ГЛАВА 13

Риона

Он пригвоздил моего отца к кресту.

На этот раз, когда я вырвалась из хватки охранников, они позволили мне.

Моя прогулка под алтарь — это не медленная, элегантная прогулка под тихую музыку, это полный гнева марш в красной дымке. Когда я иду навстречу жениху, мне не улыбаются ободряюще улыбающиеся гости на свадьбе. Единственные люди здесь, кроме Эмерик и папы, — это мои охранники и татуированный мужчина Эмерик, и единственный человек, который мне улыбается, — это он сам. Мои пальцы не обхватывают букет цветов, они так плотно сжаты по бокам, что ногти опасно близки к тому, чтобы врезаться в ладони. Мой отец не идет со мной под руку под венец, я иду одна, а сзади идут двое вооруженных мужчин.

Эмерик — моя цель, когда я мчусь вперед. Я еще не совсем поняла, каков мой план, когда я наконец доберусь до него, но мой кулак, соединенный с его самодовольной ухмылкой, кажется мне хорошей идеей.

Этот план улетучивается, когда я дохожу до первого ряда скамеек и вижу, что там забрызгана и лужа крови.

И рука.

Там просто лежит чертова рука.

Что-то плохое произошло здесь, пока я была заперта в этой крошечной комнате и превращалась в принцессу мафии Барби.

— Что, черт возьми, происходит? Чья это рука? — спрашиваю я, мое внимание все еще сосредоточено на придатке. Обе папины руки сейчас прибиты к кресту, так что я знаю, что она не принадлежит ему, и она слишком велика, чтобы принадлежать моей маме… — Это Тирнана?

Золотое кольцо на мизинце с гербом нашей семьи все еще окружает самый маленький палец на руке. Я всегда ненавидела это кольцо – я имею в виду, да ладно. Кольцо на мизинце? Они никому не идут, но Тирнан носил их с гордостью. Отказался когда-либо его снимать. Похоже, он сдерживает свое обещание даже сейчас.

Шаги на возвышении заставили мой взгляд оторваться от кровавой бойни и посмотреть на него. Его руки, обагрённые кровью, сложены перед ним. Эта поза настолько беспечна, что не соответствует нынешней атмосфере комнаты.

— Я уже говорил тебе, Риона, – его совершенный знойный голос окутывает меня, и как бы я ни старалась, я не могу остановить холодок, пробежавший по моей спине. Он не должен до сих пор оказывать на меня такое влияние, не сейчас. Не после сегодняшнего фарса. — Я рассказал тебе, что происходит с людьми, которые воруют у меня.

Я не позволяю держать руки людям, которые у меня воруют.

— Ты сказал, что возьмешь их за руки…

— Хорошая девочка, – Эмерик кивает с довольным выражением лица. — Правильно. Единственная причина, по которой я не взял обе, это потому, что он твой брат. Это было милостью с моей стороны.

— Милосердие? – сдавленный крик моего отца эхом разносится по пустоте в стропилах наверху. Он дергает ладони за толстые ногти, от чего из ран льется еще больше крови. — Ты изувечил моего мальчика!

Мой мозг пытается осмыслить то, что я вижу и слышу. Обычно приливы адреналина, подобные сегодняшнему, заставляют меня чувствовать себя бодрствующей — ясной, — но постоянное состояние гнева, в котором я находилась с тех пор, как узнала, каковы планы Эмерика на меня, затуманивает мой мозг.

— Тирнан украл у тебя... – я замолкаю, когда измученные и окровавленные кусочки начинают вставать на свои места. — На прошлой неделе, когда ты уехал встретиться с ним в Нью-Джерси…

Глаза моего отца вспыхивают при этих словах, его рот чуть приоткрывается, прежде чем захлопнуться, когда он понимает, что я обращаюсь к нему.

— Сюрприз тебе не к лицу, ирландец, — насмехается Эмерик, подходя ближе к тому месту, где висит распятый папа. — Неужели для тебя такой большой шок, что твоя дочь обращает на тебя внимание? Что она может знать больше, чем показывает?

Откуда он может знать обо мне что-то подобное, проведя вместе всего одну ночь, в то время как мои родители продолжают не обращать на это внимания?

— Недооценка людей приводит к гибели, — говорит ему Эмерик, прежде чем снова обратить свое внимание на мою точку зрения. — Твой брат украл товаров на полмиллиона долларов с моего склада в Нью-Джерси, а затем дорогой старый папа продал их моим конкурентам.

Большую часть последнего десятилетия я потратила на то, чтобы укреплять и укреплять контроль над своим самообладанием, чтобы гарантировать, что я никогда не ускользну от своей семьи и не позволю им видеть сквозь мою маску. Прямо сейчас вся эта добровольная обусловленность вылетела в окно.

Неужели моя семья сошла с ума, вечно любящая меня?

— Ты украл у него. Зачем? – меня озадачивает низкий, мрачный тон моего голоса. Моя послушная маскировка рушится с каждой секундой.

Мой отец смотрит на меня так, будто не узнает, а Эмерик смотрит на меня так, будто я — приз. Его приз.

— Это… это был просто бизнес. Вот как все устроено в нашем мире… – лицо папы, которое, по крайней мере, имело порядочность, чтобы продемонстрировать капельку стыда с тех пор, как я шла к алтарю, принимает то выражение святости, которое я презираю. Это тот же самый, который Тирнан унаследовал от него. — Нет. Достаточно. Мне не нужно объясняться с тобой…

Папа впадает в приступ хриплого кашля, когда кулак Эмерика сталкивается с его рёбрами, эффективно останавливая любую другую чушь, которую он собирался извергнуть в меня.

