Глава пятая

Битва за Британию, лето 1940

Сильвия

Гарри не вернулся домой к Рождеству, но прислал миленькую брошь с символикой Королевских военно-воздушных сил, чтобы я ее носила. Я подарила ему доску для игры в дартс, набор игральных карт и письмо, в котором написала, как горячо по нему скучаю. Когда Король произнес свою первую рождественскую речь к нации по радио, отец встал по стойке смирно в гостиной.

У нас с Гарри все еще не было медового месяца; ни на Пасху, ни даже к майскому празднику у него не было отпуска и, во всяком случае, новости становились все хуже.

В январе началось нормирование продуктов питания. Больше не было ни новозеландского масла или баранины, никакого испанского лука и датского бекона — немецкие подводные лодки бороздили Атлантический океан, ежедневно затапливая десятки грузовых судов. Фабрики по производству печенья были перепрофилированы для производства боеприпасов. Сахар был ограничен восемью унциями на человека в неделю, бекон — четырьмя унциями, масло — двумя, и что хуже всего, чай, ограниченный двумя унциями на человека в неделю. Все использовали чайные листья повторно. Всем пришлось потуже затянуть пояса.

И в этом мы действительно были едины: нормирование являлось одинаковым для всех, будь то лорд или рабочий, мужчина или женщина.

Правительство поощряло людей к проведению эвтаназии своих домашних животных, так как еды не хватало. Кто-то рисковал подвергнуться уголовному преследованию за то, что скормил любую часть своего молочного рациона кошке. Собаки были внутренним врагом, потому что нуждались в еде. Можете себе представить? В стране так называемых любителей животных? Домашние животные не были допущены в общественные бомбоубежища, и миллион кошек и собак были усыплены. Даже в Лондонском зоопарке — два львенка, ламантин и несколько аллигаторов. Все ядовитые животные были уничтожены на случай, если зоопарк подвергнется бомбардировке и они сбегут. Чудовищно. Жестоко.

Гитлер, похоже, не спешил вторгаться в Британию, и газеты стали называть эту войну Сидячей. Предполагаю, в конце концов, у нацистов были дела поважнее. Но новое десятилетие предвещало устрашающие сообщения со всей Европе: весна принесла известие о вторжении в Норвегию и Данию; в мае Гитлер предпринял блицкриг против Бельгии, Люксембурга и Нидерландов. Роттердам практически сровняли с землей. В очередной раз по всей Европе погас свет; демократия и мораль были убиты, и зло бродило по земле.

Мистер Чемберлен подал в отставку, и в Даунинг-стрит, дом 10, вошел новый премьер-министр. Уинстон Черчилль был выпускником Хэрроу и пятым за четырехсотлетнюю историю школы, назначенным на этот знатный пост. Он был невысоким тучным мужчиной, который всегда выступал против задабривание Гитлера. Все мудро кивали и говорили, что он всегда прав.

Эвакуация Дюнкерка в конце мая стала унизительным поражением для союзников, поскольку мы были изгнаны из Европы; каждую ночь молилась за всех солдат, оказавшихся в затруднительном положении на французских побережьях в ожидании флотилии отважных малых судов, которые должны были доставить их домой. Однако Британские экспедиционные силы потеряли шестьдесят восемь тысяч солдат: убитые, раненные, пропавшие без вести или оказавшиеся в плену. Когда я выходила в город, то постоянно натыкалась на кого-то, кто знал того-то, того-то, потерявшего мужа, сына, брата, дядю, отца или племянника.

Все говорили о боевом духе британцев, но я сидела в ужасающей тишине, когда в кинотеатре по новостям Пате́ показывали измученных избитых солдат, возвращающихся домой. В этом не было ничего славного, и мистер Черчилль высказывался сурово, обращаясь к нации: «Войны не выигрываются эвакуациями».

Затем Франция пала.

Когда я увидела кинохронику, где Гитлер стоит перед Эйфелевой башней, то покинула кинотеатр. Было слишком страшно, слишком реально, слишком близко. Мы все знали, мы все это говорили: в любой день настанет очередь Британии.

И война подкрадывалась все ближе с намерением загрязнить нашу цветущую и благодатную землю. В конце июня немцы вторглись на Нормандские острова, расположенные у побережья Франции, но являющиеся частью нас, частью Соединенного Королевства. Было шокирующе узнать, что небольшая часть Соединенного Королевства уже находится под властью омерзительной свастики. Лишь в конце войны мы узнали о злодеяниях, о крови, пролитой на этих живописных островах.

В Италии Муссолини объявил войну со стороны фашистов, возомнив себя итальянским Гитлером. Он был надутым болваном, что при мысли о том, что партнер по Оси в одиночку завоюет остальную Европу, его самолюбию было чересчур сложно это вынести. Берлинский пакт был подписан Германией, Италией и Японией. Теперь предстояло противостоять новым страхам, с новыми врагами у порога. С заявлением Италии началась Североафриканская кампания, военная лихорадка словно распространялась по всему миру.

