А, может, я всё это нафантазировал.

— Лэр?

— Конечно. Ещё один день, потом вернёмся. Мне нужно очистить водостоки, пока не выпал снег, а я всё откладываю.

Следующий день выдался прохладным, ясным и идеальным для охоты, но мы не увидели ни одного белохвостого оленя. Я не слышал пения птиц, только изредка каркали вороны. Я внимательно смотрел по сторонам в поисках белок, но не заметил ни одной. Даже бурундуков не было, а лес должен был кишеть ими. Я услышал несколько выстрелов, но они прозвучали далеко, возле озера, и охотники стреляли не обязательно по оленям. Иногда ребятам становится скучно, и они выпускают пару патронов, особенно если понимают, что дичь не спугнуть.

Мы встретились в хижине за обедом, а затем вместе вышли на природу. Мы уже не надеялись найти оленей и не нашли их, но это был прекрасный день для прогулки на свежем воздухе. Мы прошли вдоль ручья около мили, затем сели на поваленное дерево и открыли банки с пивом "Будвайзер".

— Это как-то ненормально, — заметил Буч. — И мне это совсем не нравится. Я бы предложил уехать сегодня, но пока мы загрузимся, уже стемнеет, а я не доверяю фарам "НеллиБель" на этих лесных дорогах.

Вдруг поднялся ветер, зашумел листвой на деревьях. От этого звука я вздрогнул и оглянулся через плечо. Буч тоже. Затем мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Нервничаешь? — спросил я.

— Чуть-чуть. Помнишь, как мы на спор пошли в старый дом Спайера? Это было в 1946 году, кажется?

Я вспомнил. Старик Спайер вернулся с Окинавы[40] с выбитым глазом и разнес себе голову из ружья в своей гостиной. Об этом шумел весь город.

— Все считали его дом — домом с привидениями, — сказал я. — Сколько нам тогда было? Тринадцать?

— Наверное. Мы зашли в тот дом и что-то взяли оттуда как доказательство, что были там.

— Я взял картину. Какой-то старый пейзаж, просто сорвал со стены. А ты?

— Грёбаную подушку с дивана, — ответил он и рассмеялся. — Глупость какая! Я вспомнил дом Спайера, потому что сейчас чувствую что-то похожее на то, чувствовал тогда. Ни оленей, ни птиц, ни белок. Может, в его доме не было привидений, но этот лес... — Он пожал плечами и отпил немного пива.

— Мы можем уехать сегодня. Эти фары, наверное, будут в порядке.

— Нет. Завтра. Соберём вещи сегодня вечером, ляжем пораньше спать и уедем с первыми лучами солнца. Если ты согласен.

— Согласен.

Всё в нашей жизни сложилось бы совершенно по-другому, если бы тогда мы доверились фарам "НеллиБель". Иногда мне кажется, что мы уехали тем вечером. Иногда мне кажется, что существуют Теневой Лэрд и Теневой Буч, которые прожили теневые жизни. Теневой Буч не уехал в Сиэтл, а Теневой Лэрд не написал ни одного романа, не говоря уже о дюжине. Эти тени были порядочными людьми, которые жили ничем не примечательной жизнью в Харлоу. Они управляли свалкой, владели транспортной компанией, занимались городскими делами, как полагается: чтобы на городском собрании в марте сходился бюджет и чтобы было меньше жалоб от консерваторов, которые мечтали вернуть "Бедную ферму"[41]. Теневой Буч женился на девушке, с которой познакомился в боп-баре в Льюистоне, и завел ораву теневых детишек.

Теперь я говорю себе, что хорошо, что этого не случилось. Буч говорил себе то же самое. Я знаю, потому что мы общались друг с другом об этом по телефону, а позже по "Скайпу" или "ФейсТайм". Всё было хорошо. Несомненно. Мы стали знаменитыми. Мы стали богатыми. Наши мечты сбылись. В этом нет ничего плохого, и если у меня когда-то возникали сомнения по поводу того, правильно ли сложилась моя жизнь, то разве не у всех так бывает?

Ведь так же?

В тот день ужин готовил Буч. Он просто бросил в кастрюлю кучу остатков еды и назвал своё варево рагу. Мы ели его с хлебом и запивали колодезной водой, которая, честно говоря, была лучшей частью трапезы.

— Я больше никогда не дам тебе готовить, — сказал я Бучу, когда мы мыли посуду.

— Ловлю на слове, — парировал он.

Мы собрали все вещи и сложили их у двери. Буч слегка пнул большую аптечку.

— Зачем мы вечно таскаем эту штуковину?

— Потому что на этом настаивает Шейла. Она уверена, что кто-то из нас упадет в яму и сломает ногу или кого-то из нас подстрелят. Вероятно, приезжий с винтовкой с оптическим прицелом.

— Чепуха. Думаю, она просто суеверная. Верит, что единственный раз, когда мы не возьмём с собой аптечку, станет тем самым разом, когда она нам понадобится. Хочешь пойти посмотреть ещё раз?

Мне не нужно было спрашивать, что он имел в виду.

— Почему бы и нет.

Мы пошли на поляну посмотреть на небо.

Огоньков мы не увидели, но на мосту что-то было. Вернее, кто-то. На досках лицом вниз лежала женщина.

— Какого хрена? — вымолвил Буч и побежал на мост. Я последовал за ним. Мне не нравилось, что мы втроём находимся на мосту одновременно, да еще так близко друг к другу, но нельзя было оставлять её там, лежащей без сознания, а возможно, и мёртвой. У неё были длинные чёрные волосы. Вечер была ветреным, и я заметил, что когда дул ветер, её волосы раздувались одним пучком, как будто пряди были склеены. Не тонкие разлетающиеся пряди, а только этот пучок.