— Поскольку Рионе придется расплачиваться за твою цитату, без кавычек, «деловые отношения», я думаю, что она задает несколько вопросов более чем уместно, – Эмерик наклоняется и оказывается прямо перед лицом моего отца, заставляя задыхающегося мужчину смотреть ему в глаза, когда он спрашивает: — Разве ты не согласен?

Папа изо всех сил старается не шарахаться от него, но, как волк низшего ранга в стае, отец подчиняется и отворачивается. Эмерик выглядит более чем довольным этим жестом, когда поворачивается ко мне.

— Твой отец в долгу за то, что украл у меня, и я решил, что хочу в качестве компенсации за свои проблемы, – он подкрадывается ближе ко мне, и эта напористая развязность, которую я ценила в прошлом, теперь действует мне на нервы. — Я уверен, что ты уже придумала, что это может быть, не так ли, принцесса?

— Я, — успеваю выдавить я сквозь стиснутые зубы. — Думаешь, я выйду за тебя, чтобы расплатиться с долгами? – издевательский звук, сорвавшийся с моих губ, заставил глаза Эмерика потемнеть. Не в гневе, а в голоде. Тот же взгляд был, когда я бросила ему вызов в клетке.

— Я ничего не думаю, – он продолжает медленно и методично приближаться ко мне. У него как будто нет ни одной заботы на свете, и то, что здесь происходит, для него всего лишь очередной день в офисе. Полагаю, что для Эмерика это так. — Я знаю, что ты станешь моей женой, потому что я знаю, что с тобой произойдет, если ты не поставишь сюда свою хорошенькую задницу и не позволишь мне наблюдать, как твои губы обхватывают слова «Да». Знаешь, что произойдет, если ты уйдешь отсюда без моей фамилии, Риона?

В ответ на мое упорное молчание он склоняет голову в сторону татуированного зверя человека, молча стоящего у края платформы. Это тот самый человек, который спас жизнь Эмерику на Новый год. Он похож на викинга с бритой по бокам головой и более короткой, но густой бородой. А еще он выглядит так, будто мог бы раздавить чей-нибудь череп одним кулаком, если бы захотел. Другими словами, мне бы не хотелось его разозлить и оказаться на его плохой стороне.

— Спасибо, Нова, — говорит ему Эмерик, беря предложенный ему файл.

Он роется в бумагах внутри, и при этом его небрежное и непринужденное поведение тает. Что-то темное омывает острые края его лица, и вездесущая буря в его глазах становится ледяной. Это изменение в его чертах заставляет меня задуматься, носит ли Эмерик Бэйнс маску.

— Фамилия «Козлов» тебе знакома? Конкретно Игорь и Богдан Козловы?

От этого у меня напрягается позвоночник. Оба моих взаимодействия с людьми, носящими фамилию «Козлов», были далеко не идеальными. От танца с Богданом у меня мурашки по коже, как от сотни пауков, ползающих по тебе, и Полины Козловой... Что-то в этой женщине было не так.

— А что?

— Мне просто было любопытно, знакома ли ты с человеком, которому тебя продал твой отец.

Продал меня?

Должно быть, мое замешательство отражается на моем лице, потому что Эмерик вытаскивает из папки одну из фотографий и предлагает ее мне. Я с трудом принимаю это и смотрю на покрытое шрамами лицо Богдана Козлова.

— Это лицо может полюбить только мать, не так ли? — комментирует он сухо. — Разве твои родители не рассказывали тебе о своей сделке с русскими?

— Мои родители мне ничего не говорят, но я думаю, ты это знаешь.

Меня уже насильно привезли в церковь и засунули в это платье. У моего брата нет руки, а мой отец выдает себя за Иисуса. На этом этапе, почему я должна продолжать притворяться, что у меня есть фильтр?

— Это не твоя забота…

— Это была ее забота. Это стало ее беспокойством, когда Игорь назвал тебе цену за союз с русскими, и ты охотно ее заплатил, зная, за какого человека выдаешь свою дочь замуж, – опасная темная сила, захватившая Эмерик мгновение назад, чернеет еще больше. Это как стоять на улице во время грозы и вдалеке звучат сирены торнадо. Здравомыслящие люди бросились бы искать убежище, а я ненавижу себя, потому что даже сейчас меня тянет к безумию.

Ухмылка, которая появляется на лице папы, — это книга.

— Лицемерие с твоей стороны — известного невменяемого Эмерика Бэйнса — судить о характере другого человека просто смехотворно.

— Когда я когда-либо заявлял, что я хороший человек? Я такой же моральный банкрот, как и они, и окровавить руки — одно из моих любимых занятий, но я никогда не резал женщину ради спорта.

Эмерик протягивает мне остальную часть файла, молча приказав мне изучить его содержимое.

— Но можем ли мы сказать то же самое о Богдане Козлове?

Как послушная девочка, которой я притворяюсь, я беру предложенную папку.

— Что ты ей показываешь? — требует мой отец, снова выдергивая ногти в припадке. Раны рвутся, и из ран льется еще больше крови. Он изо всех сил старается выглядеть возмущенным, но явный намек на панику заставляет меня с тревогой открыть файл. — Какую ложь ты говоришь моей дочери?