Молодой человек порылся в сумке и достал что-то, похожее на футляр для очков. Он был серый, с серебряной фигурой в виде синусоиды, тиснённой на крышке. Молодой человек положил футляр на колени. Он повторил:

— Большинство людей не сделали бы того, что сделали вы. Мы у вас в долгу. За Иллу.

Я знал это имя, и хотя он произнёс его как "Йелла", я знал правильное написание. И по его глазам я понял, что он знал, что я в курсе.

— Это из "Марсианских хроник"[43]. Но вы ведь не с Марса, сэр?

Он улыбнулся.

— Вовсе нет. И мы здесь не потому, что желаем земных женщин.

Буч аккуратно поставил своё пиво, как будто от неосторожного движения банка бы разбилась.

— Вы читаете наши мысли.

— Иногда. Не всегда. Как бы вот так. — Он провёл пальцем по волнообразной фигуре на сером футляре. — Мысли для нас не имеют значения. Они приходят, проходят, им на смену приходят другие. Эфемеры. Нас больше интересует то, что ими движет. Для разумных существ это что-то... центральное? Мощное? Значимое? Я не знаю правильного слова. Возможно, у вас его нет.

— Первобытное? — предложил я.

Он кивнул, улыбнулся и отпил пива.

— Да. Первобытное. Хорошее слово.

— Откуда вы? — спросил Буч.

— Это не имеет значения.

— Почему? — спросил я. — Зачем вы прибыли на Землю?

— Это более интересный вопрос, и поскольку вы спасли Иллу, я отвечу. Мы собираем.

— Что собираете? — спросил я, вспомнив истории, которые читал (и видел по телевизору) о пришельцах, похищающих людей и проводящих над ними негуманные опыты. — Людей?

— Нет. Другие вещи. Предметы. Но не такие, как этот. — Он достал из сумки пустую банку из-под пива. — Этот предмет для нас ничего не значит, но для меня он особенный. Есть хорошее слово для этого, возможно, французское. A venir?

— Сувенир, — сказал я.

— Да. Это мой сувенир этой замечательной ночи. Мы бываем на распродажах.

— Вы шутите, — сказал я.

— В разных местах они называются по-разному. В Италии — vendita in cantiere. На Самоа — fanua fa'tau. Мы приобретаем некоторые вещи для истории, некоторые — для изучения. У нас есть пленка, на которой запечатлена смерть вашего Кеннеди от выстрела из винтовки. У нас есть фотография с автографом Джуджуди.

— Погодите. — Буч нахмурился. — Вы говорите о судье Джуди[44]?

— Да, Джуджуди. У нас есть фотография Эмметта Тилла[45], юноши с обезображенным лицом. Микки Мауса и его клуба. У нас есть реактивный двигатель из хранилища выброшенных предметов.

"Они — сборщики мусора", — подумал я. — "И не так уж отличаются от Ренни Лакасса".

— Мы собираем эти предметы, чтобы запомнить ваш мир, который скоро исчезнет. Мы делаем то же самое на других планетах, но их не так много. Вселенная холодна. Разумная жизнь встречается редко.

Мне было плевать, насколько редко, мне было важно другое.

— Как скоро исчезнет наш мир? Вы это знаете или только предполагаете? — И прежде чем он успел ответить. — Вы не можете этого знать. Не на сто процентов.

— Если мерить ваши мерками, то через век, если вам, как вы говорите, "повезёт". А это всего лишь миг в масштабах времени Вселенной.

— Я в это не верю, — категорично заявил Буч. — Да, у нас есть проблемы, но мы не самоубийцы. — Потом, возможно, вспомнив о буддистских монахах, которые не так давно поджигали себя во Вьетнаме, добавил. — Большинство из нас хочет жить.

— Это неизбежно, — сказал молодой человек. На его лице было написано сожаление. Может быть, в этот момент он думал о Моне Лизе или пирамидах. А может, просто о том, что больше не будет ни банок пива, ни фотографий с автографами Джуджуди. — Когда интеллект опережает эмоциональную устойчивость, это всего лишь вопрос времени. — Он указал на угол нашей хижины, где лежали ружья. — Вы — дети, играющие с огнём. — Он встал. — Я должен идти. Это для вас. Подарок. Наш способ отблагодарить вас за спасение Иллы.

Он протянул серый футляр. Буч взял его и осмотрел.

— Не могу понять, как его открыть.

Я взял футляр. Буч был прав. Не было ни петли, ни крышки.

— Подышите на волну, — произнёс молодой человек. — Не сейчас, после моего ухода. Мы дарим вам ключ от жизни, потому что вы подарили Илле своё дыхание. Вы отдали ей часть своей жизни.

— Это для нас обоих? — спросил я. В конце концов, ведь только Буч делал женщине искусственное дыхание.

— Да.

— Что оно на самом деле делает?

— Нет слова для обозначения того, что оно делает, кроме слова "первобытное". Способ использовать то, что вы не используете из-за... — Он наклонился вперёд, нахмурив лоб, затем поднял глаза. — Из-за шума в вашей жизни. Из-за лишних мыслей. Мысли бессмысленны. Хуже того, они опасны.

Я был озадачен.

— Оно исполняет желания? Как в сказке?

Он засмеялся, затем словно удивился, что может смеяться.

— Оно не даст вам того, чего у вас нет. Это аксиома.

Он направился к двери, затем оглянулся.

— Мне жаль вас. Ваша планета — это живое дыхание во Вселенной, которая в основном наполнена мёртвыми огнями.

Он ушёл. Я ждал, когда снова хлынет свет, но этого не произошло. Если бы не серый футляр, который теперь держал Буч в своих руках, можно было бы подумать, что всего этого не было.