— Хватай её за ноги, — велел Буч. — Надо убрать её, пока этот чёртов мост не рухнул в чёртов ручей. — Он был прав. Я слышал, как скрипят опоры и как грохочет Джиласи, полноводный от дождя.

Я взял её за ноги. На ней были сапоги и вельветовые брюки, и в ней было что-то странное. Но было темно, мне было страшно, и всё, чего я хотел, — это почувствовать твёрдую почву под ногами. Буч поднял её за плечи и вскрикнул от отвращения.

— Что? — спросил я.

— Неважно, давай быстрее!

Мы перетащили её с моста на поляну. Всего шестьдесят футов, но казалось, что прошла целая вечность.

— Положи её, положи. Господи! Господи, Боже мой!

Буч уронил верхнюю часть её тела, и она рухнула лицом вниз, но он даже не обратил на это внимания. Он скрестил руки и начал тереть ладонями подмышки, как будто хотел избавиться от чего-то противного и неприятного.

Я начал опускать её ноги и застыл, не веря своим глазам. Мои пальцы, казалось, погрузились в её сапоги, словно они были из глины, а не из кожи. Я выдернул руки и тупо уставился на следы на пальцах. Следы постепенно исчезали.

— Боже мой!

— Это как... чёрт, как будто она сделана из пластилина или чего-то подобного.

— Буч.

— Что? Чёрт побери, что?

— Её одежда — это не одежда. Это как... боди-арт. Или камуфляж. Или ещё какая-то чертовщина.

Он наклонился к ней.

— Слишком темно. У тебя есть...

— Фонарик? Нет. Не взял его. Её волосы...

Я дотронулся до её волос, потом резко отдёрнул руку. Это были не волосы. Это было что-то твёрдое, но податливое. Не парик, но что-то искусственное. Я не знал, что это такое.

— Она мертва? — спросил я. — Мертва же...

Но в этот момент женщина сделала долгий хриплый вдох. Её нога дёрнулась.

— Помоги мне её перевернуть, — сказал Буч.

Я взял её ногу, стараясь не обращать внимания на эту странную гибкость. В моей голове, как метеор, промелькнула мысль о Гамби[42]. Буч схватил её за плечо. Мы перевернули её. Даже в темноте было видно, что она молода, красива и жутко бледна. Мы заметили ещё кое-что. Её лицо было лицом манекена из универмага, гладкое и без морщин. Глаза были закрыты. Только у её век был цвет — цвет синяка.

"Это не человек", — подумал я.

Она сделала ещё один хриплый вдох. Он, казалось, зацепился за что-то в её горле, когда она выдыхала. Больше она не сделала ни одного вдоха.

Будь я один, наверное, я бы застыл на месте и дал бы ей умереть. Её спас Буч. Он упал на колени, двумя пальцами раскрыл ей челюсть и приложил свой рот к её рту. Зажал ей нос и вдохнул в неё воздух. Её грудь поднялась. Буч повернул голову в сторону, сплюнул и сделал ещё один глубокий вдох. Он снова вдохнул в неё воздух, и её грудь снова поднялась. Он поднял голову и уставился на меня, выпучив глаза.

— Это как целовать пластик, — сказал он и снова принялся за дело.

Пока он склонялся над ней, женщина открыла глаза и посмотрела на меня. Когда Буч отстранился, она сделала ещё один хриплый, горловой, гортанный вдох.

— Аптечка, — сказал Буч. — ЭпиПен. И "Иноген". Быстрее! Принеси, чёрт возьми!

Я покачнулся на ногах, и на мгновение мне показалось, что я грохнусь в обморок. Я шлёпнул себя по лицу, чтобы прийти в себя, и побежал к хижине. "Она, оно, что бы это ни было, умрёт, когда я вернусь", — подумал я (ничего из этого не стёрлось из моей памяти). — "И, наверное, это к лучшему".

Аптечка была прямо за дверью, на ней лежали наши рюкзаки. Я отшвырнул их в сторону и открыл её. Там было два выдвижных ящичка. В верхнем — три эпинефрина. Я взял два из них и с силой захлопнул ящик, прищемив указательный палец правой руки. Ноготь почернел и отвалился, но в тот момент я этого даже не почувствовал. Голова пульсировала. Мне казалось, что у меня жар.

Кислородный баллон "Иноген" с прикреплённой маской и контроллером лежал на дне, вместе с сигнальными ракетами, рулонами бинта, марлевыми подушечками, пластмассовой шиной, бандажом для лодыжек, различными тюбиками и мазями. Там также был карманный фонарик "Пенлайт". Я захватил его тоже и помчался обратно по тропинке, светя перед собой фонариком.

Буч по-прежнему стоял на коленях. Женщина по-прежнему прерывисто, хрипло дышала. Её глаза были открыты. Когда я опустился на колени рядом с Бучем, она снова перестала дышать.

Он наклонился, прижал свой рот к её и вдохнул в нее воздух. Поднял голову и крикнул:

— Бедро, бедро!

— Я знаю, я прошёл курс.

— Тогда делай это!

Он сделал ещё один глубокий вдох и снова занялся ею. Я сорвал колпачок с эпинефрина, приложил его к её бедру — которое выглядело как вельветовые брюки, но это было её бедро — и услышал щелчок. Затем я начал отсчитывать до десяти. На пяти она резко дёрнулась.

— Держи, Лэр, держи!

— Я держу её. Думаешь, стоит использовать второй?

— Оставь пока, она снова дышит. Чем бы она ни являлась. Чёрт, какой странный у нее вкус. Как у прозрачного чехла, который надевают на мебель. Ты взял кислород?