— Не мог заснуть. Папа запил. Ломает всё, что, чёрт возьми, осталось. Вот, хотел взглянуть на тебя, — притягиваю её к себе, и, чёрт возьми, я никогда не думал, что она спит в таком белье. Крошечные шортики. Свободная футболка, спадающая с одного плеча.

— И ты пришёл ко мне, потому что... тебе нужен был плюшевый мишка? — съязвила она. — Если бы меня когда-нибудь считали медведем, я была бы больше похожа на гризли.

— Тогда, Гризли, тебе придётся это сделать.

Я скинул туфли, скользнул в постель и притянул её к себе. Она было рассмеялась, но попыталась подавить этот звук. Эта девушка, которая никогда не смеётся, сейчас смеётся — вместе со мной.

— Я тоже никак не могла уснуть, — внезапно прошептала она, рисуя круги на моём предплечье. Прямо там, где сейчас у меня татуировка. Блядь, она убила меня. Она всегда была закрытой маленькой шкатулкой, Пандорой, и вообще не склонна много говорить о своих чувствах. Она могла истекать кровью до смерти, и если бы её спросили, больно ли ей, эта девушка… Она, вероятно, пожала бы плечами, даже если бы это её убило.

Я понимаю её. Каким-то образом я её понимаю. И она понимает меня. В ту ночь я крепко прижимал её к себе, и через несколько секунд она задремала в моих объятиях. Раньше Пандора доверяла мне достаточно, чтобы сделать это. Лежать и спать, крепко прижавшись ко мне. Я поставил будильник на своём телефоне на пять утра, чтобы её мать нас не застукала. Потом уставился на потолок и стал размышлять, а вспоминала ли она обо мне всякий раз, когда смотрела на этот вращающийся вентилятор. Или думала ли она обо мне так же, как я думал в постели о ней.

Моя мать умерла, когда мне было всего три года. Я помню, как она пахла, её прикосновения, но не её лицо. Меня немного бесит, что я не могу вспомнить её лицо. Ещё больше ненавижу тот факт, что мой отец плохо справился с ситуацией и избавился от всех фотографий до того, как я мог высказать своё мнение по этому поводу.

Когда моего отца поймали на торговле наркотиками, правительство поспешило отобрать машины и дом. Мы переехали к дяде Тому до суда, и он оказался хуже папы. Алкоголь — это всё, что знал этот человек. Друзья? Интересно посмотреть, как бы они разбежались, когда лицо моего отца появилось в вечерних новостях.

За один день я превратился из самого популярного маленького засранца в частной школе в одиночку за столом. Раз — и всё, в мгновение ока.

Это казалось сюрреалистичным. Нереальным.

Я не мог ни спать, ни есть, потому что в глубине души понимал, что произойдёт дальше.

Боялся этого, всё время сидя как на иголках. Ожидая последнюю каплю, которая переполнит стакан воды, в котором я мог бы утонуть. Затянет последнюю грёбаную петлю, на которой меня повесили. И всё ждал, что единственное, что у меня осталось — то, чего я больше всего хотел, — тоже исчезнет.

Когда ваша жизнь разворачивается на сто восемьдесят градусов, появляются страхи. И я боялся потерять её больше всего на свете. Чёрт, я боялся, что уже потерял.

5:02 утра. Всю ночь я не сомкнул глаз, думая о ней, и всё, чего я хотел, это убедиться, что она со мной. Порывшись в кармане, я обхватил пальцами кольцо моей матери. Единственное, что удалось спасти. Потому что я его спрятал. По закону, у меня не должно было быть даже этого кольца. Но это кольцо — всё, что у меня осталось от моей матери, и я хотел, чтобы оно досталось моей девочке. На следующий день я повёл её в доки и отдал ей кольцо перед тем, как мы покинули яхту, на которую проникли тайком.

Она поцеловала меня так...

Наверное, каждый раз, когда она вот так целовала меня в ответ, я обманывал себя, думая, что она тоже меня любит.

И вот, несколько месяцев спустя, на следующий день после того, как папе вынесли приговор, это случилось.

Я узнал, что девушка, которую я хотел любить так, как хотел дышать... никогда не сможет быть со мной.

Мне нужно было уйти. И я ушёл, ненавидя каждый свой шаг.

Ни выпивка, ни проститутки, ни другие девушки, ничто не могло притупить мои чувства настолько, чтобы я перестал, просто, чёрт возьми, перестал в ней нуждаться.

Даже песни.

Несколько месяцев спустя, вдрызг напившись, я выплеснул это, потому что мне нужно было обвинить кого-то в своей дерьмовой жизни. Поэтому обвинил источник своей боли. А мои новые друзья, Викинги? Они чёрт возьми, оценили по достоинству содержащийся в новой песне гнев, иронию смешения моей музыки с Моцартом. Я пою её теперь, кажется, каждый день, и мог бы спеть ещё миллион раз, но всё равно убеждён, что убил бы за то, чтобы она полюбила меня снова.

Хоть на грёбаную минуту.

Даже на секунду.

Чтобы просто поцеловала меня и, чёрт возьми, сказала, что, по крайней мере, в те дни она меня любила.

9

ТАНЦЫ ПОД ИХ ДУДКУ

Пандора

Просыпаюсь рано. Хореограф ждёт меня в бальном зале отеля вместе с одиннадцатью другими танцорами. Летитта тоже там, с ухмылкой наблюдает, как я вхожу. Не успев выпить кофе, мрачная и невыспавшаяся. И даже не ухмыляюсь в ответ.