Мать мистера Черчилля была жительницей Нью-Йорка, и мы все втайне надеялись, что Америка придет нам на помощь.

Однако Америка не хотела участвовать в еще одной мировой войне всего через два десятилетия после последней, поэтому в 1940 году Великобритания выстояла в одиночестве. Всего двадцать миль холодного серого море — вот и все, что защищало маленькое островное государство от беспощадного врага. Британия была последним бастионом свободного мира в Европе.

Мы, британцы, затаили дыхание. Никто не знал, чего ждет господин Гитлер. Никто не знал, когда он придет — только тот факт, что это произойдет.

Я отлично сдала экзамены на аттестат о среднем образовании и собиралась провести второй год войны в Оксфорде, изучая современные и средневековые языки с углубленным изучением математики в качестве дополнительного предмета. Знала, что мне понравится там, среди колледжей из возвышающихся камней, состаренных и мрачных; с удовольствием посещала бы занятия, обсуждая сложные идеи с юными единомышленниками; обожала бы прогулки по Изиде и импровизированные лодочные вечеринки. Но совесть была тяжеловесна. Я должна была что-то сделать для военных усилий. Гарри вносил свою лепту, и я обязана была внести.

К этому времени брак с Гарри стал казаться давним сном. Я не видела супруга весь год и даже не была уверена, где он служит. Он получил «крылья» перед Рождеством, и я знала, что он летал на «Хоукер Харрикейн». Его последнее письмо было подвергнуто жесткой цензуре, но я смогла прочесть достаточно, чтобы понять: он получил первый «Супермарин Спитфайр» и был очень взволнован — написал, что «Спит» летает как мечта (и приземляется как утка). Это улыбнуло меня — так похоже на Гарри.

Он дал слово, что скоро увидится со мной, но потом все отпуска снова отменили, и Гарри не мог написать причину. Оставалось только ждать.

Итак, летом 1940 года я лежала на заднем дворе родительского дома. Низкое гудение пчел навевало сон, и непрочитанная мною книга упала на колени. Я смотрела сквозь ресницы на безграничное голубое небо, усеянное перистыми облаками, и задавалась вопросом, где Гарри и думает ли он обо мне.

Я услышала мамин топот по истертым каменным плитам, затем она с тихим вздохом опустилась в садовое кресло. Я лениво приоткрыла глаз и почувствовала укол вины — надо было помочь маме помыть картофель и морковь для ужина. Никто больше не чистил овощи — слишком неэкономно. Но на заднем дворе было так дивно, хоть мама и пожертвовала розами, чтобы освободить место для отвратительного убежища Андерсона, построенного из грязи и гофрированного железа, которое должно было защитить от бомб.

— Есть новости от Гарри? — вопросила мама.

— Да, но все было зацензурено. Такая бессмыслица! — по-детски вспылила я.

— Уверена, у цензоров есть свои причины, — ответила мама, в отличие от меня, более мягким тоном.

— Ну, я действительно…

Я не договорила, так как отец крикнул из окна кабинета:

— Залезайте в бомбоубежище!

— Боже правый! Скажи на милость, что?.. — начала мама.

— Сейчас же!

С колотящимся сердцем я схватила книгу и, спотыкаясь, вошла в душное укрытие, где было полно пауков. Отец отроду не кричал. Он совсем почти не говорил.

— Джеральд, что стряслось? — запыхавшись, спросила мама, колеблясь у входа, в то время как я забралась внутрь, широко раскрыв глаза от удивления.

Отец резко закашлялся, его легкие разрывались; он согнулся, чтобы втиснуться на скамью рядом со мной.

— Немецкие бомбардировщики нанесли удар по одному из наших морских конвоев в Ла-Манше и атаковали верфи в Южном Уэльсе. Кардифф оказались под ударом, погибли портовые грузчики. Услышал по радио. Они могут оказаться здесь в любую минуту, — затем повернулся и посмотрел на меня с жалостью. — Они подняли в воздух Королевские военно-воздушные силы — британские истребители сейчас в небе.

— Гарри…

Я встала, желая отправиться к нему, хоть что-то сделать.

— Сядь! — приказал отец. — Это не поможет.

Я рухнула обратно на скамью, чувствуя дрожь и слабость, с отчаянной потребностью воспользоваться уборной. Но в течение двух часов, я смотрела на простое золотое кольцо на левой руке, пока мы сидели в обжигающей жаре в укрытии, до тех пор пока отец нехотя согласился, что, вероятно, выходить безопасно. Он хотел, чтобы мы спали в укрытии, однако мама настояла на своем. Мы не слышали и не видели самолетов, но страх остался, царапая внутренности, закрадываясь в мозг.

Сидячая война закончилась огненной бурей смертей и разрушений; Битва за Британию по-настоящему началась. Мне было восемнадцать, замужняя, но во многих смыслах все еще ребенок.

Уинстон Черчилль обратился к нации, гулкий голос звучал серьезно и сурово по отцовскому радио: