С каждым прикосновением давление усиливается, как будто он ощупывает кость, его пальцы исследуют каждый сустав. Затем его хватка усиливается. Со сжатыми зубами он один раз резко дергает мой палец, ошеломляющий звук треска костей сначала не доходит до меня. Жгучая боль пронзает мои костяшки, и я вырываю руку из его хватки, издавая крик отчаяния. Но как только я отстраняюсь, ошеломляющая агония ослабевает до пульсирующей боли.

Хмурясь, я поднимаю свою поврежденную руку, рассматривая изгиб моего пальца, который теперь кажется менее искривленным. Я сгибаю сустав насколько позволяет отек, удивляясь, что он двигается без ощущения боли, ударяющей в мои костяшки.

Он встает на ноги и уходит, в то время как я сижу, недоумевая, что, черт возьми, только что произошло. Когда он возвращается, он несет мою одежду и бросает ее на диван рядом со мной.

— Сними с себя его одежду, — резкий тон его голоса заставляет меня задуматься, не зол ли он на меня. Разочарован, как бы это ни было нелепо. В конце концов, я не просила, чтобы меня похищал психопат. Я не хотела разговаривать с Джорданом или вообще быть в том баре. Мне следовало быть дома и невинно смотреть фильмы с лучшей подругой.

Он поворачивается ко мне спиной, и, как он и приказал, я медленно встаю с дивана и также поворачиваюсь к нему спиной.

— Откуда вы знали, что делать… с моим пальцем?

Звук, который он издает, не совсем похож на смешок. Его тон более издевательский.

Бросая взгляд через плечо, я хмурюсь, увидев все шрамы, которые не заметила раньше. Их сотни, разных размеров и форм, придающие почти трехмерную текстуру татуировкам, которые почти скрывают их. Они полностью покрывают его спину, рассказывая ужасающую историю насилия.

Ответ на мой вопрос становится очевидным.

Отказываясь от приказа одеться, я поворачиваюсь и снова сталкиваюсь с ним лицом к лицу. Я изучаю блестящий участок кожи, который, кажется, когда-то был обожжен. Ладонь моей руки зудит от желания прикоснуться к нему, провести рукой по этим шрамам и ощутить всю глубину боли, которую он перенес.

Он оглядывается на меня, его брови хмурятся, как будто он понял, что привлекло мое внимание.

— Одевайся.

Резкий тон его голоса выводит меня из задумчивости, и я поворачиваюсь обратно, стремясь сбросить с себя чужую одежду, которая кажется нежеланным прикосновением рук Джордана. Я срываю футболку, бросая ее через диван, и меня охватывает холод. Еще один взгляд назад показывает, что мистер Кейд все еще стоит ко мне спиной.

— Вы на самом деле не учитель, не так ли? — спрашиваю я дрожащим голосом. Я тянусь к своему черному худи, моего лифчика нет в куче одежды. Влажная на ощупь, толстовка вся в следах рвоты, которую, должно быть, Джордан пытался смыть. Все равно лучше, чем носить эту проклятую футболку. — Вы убили того парня?

Я виню беспорядок в моей голове за этот глупый вопрос. Конечно, Джордан мертв. Его кишки вываливались из тела. От этого не остаются в живых.

Следует неловкое молчание, и я задаюсь вопросом, размышляет ли он о том, убить меня, или оставить в живых. Возможно, я задаю слишком много вопросов. Теперь я видела, на что он способен, видела его лицо и знаю, кто он такой. Конечно, это повод избавиться от меня.

— Я никому не расскажу о сегодняшней ночи. Обещаю, — говорю я, натягивая холодную толстовку через голову, благодарная за более толстую ткань, которая кажется дополнительным слоем защиты для моей груди.

Когда я беру джинсы с дивана, замечаю старое пятно крови на обивке и задаюсь вопросом, не здесь ли Джордан убил одну из тех девушек. Слезы наполняют мои глаза, иллюзия отрицания сменяется жесткой реальностью. Я должна была умереть, как они. Я вспоминаю те несколько критических секунд, пока была погружена в воду. Это чувство спокойствия. Никакого страха. Никакого сопротивления. Мне не удается игнорировать диссонанс в моих костях – тревожное ощущение легкости, с которой я могла бы погрузиться в смерть. Гладко, как шелк и так же привлекательно, как поцелуй.

— Я не должна была выжить, — шепчу я, проводя пальцами по шелковым боксерам, которые я еще не сняла. Выбрал ли он шелк намеренно? Контраст с грубым лезвием, которое он мог бы вонзить между моих бедер?

Легкое прикосновение скользит по моей шее. Мои мышцы напрягаются, и я резко поворачиваю голову, улавливая взглядом фигуру своего учителя. Близко ко мне. Его нежное и успокаивающее прикосновение разжигает эмоции, бушующие в моей голове. Благодарность и вина, выворачивающие меня наизнанку.

Я оборачиваюсь к нему, и, не задумываясь, бросаюсь вперед и обнимаю его, напряжение покидает меня с тихим всхлипом. Под моими ладонями его мышцы напрягаются и крепнут, но он не двигается. Но вскоре крепкие руки обволакивают меня обжигающим теплом.

