— Можно присесть?

Это была Рут Кроуфорд, стройная и подтянутая, в белых брюках, розовом топе и подходившей по цвету маске, на дворе был второй год ковида. Она уже садилась за другую сторону столика, что меня развеселило.

— Вы не сдаётесь, да?

— Скромность девушку не красит и Нобелевскую премию не приносит, — ответила она и сняла маску. — Как здесь кофе?

— Неплохо. Как вы, должно быть, и сами знаете, ведь живёте прямо через дорогу. Кексы лучше. Но интервью всё равно не будет. Простите, мисс Кроуфорд, не могу.

— Останусь без интервью, ясно. Но давайте, всё, о чем мы поговорим, останется за кадром, ладно?

— То есть без огласки.

— Именно так.

Подошла официантка Сьюзи Макдональд. Я спросил её, успевает ли она с вечерними занятиями. Она улыбнулась за своей маской и ответила, что да. Мы с Рут заказали кофе и кексы.

— Вы знаете всех в этих трёх городах? — спросила Рут, когда Сьюзи ушла.

— Не всех, нет. Раньше я знал больше людей, а когда был школьным инспектором округа, еще больше. Только между нами, да?

— Абсолютно.

— Сьюзи родила в семнадцать, и родители прогнали её из дома. Святоши, церковь Христа-Искупителя. Она ушла жить к своей тёте в Гейтс. Потом она закончила среднюю школу и сейчас ходит на образовательные занятия при колледже Бэйтс. В конечном итоге она хочет стать ветеринаром. Я думаю, у неё всё получится, и с её дочуркой всё в порядке. А как у вас? Хорошо проводите здесь время? Много узнали о папе и дяде Буче?

Она улыбнулась.

— Я узнала, что ваш отец был лихачом до того, как женился на вашей матери — кстати, соболезную по поводу утраты.

— Спасибо. — Хотя в то лето 2021 года моей мамы не было уже пять лет.

— Ваш отец влетел в "Додж" какого-то старого фермера и на год лишился прав, вы это знали?

Я не знал и сказал ей об этом.

— Я узнала, что Дэйв ЛаВердье любил бары Льюистона и был влюблён в местную певичку, которая называла себя "малышка Джонна Джей". Ещё я узнала, что он вышел из Республиканской партии после Уотергейтского скандала[7], а ваш отец — нет.

— Папа будет голосовать за республиканцев до самой смерти. Но... — Я подался вперёд. — Всё ещё не для протокола?

— Абсолютно! — Она улыбалась, но глаза её сияли любопытством.

Я понизил голос до шепота.

— Он не голосовал за Трампа во второй раз. Не смог заставить себя проголосовать за Байдена, но Дональда ему хватило. Надеюсь, вы унесете эту тайну с собой в могилу.

— Клянусь. Я выяснила, что Дейв побеждал в ежегодном городском конкурсе по поеданию пирогов с 1960 по 1966 год, пока не бросил участвовать. Я узнала, что вашего отца сажали в кресло для окунания[8] на празднике “Дни старого дома”[9] до 1972 года. Есть забавные фотографии, где он запечатлен в старомодном купальном костюме и шляпе-котелке... водонепроницаемой, я полагаю.

— Мне было стыдно и неловко, — сказал я. — Меня потом дразнили в школе.

— Кроме того, я узнала, что когда Дейв отправился на запад, он упаковал всё необходимое в седельные сумки своего мотоцикла "Харли-Дэвидсон" и просто укатил. Ваши родители продали на распродаже всё остальное его имущество и отправили ему деньги. Ваш отец также продал за него его дом.

— С довольно неплохой прибылью, — заметил я. — Это было весьма кстати. К тому времени дядя Буч стал заниматься только живописью, и ему пригодились эти деньги, пока он не начал продавать свои работы.

— А ваш отец к тому времени сосредоточил свои усилия на писательстве.

— Да, но всё еще управлял свалкой. Управлял, пока не продал её обратно городу в начале девяностых. Тогда она и стала полигоном.

— Он также купил автосалон "Пивис Кар Март" и продал его. Выручку отдал городу.

— Серьезно? Мне он никогда этого не говорил. — Хотя мама, без сомнений, знала про это.

— Да, отдал выручку, а почему бы и нет? Он ведь не нуждался в деньгах? К тому времени писательство стало его работой, а все городские дела были просто хобби.

— Благие дела, — заметил я, — никогда не бывают просто хобби.

— Эту мудрость вам поведал ваш отец?

— Моя мать.

— А что она думала о внезапной перемене в вашей судьбе? Не говоря уже о перемене судьбы вашего дяди Буча?

Я обдумывал её вопрос, пока Сьюзи подавала нам кофе с кексами. Потом произнёс:

— Мне не очень хочется об этом говорить, мисс Кроуфорд.

— Зови меня Рут.

— Рут... но мне всё равно не хочется в это углубляться.

Она намазывала маслом свой кекс. Смотрела на меня с каким-то острым недоумением — не знаю, как еще это назвать, — от чего я чувствовал себя не в своей тарелке.

— Собранного мной материала хватит, чтобы написать хорошую статью и продать её журналу "Янки", — сказала она. — Десять тысяч слов текста, полного местного колорита и забавных анекдотов. Всё это дерьмо про Мэн, которое люди обожают, мэнский диалект и "я готов на всё". У меня есть фотографии настенных росписей на свалке Дейва ЛаВердье. Есть фотографии твоего отца — знаменитого писателя — в купальном костюме 1920-х годов, когда горожане пытаются сбросить его в бак с водой.