— Лэр, мне это не приснилось?

Я указал на футляр.

Он улыбнулся своей безрассудной, беспечной улыбкой, которую я знал с тех пор, как мы, будучи детьми, бегали по "Лестнице самоубийц" в Касл-Роке, чувствуя, как она дрожит под нашими кроссовками.

— Хочешь попробовать?

— Есть старая пословица: бойся данайцев, дары приносящих...

— Да, но?

— Чёрт с ним, я согласен. Вдувай своё драгоценное первобытное дыхание, Бучи.

Он улыбнулся, покачал головой и протянул футляр мне.

— После тебя. И если ты отдашь концы, я обещаю позаботиться о Шейле и Марке.

— Марк уже достаточно взрослый, чтобы самому позаботиться о себе, — сказал я. — Ладно, Сезам, откройся.

Я осторожно подул на волну. Футляр открылся. Он был пуст. Но когда я вдохнул, то уловил слабый запах мяты. Да, скорее всего, это была мята.

Футляр закрылся сам собой. Не было видно линии, где крышка соприкасалась с корпусом, и не было петель. Он выглядел абсолютно цельным.

— Ничего? — спросил Буч.

— Ничего. Твоя очередь. — Я протянул ему футляр.

Он взял его и осторожно подул на волну. Футляр открылся. Он наклонился, робко понюхал, затем глубоко вдохнул. Футляр закрылся.

— Грушанка?

— Мне показалось, мята, но, наверное, это одно и то же.

— Вот тебе и данайцы, дары приносящие, — сказал он. — Лэр... это ведь не было розыгрышем, а? Ну, знаешь, когда девушка и парень прикидываются... ну, там, фокус, обман... — Он замолчал. — Нет, а?

— Нет.

Он положил серый футляр на столик рядом с блокнотом для рисования.

— Что ты собираешься сказать Шейле?

— Наверное, ничего. Я предпочёл бы, чтобы моя жена не решила, что я сошёл с ума.

Он рассмеялся.

— Ну-ну, удачи. Она читает тебя, как открытую книгу.

Конечно, он оказался прав. И когда Шейла начала расспрашивать (допрашивать), я рассказал ей, что нет, мы не заблудились, но попали в переделку в лесу. Какой-то охотник выстрелил в оленя, как он думал, и пуля прошла между нами. Мы так и не увидели, кто это был, сказал я ей... и когда она спросила у Буча, он поддержал мою версию. Сказал, что это, вероятно, был кто-то из приезжих, из другого штата. И это не было совсем неправдой, Буч действительно видел пару таких.

Буч зевнул.

— Я иду спать.

— Ты сможешь уснуть? — спросил я и сам зевнул. — Сколько сейчас времени, кстати?

Буч посмотрел на свои часы и покачал головой.

— Остановились. А твои?

— Да, и... — я снова зевнул, — ...они на заводе. Должны быть в порядке, но не идут.

— Лэр? То, что мы вдыхали... думаю, это было какое-то успокоительное. А если это яд?

— Значит, мы умрём, — ответил я. — Я пойду спать.

Так мы и поступили.

Мне приснился сон о пожаре.

Когда я проснулся, за окнами уже стоял день. Буч сидел на кухне в главной комнате. Кофейник стоял на плите и пыхтел. Буч спросил, как я себя чувствую.

— Нормально, — ответил я. — А ты?

— Как огурчик... Кофе?

— Да. Потом нужно пойти посмотреть, на месте ли мост. Если на месте, мы поедем. Появимся раньше запланированного.

— Как мы иногда и делаем, — сказал он и налил кофе. Чёрный кофе, насыщенный и крепкий. Как раз то, что нужно после встречи с инопланетянами. При дневном свете всё это должно было казаться галлюцинацией, однако не казалось. Ни мне, ни Бучу, когда я его спросил.

Хлеб уже закончился, но осталась пара фруктовых пирогов. Я представил, как Шейла качает головой и говорит, что только мужчины в лесу будут есть на завтрак пироги "Хостесс".

— Вкусно, — жуя, произнёс Буч.

— Да. Отлично. Тебе что-нибудь снилось, Бучи?

— Нет. — Он задумался. — По крайней мере, не помню. Но посмотри на это.

Он взял свой блокнот и пролистал страницы с рисунками, которые рисовал вечерами — обычные наброски и карикатуры, включая одну с моим изображением: на ней у меня была голова в форме воздушного шарика, я широко ухмылялся и переворачивал блинчики на сковороде. Ближе к концу блокнота он остановился и показал мне страничку с новым рисунком. Там был наш молодой гость: светлые волосы, жилет, брюки цвета хаки, сумка через плечо. Это была не карикатура, это был тот самый человек (если его так можно назвать) во всех подробностях... с одним исключением. Глаза молодого человека были полны звёзд.

— Чёрт возьми, это потрясающе, — восхищенно сказал я. — Давно ты уже не спишь?

— Около часа. Я нарисовал это за двадцать минут. Просто знал, что делать. Как будто оно уже было готово. Не изменил ни одной черточки, ни одной линии. Безумие, да?

— Безумие, — согласился я.

Я подумал, не рассказать ли ему про свой сон о горящем сарае. Сон был невероятно ярким. Довольно долгое время я пытался всякими способами начать рассказ о необычной, причудливой буре. Над этим рассказом я размышлял, если честно, уже много лет. Эта идея пришла мне в голову, когда я был примерно в том возрасте, в котором сейчас находится мой сын. Я пробовал начать то с одного персонажа, то с другого, то с описания города, где развернулся бы сюжет; однажды я даже пытался начать с метеорологической сводки.