могла глядеть ему в глаза. Было невыносимо видеть любовь на израненном лице, слышать искренность в голосе; отчаяние в моем собственном сердце было слишком велико. Слишком.

Гарри сжал мою ладонь и продолжил рассказ:

— Семь месяцев ушло на то, чтобы перебраться через границу в Испанию. Всякий раз, когда меня передавали новой группе Сопротивления, я просил их передать сообщение домой. Они заверяли, что попытаются, однако немцы с каждым днем становились все более жестокими, все более, как полагаю, отчаянными. Но французы не бросили меня. Я пересек Пиренеи на осле, — сказал он, еще раз одарив странной кривоватой улыбкой. — Когда я наконец пересек границу, то пообещал себе, что больше не покину Британию. — Он посмотрел мне в глаза, выражение лица было открытым. — Пообещал себе, что больше не брошу тебя. Я слишком сильно люблю тебя и не брошу. Когда выберусь отсюда...

Гарри опустил взгляд, выражение лица стало отрешенным. Что он увидел в моих глазах, что заставило мужчину выглядеть таким безнадежным? Я сжала его руку, но он больше не смотрел на меня.

— Правда в том, Сильви, что я не тот мужчина, за которого ты вышла замуж. Я, можно сказать, и не мужчина вовсе.

— О, Гарри! Не говори так, — вскричала я.

— Пожалуйста, голубка, — попросил умоляющим голосом. — До чего же тяжко говорить об этом: я боялся сказать тебе правду, но должен. Говорят, меня собираются наградить орденом за выдающиеся заслуги и безупречную службу.

— Разве это не хорошо? — недоуменно вопросила.

Он сухо рассмеялся.

— Ребята из моей эскадрильи шутили, что это означает «Отстрел Причинного Места». — Гарри закрыл глаза и отвернулся к стене. — Дело в том, что знахарь в этой больнице говорит, что я не смогу стать отцом ребенку. Ни в жизнь. Мои... травмы слишком серьезны. — Он снова повернулся, чтобы взглянуть на меня, в его глазах блестели слезы. — Мы не сможем иметь детей. Так что, как видишь, я не виню тебя, Сильви, не виню. Я люблю тебя больше собственной жизни. Мое солнышко. Благодаря тебе я так далеко зашел, благодаря тебе — добрался до дома. Сильви, дорогая, если однажды ты найдешь кого-то другого, я пойму.