— Два доллара за три броска мячом в рычаг, скидывающий его туда. Вся прибыль шла в различные городские благотворительные фонды. Они радостно аплодировали каждый раз, когда он летел в воду.

— У меня есть фотографии, как они подают блюда из курицы туристам и отдыхающим, оба в передниках и шутливых колпаках с надписью "МОЖЕШЬ ПОЦЕЛОВАТЬ ПОВАРА".

— Многие женщины так и делали.

— У меня есть рыбацкие истории, охотничьи истории, истории о благих делах — например, как они помогали человеку с сердечным приступом заготовить сено. У меня есть история, как Лэрд катался на машине и лишился прав. У меня есть всё, и у меня нет ничего. То есть, нет ничего по-настоящему значимого. Люди с удовольствием рассказывают истории о них — я знал Лэрда Кармоди тогда, я знал Буча ЛаВердье тогда, но никто не объясняет, как они стали знаменитыми. Ты понимаешь, куда я клоню?

Я ответил, что понимаю.

— Но ведь ты-то кое-что должен знать, Марк. Что, черт возьми, произошло? Не расскажешь?

— Тут не о чем рассказывать, — солгал я, и, думаю, она поняла это.

Я помню, как осенью 1978 года комендант общежития (тогда реально были такие), пыхтя, поднялась на третий этаж "Робертс-Холла" и сообщила, что моя мама просит меня к телефону, и, судя по голосу, она крайне расстроена. Я поспешил вниз в маленькие апартаменты миссис Хэтэуэй, жутко боясь того, что могу услышать.

— Мам? Всё в порядке?

— Да. Нет. Не знаю. Что-то случилось с отцом, когда они охотились в Тридцатимильном лесу. — И потом добавила, словно ей пришла в голову запоздалая мысль. — И с Бучем.

У меня упало сердце, а яички, казалось, поднялись к самому горлу.

— Несчастный случай? Они пострадали? Кто-то... — я не смог закончить, как будто если спросить, погиб ли кто, это станет явью.

— С ними всё в порядке. Физически они здоровы. Но что-то произошло. Отец выглядит так, будто увидел привидение. И Буч... тоже. Они сказали мне, что заблудились, но это чушь собачья. Они оба знают Тридцатимильный лес как свои пять пальцев. Я хочу, чтобы ты приехал домой, Марк. Не сейчас, но в эти выходные. Может, ты сможешь выведать у него правду.

Но когда я попытался выведать, папа начал настаивать, что они просто заблудились, наконец нашли дорогу обратно к Джиласи-Крик (искаженная, американизированная версия микмакского слова "привет") и вышли за кладбищем Харлоу, как ни в чем не бывало.

Я поверил в эту чепуху не больше, чем мама. Я вернулся в школу, и перед рождественскими каникулами в моей голове возникла ужасная мысль: что один из них застрелил другого охотника — такое случается несколько раз в год в сезон охоты, — и они закопали тело в лесу.

В канун Рождества, после того как мама легла спать, я, наконец, набрался смелости и озвучил свою мысль. Мы сидели в гостиной, смотрели на ёлку. Папа словно испугался... но затем рассмеялся.

— Боже, нет! Если бы что-то такое случилось, мы бы сообщили об этом полиции и приняли бы любое наказание. Мы просто заблудились. Такое случается даже с лучшими из нас, малыш.

Я вспомнил мамины слова и едва не произнёс их: чушь собачья.

У моего отца было саркастическое чувство юмора, и лучше всего оно проявилось, когда из Нью-Йорка прилетел его бухгалтер — примерно в то время, когда опубликовали последний роман отца — и сообщил папе, что его состояние составляет чуть более десяти миллионов долларов. Не уровень Дж. К. Роулинг (или даже Джеймса Паттерсона), но вполне значительная сумма. Папа обдумал это и сказал:

— Похоже, книги делают гораздо больше, чем просто украшают комнату[10].

Бухгалтер озадачился, но я понял отсылку и засмеялся.

— Я не оставлю тебя без гроша, Марки, — сказал папа.

Должно быть, он заметил, как я скривился, или просто осознал смысл своих слов. Он наклонился и похлопал меня по руке, как делал, когда я был ребенком и меня что-то беспокоило.

Я уже не был ребенком, но был одинок. В 1988 году я женился на Сьюзан Уиггинс, юристе из окружной прокуратуры. Она говорила, что хочет детей, но постоянно откладывала на потом. Незадолго до двенадцатой годовщины нашей свадьбы (на которую я купил ей жемчужное ожерелье) она сказала, что уходит к другому мужчине. Это длинная история, как сие часто бывает, но это всё, что вам нужно знать, потому что рассказ не обо мне. Но когда мой отец сказал, что не оставит меня без гроша, я подумал — или, как мне кажется, мы оба подумали, — а кому оставлю я эти десять миллионов, когда придёт мое время?

Вероятно, школьному административному округу 19 штата Мэн. Школам всегда нужны деньги.

— Ты ведь должен знать, — продолжала настаивать Рут в тот день в кафе "Кофе Кап". — Просто обязан. Это всё не для записи, помнишь?

— Для записи или нет, но я действительно не знаю, — сказал я. Я лишь знал, что что-то случилось с папой и дядей Бучем в ноябре 1978 года на их ежегодной охоте. После этого папа стал писателем, автором толстых романов-бестселлеров (критики называли их "трёхтомниками"), а Дэйв ЛаВердье прославился сначала как иллюстратор, а потом как художник, "сочетающий сюрреализм Фриды Кало[11] с американской романтикой Нормана Роквелла[12]" (вердикт "АртРевью").