Я разрываюсь в его объятиях, словно хрупкая нить, перетянутая слишком сильно. И плачу. За себя. За свою сестру, которая никогда бы не простила меня, если бы я оставила ее одну в этом мире. За девушек, которые были до меня и никогда не имели шанса на выживание. Никогда не ожидали появления Джордана и не могли представить на какое жестокое насилие он способен. За тех, у кого не было темного рыцаря, чтобы спасти их.

Да, именно так. Мистер Кейд – мой мстительный ангел.

Он обнимает меня, пока меня одолевают терзания, а затем опускает руки. Я отхожу от него, делая небольшой шаг назад, мое тело скучает по его объятиям.

— Я жива благодаря вам, — говорю я, изучая его сдержанное выражение лица, которое меняется в отвращение, словно он не может представить себя спасителем. Я тянусь к его руке и провожу пальцем по мелким белым линиям на его коже. Даже здесь – на его руке – столько шрамов. Я не могу даже представить, через что он прошел, чтобы их получить. Невыразимые ужасы, навсегда врезанные в его плоть.

Его пальцы дергаются, как будто мое прикосновение беспокоит его, но он не отталкивает меня.

— Знаешь, мы похожи. У меня тоже есть шрамы.

Его рука слегка поворачивается, чтобы схватить мои блуждающие пальцы. Я поднимаю взгляд на него, его брови сходятся в хмуром выражении. Напряжение, тянущее его мышцы, отражает бурный шторм в его глазах.

— Они болят? — спрашиваю я, проводя большим пальцем по его поврежденной коже, которая, кажется, зажила неправильно, так как сжатая поверхность мешает нормальному положению сустава. — Воспоминания?

Его челюсть подергивается, и я чувствую легкую дрожь в его руке. Пальцы сжимаются вокруг моих. Сильнее. Сильнее. Его губа оттянута назад, образуя злобное выражение лица. Он кажется погруженным в свои мысли, его глаза темнеют, как будто он скользит в те мрачные уголки, где порой нахожу себя и я.

Я кладу свободную руку ему на щеку.

— Мистер Кейд.

Янтарные глаза поднимаются на мои, темнота уступает место недоумению. Грудь поднимается и опускается, он снова хмурится, пока мы смотрим друг на друга.

Я знаю этот взгляд. Беспорядок и потерянность. Унижение от того, что ты так легко ушел внутрь себя. Я чувствую это каждый раз, когда у меня заканчиваются приступы. И мне приходится сталкиваться с озадаченными лицами тех, кто меня не понимает.

Он рывком выдергивает руку с раздраженным рыком.

— Простите. Я не хотела… — под влиянием хаоса, пронизывающего меня, я резко двигаюсь вперед и прижимаюсь к его губам. Все мое тело дрожит от холодного прилива адреналина.

Мышцы твердые, как сталь, сначала он стоит неподвижно. Его руки сжимаются по обе стороны моей талии, и на долю секунды я задаюсь вопросом, не оттолкнет ли он меня в другой конец комнаты. Я чувствую, как его челюсть сжимается. Вкус желания на его губах. Я уверена, это конфликт и вина съедают его. Я чувствую это в слабой хватке его рук. В едва заметном наклоне его тела к моему. В дрожащих вздохах, вырывающихся из него.

Мужчина, разрывающийся между правильным и неправильным.

Я так часто представляла себе этот момент. Ночами я прикасалась к себе, думая о нем. И теперь, после всего, что я видела, после всей его жестокости, я все равно нуждаюсь в нем.

Крепкие руки обнимают мои плечи, и он прерывает поцелуй.

Я не могла представить, что человек может нахмуриться еще сильнее, но он как-то умудрился выглядеть разъяренным, несмотря на свое замешательство. Холодная, смертоносная острота его плотно сплетенного образа таит в себе незакрепленную ниточку, которую я слегка потянула, чтобы развязать его.

— Я извиняюсь, — говорю я, но не о чем не жалею. Ни капли сожаления не сможет укротить огонь, который он разжег в моей крови. Я вновь поднимаюсь на цыпочки, чтобы поцеловать его еще раз, но твердая хватка на моих плечах удерживает меня на расстоянии.

— Прекрати, — говорит он сквозь сжатые зубы. — Я не могу… быть с тобой.

— Почему? — я знаю ответ, но хочу услышать его от него. Мне восемнадцать. Я взрослая и могу самостоятельно принимать решения, несмотря на то что жизнь, возможно, состарила меня вдвое. Но я хочу знать, имеет ли это значение для человека вроде него, чьи моральные принципы уже настолько искажены, что, возможно, он вообще их игнорирует.

Он крепко сжимает челюсть и мотает головой.

— Я не могу.

Но он хочет. Я вижу ту же потребность, горящую в его глазах. Отчаянное стремление к родственной душе. Я тоже это чувствую. Стремление быть желанной. Быть замеченной в мире, который всегда будет считать меня извращенной. Испорченной, с неисправным умом. Возможно, он тоже такой. Человек должен быть немного сумасшедшим, чтобы убивать с такой легкостью.

Я хочу освободиться от всего этого. Освободиться от пристального внимания и осуждения. Освободиться от ожиданий, что я в конечном итоге впишусь в маленькую, тесную коробку нормальности. Что-то в его тьме зовет меня. Будоражит неутолимую боль в моих бедрах и животе.

— Почему вы здесь? — мой голос едва слышен, прокрадывается по этой невидимой границе между нами, интересуясь, сколько он мне расскажет, прежде чем решит, что я не стою всего этого.