— Кто такая Фиона?

Этот вопрос задал Джо Фокс низким голосом, лаконичным, будто из него приходилось вытягивать слова.

Пульс подскочил и трепетал, тогда как я стояла, застыв на месте, с ключами от машины, зажатыми в одной руке.

— Косметолог.

Я выглянула из-за машин и увидела Джо Фокса, который все еще хмурился, проводя рукой по волосам.

Возможно, Джо Фокс спрашивал обо мне? Возможно, заметил меня?

— Толстая Мэрилин?

Улыбка с моего лица быстро сползла, что, клянусь, я услышала, как она ударилась о землю. Слезы навернулись на глаза, однако я была слишком горда, чтобы позволить им пролиться.

Мужчины в ту же минуту заметила меня, и улыбка Клайва померкла. Джо Фокс и бровью не повел, когда я захлопнула дверь своей машины и уехала с высоко поднятой головой.

Неделю спустя унижение все еще обжигало. Пока ехала по длинной дороге к Сидар-Корту, я все еще не приняла решение касательно Джо Фокса. Злорадная частичка хотела доложить об опасениях, однако это расстроило бы Долли; к тому же, это я смыла косяк — улика отсутствовала, а бутылка мескаля — не преступление.

Безусловно, это мог быть любой из сотрудников, снабжающий Долли этим добром, но я так не считала. Вероятно, встреться я тет-а-тет с Джо Фоксом, спросила б его… если бы не была чертовой трусишкой.

Я высоко держала голову, однако бодрости в движениях не было; не я единственная заметила это.

Долли, как обычно, сидела у окна; вместо того, чтобы смотреть на улицу, читала газету.

Она повернулась взглянуть на меня, и нахмурилась поверх очков для чтения.

— Что с тобой не так?

«Разве не в этом вопрос?»

— Просто… живот болит, — соврала я.

Долли сильнее нахмурилась.

— Женские делишки?

— Ага.

Она прищурила глаза в неверии. Я никудышная лгунья. Затем женщина откинула газету, будто обе темы уже были ей неинтересны.

— Как себя чувствуете? — вежливо спросила я.

— Одряхлевшей, — бодро ответила Долли, глядя на меня странными блеклыми глазами. — Позволь спросить, какую пользу приносит Сидар? Здесь полно старперов: от древних до почти мертвых.

Я моргнула. Долли была старше всех.

— А какая от меня польза? — продолжала она. — От других заключенных?

— Постояльцев, Долли, — мягко поправила ее.

Миссис Лакник, руководительницу Сидар-Корта, хватил бы удар, услышь она, что живущих здесь людей называют «заключенными».

— Тьфу, не болтай околесицу! С таким же успехом мы можем быть заключены в тюрьму. Половина здешних людей находятся под химическим воздействием, их пичкают лекарствами, чтобы удержать от сетования. Иногда даже не осознанно, учитывая пойло из лекарств, которые впихивают в глотку какой-нибудь двадцати-с чем-то-летний наивный докторишка. Думаешь я поехавшая, раз немолодая, однако у меня главы имеются, девочка. Так скажи: какая от меня польза? Какой вклад я вношу в общество?

Долли так внимательно глядела на меня, отчего трудновато было подобрать ответ.

— Вы внесли свою лепту, Долли. Полагаю, это Ваш отпуск, вознаграждение.

Она разразилась грубым хохотом.

— Вознаграждение! Неужели думаешь, что кто-то из нас хочет жить здесь? Мы вынуждены, ибо являемся старыми калеками, и не нужны своим детям.

— Неправда! — горячо возразила я. — У многих постояльцев есть посетители.

«Хотя нет, не у всех», — с грустью подумала я, а к Долли и вовсе никто не приходил.

— Полчаса раз в неделю? — насмехалась Долли. — Дежурное посещение, чтобы детки и внуки не чувствовали себя виноватыми? Визит на День Благодарения, прежде чем отправиться развлекаться без нас? Ведь с нами много хлопот: страдаем недержанием, прикованы к инвалидным коляскам, неудобно с их этими новомодными двухэтажными домами. Надоедаем рассказами о прошлом, рассказывая о людях, которых они никогда не встречали, которые им безразличны. И я не виню их: у нас была своя жизнь, хорошая или плохая, но мы ее прожили. Настало время передать эстафету следующему поколению, не восседая здесь слюнявыми и беспомощными, покуда наш разум медленно рассеивается вместе со слухом и зрением. Многие, если бы вы обращались с собакой таким образом, посадили бы вас.

Душераздирающе и правдиво.

— Физические недуги, тазы вместо унитаза, ложные блики, неустанная жизнерадостность, теннис с воздушными шариками и рисование нитью, как будто мы в детском саду. Уильям сидит в кресле, половину времени немытый, старичок, смеющийся над старыми фильмами. И всем по барабану!

— Так нечестно, Долли!

— Естественно, нечестно, — жестко продолжила она, — думаешь честно, что у Марджори пролежни, от которых она по ночам слезно молит, чтобы кто-то избавил ее от боли? По-твоему, честно, что Гордон является незнакомцем для Бетси, хотя они женаты шестьдесят пять лет? Честно, что собственный разум истязает или делает нас слабоумными? Мне снится, как я бегу по кукурузному полю с лучами солнца на лице или проделываю кульбиты на лугу. — Долли вздохнула. — Потом просыпаюсь в этой старой, увядшей туше и диву даюсь: куда подевались девяносто лет.

Я не знала, что ответить, Долли же устало махнула рукой.

— Тирада старухи, что прожила долгую жизнь, — тихо произнесла она. — Не обращай внимания, Флора. Сегодня мне что-то не хочется маникюра.

Я встала, собрав вещи и оставляя женщину смотреть в окно, окно в целый мир, и закрыла за собой дверь.

— Меня зовут Фиона, — тихо проговорила я.