Прошлой ночью мне не спалось. Я всё ждала, что сами-знаете-кто придёт ко мне в постель. Нет, не ждала. Чуть ли не... предвкушала. Печально, но это правда. Всё время вспоминала, как в те времена, когда нам было по семнадцать, он забирался по решётке в мою комнату, а я ждала — притворялась, что не жду, — и сердце подскакивало, когда он тихо стучал в окно. Я быстро впускала Маккенну, он снимал рубашку, ботинки, забирался ко мне в постель в одних джинсах, а я вдыхала его запах и прижималась ближе, горя желанием сказать, что с тех пор, как умер мой отец, он единственный, кто мог заставить меня забыть о боли. Сказать ему, что мне больно осознавать, что моя мама день и ночь готовилась к делу, чтобы и у него тоже забрать его отца...

— Всё в порядке, он сам виноват, — прошептал Кенна, когда я снова сказала ему, что сожалею. Но голос у него был грустный. И как ему не грустить?

А потом я засыпала, хотя и старалась этого не делать, испытывая умиротворение и спокойствие от его запаха, тепла и от того, как он подолгу нежно гладил меня рукой по спине. Потом я просыпалась одна, видела примятую подушку и приоткрытое окно, через которое он выскальзывал, как раз вовремя, до того, как моя мама приходила будить меня в школу.

— Закрой окно, здесь холодно! — брюзжала она.

— Ты как старая бабка, — бурчала я.

— Это так неуважительно, Пандора.

— Прости, — бормотала я и исчезала в душе, где стояла под струями воды, стекающими по моему телу, и уже начиная испытывать отвращение к предстоящему дню. Я знала, что будет, поскольку то же самое было и вчера, и позавчера тоже.

Я буду смотреть на Маккенну издалека. Он тоже. Мы будем притворяться, что только что не держались за руки, и не спали, когда моё тело кольцом обвивалось вокруг него, большого и постоянно растущего. Я проводила время со своим довольно узким кругом друзей, чувствуя, что он охраняет меня, как волк, из-за стола, в окружении подражателей. Но после слушания рядом остались только настоящие смутьяны из неблагополучных семей. Все ждали суда над его отцом и приговора — но Кенна?

В школе Кенну уже все «осудили». Все, кроме меня. Мы проходили мимо друг друга в коридоре, оба напрягались, чтобы не стукнуться плечами.

Мы опаздывали на занятия, и каждый раз методы были разными. Иногда, когда пустели коридоры, он по-черепашьи медленно завязывал шнурки на ботинках. В других случаях я роняла свои книги как раз в тот момент, когда он проходил мимо, чтобы у него появлялась причина присесть на корточки поближе ко мне и помочь засунуть книги в рюкзак. На самом деле это было глупо, но день превращался в пытку, если я не обменивалась с ним хотя бы одним словом. Одним словом, с ним.

— Привет, — тихо говорил он, криво улыбаясь.

— Привет. Спасибо, — отвечала я, хотя на самом деле имела в виду, что хочу быть с ним.

И его серебристые глаза говорили с молчаливым разочарованием: «Почему я, чёрт возьми, не могу быть с тобой?»

Меня убивали парочки, которые разгуливали по коридору, держась за руки. Я всегда замечала, как сжимались его челюсти, как он напрягался, когда недоумевал, почему у нас этого не может быть.

— Моя мать, — объясняла я. Она не поймёт. Она следила за мной, как ястреб, с тех пор как увидела, что он провожает меня домой. Моя мать всё бы испортила.

— Да, знаю, просто я расстроен, — шептал он на ухо, обдавая дыханием, словно нежным ветерком, вешал рюкзак мне на плечо и проводил большим пальцем по коже там, где сползла футболка, крадя это прикосновение... и вместе с ним моё сердце.

— Приходи ко мне сегодня вечером, — выпалила я.

— В любое время. Всегда, — сказал он.

Всегда...

Шесть лет — на самом деле чуть больше, — а я до сих пор помню его. Всегда. Когда он возбуждался, — ни с того, ни с сего вдруг: из-за моего взгляда, улыбки, расчёски, шорт, которые я носила, — его глаза становились похожими на тусклое серебро, и я никогда больше не могла смотреть на серебро без боли в груди. Маккенна больше не тот мальчик. И я не та девочка, которая ждёт его в своей постели, нетерпеливо выглядывая в окно. Но прошлой ночью я почувствовала себя очень похожей на неё.

Почувствовала себя точно такой же, как она. Нетерпеливой, полной надежд, боящейся надеяться. Уязвимой.

Маккенна стал самым мощным источником боли в моей жизни, и когда он рядом, мой инстинкт самосохранения пробуждается сильнее, чем когда-либо. Каждая частичка его — угроза: его голос, его поцелуй, наше прошлое, моё собственное сердце. Я была так уверена, что избавилась от своего сердца, но он заставил меня осознать, что где-то внутри меня оно всё ещё есть. Оно оживает, когда он рядом, и кричит: «Берегись...»

Но сейчас я раздражена, потому что он не искал меня, как я хотела, даже если ненавижу себя за это желание.

Ему удалось довести меня до такой степени беспокойства, что я подумываю о том, чтобы принять на ночь клоназепам. Но у меня осталось всего две таблетки. А вдруг нам снова придётся лететь? И если этот дурацкий самолёт не упадёт сам, то я умру от остановки сердца.