Глава 13

Он знал. Вен Кочин знал.

Что ещё могли означать книги целителя сердца? Ей оставалось только гадать, откуда он узнал. Это была удачная догадка, собранная из всех косвенных доказательств: их встреча в Лошадинном районе, её яронгские корни, её интерес к медицине?

Или же это было что-то более зловещее? Нхика думала обо всех тех, кто знал, что она целитель сердца, и как эта информация могла просочиться. Андао, Мими и Трин знали, но они бы не проговорились. Единственные другие — те, кто пытался купить её на Скотобойне.

А еще мужчина в маске лисы.

Мужчина, который знал, кем она была, и который использовал это слово, «целитель сердца», с непостижимой лёгкостью. Он узнал это слово из таких же книг, как эти? Она предполагала, что Скотобойня не последовала за ней сюда, но, возможно, она ошибалась.

Она столкнулась с Кочином, когда убегала от мясников. Он должен был тогда узнать, кто она. Он должен был понять, что она окажется на Скотобойне. Он, должно быть, надел чёрный капюшон и маску лисы на следующий же день, готовый её купить.

Вопрос всё ещё оставался: почему?

Это не имело значения. Он сделал своё предупреждение вполне ясно. Нхика должна была уйти тогда же — взять книги и сбежать из поместья Конгми, — но она пообещала дать Хендону ещё один шанс. После этого она возьмёт деньги и убежит далеко, далеко от всего этого хаоса.

Просто бросить всё сейчас.

Но она обещала.

Обещала кому?

Хендону, конечно.

Хендон в коме; он никогда не узнает. Попробуй ещё раз.

Конгми?

Это было за определённую плату, но если ты можешь отказаться от совести, ты можешь оставить всё это позади.

Тогда себе. Нхика дала обещание себе.

Когда дрожь её сердца почти стихла, когда стук в ушах утих до шёпота, Нхика поняла, что её мотивы были эгоистичными, они всегда были такими. Она делала это для себя, потому что ей нужно было что-то доказать, потому что она должна была узнать, сможет ли она это сделать.

Потому что роль целителя сердца — лечить, и если она не смогла вылечить свою мать, то чёрт возьми — она вылечит Хендона.

Собрав книги поближе, Нхика вышла из своей комнаты и скользнула в комнату Хендона, найдя его одного в постели у окна. Там, как и много раз до этого, она устроилась рядом с ним и обхватила его руку своими пальцами.

Нхика погрузилась в него.

Её слух был приглушён, когда она снова соединилась с ним, как будто окунула голову под воду. Тяжесть вернулась, его тело было таким же вялым, как муха, застрявшая в патоке. Нхика пробивалась обратно к таламусу, пытаясь представить себе эти крохотные химические вещества из литературных журналов доктора Санто. Она провела своей энергией через спинномозговую жидкость, но это была сеть, предназначенная для ловли рыб, а не креветок, и хотя она могла толкать и тянуть жидкость, солить или горчить её с помощью скрытого инстинкта, она не могла ухватиться за те нейросигнализаторы, которые восхваляли современные журналы. Она могла проводить своим влиянием через кровь, таламус, через каждый дюйм его черепа, и всё равно никогда не увидеть микроскопические процессы, которые превозносили теуманские врачи. Потому что это не то, для чего предназначено целительство сердца.

Раздражённая, она резко убрала руку, чувствуя нарастающее раздражение — и немного паники, вызванной страхом уйти из поместья Конгми с пустыми руками. Сдаваясь, Нхика смотрела на вход, ожидая, когда её бабушка выйдет из двери и даст ей ответ. Она никогда не училась лечить что-то столь чуждое раньше, не без другого целителя сердца, чтобы направлять её. Но её бабушка не была здесь, как и её предки, и кольцо, которое висело на её шее, было всего лишь холодной полоской оникса и кости.

С сомнением её глаза обратились к книгам, сложенным рядом с кроватью. Они завораживали её, как песни китов, лирические и опасные, призыв к глубокому неизведанному. От Кочина они служили угрозой. Но что, если он не был мужчиной в маске? Что, если эти книги пришли не как предупреждение, а как предложение мира?

Нхика сняла первую книгу со стопки и дала ей раскрыться. Нарисованные от руки изображения, раскрашенные пастелью, переосмысливали анатомию, используя пути влияния, сети, по которым целитель сердца находит путь в теле. Многие предложения были на теуманском, но все изображения были подписаны яронгскими иероглифами, которые она не узнавала. Ей очень хотелось понять их больше всего, узнать настоящее название мозга, печени, лёгких. Узнать это слово, «целитель сердца», как оно звучит на яронгском языке.

Как только Нхика начала читать, она не могла остановиться. По мере того как она продолжала, казалось, что слова были написаны для неё, любовное письмо для тех целителей сердца, что остались в этом городе, автор страстно фиксировал последнее из их искусства. Знал ли этот автор, что его слова достигнут её, возможно, последнего человека, который мог их понять?

И казалось, что они понимали её в ответ. Книги обучали о Школе Шести Сложений, традиционном стиле целительства сердца, которым занималась её бабушка. Это было тогда, когда целительство сердца имело структуру и наставничество, до Далтанни. Хотя её бабушка всегда настаивала на Шести Сложениях и их шести «правах», эти привилегии Нхика не имела на улицах. Поэтому она всегда пропускала традиционные шаги, разрешение и интимность. Она просто граверовала, и граверовала, и граверовала.

Необъяснимо, Нхика начала плакать. Она отложила книгу, когда пришли слёзы, боясь, что они размоют чернила. Прошло столько времени с тех пор, как она плакала, что думала, что её слёзы иссякли, высохли в день смерти её матери. Но вот они пришли снова, непрошенные, и не нежеланные, и она не была уверена, пришли ли они от счастья или тоски, или грусти — или от переполняющего ощущения быть увиденной, впервые за много лет. Всё это пришло от этого автора, фиксировавшего технические подробности их искусства, целителя сердца из жизни до её, который, возможно, никогда не предвидел упадка их общей культуры.

Знали ли они, что их слова значат для неё? Знали ли они, как она вчитывалась в каждое неправильно написанное слово, каждый отклоняющийся штрих? Некоторая часть была на языке, который она не могла полностью прочесть, языке, который передавался только между её матерью и бабушкой. Но когда она складывала вместе узнаваемые иероглифы и радикалы, к ней возвращалась неуклюжая имитация языка, и Нхика чувствовала себя ближе к своей семье, чем когда-либо раньше.

Ещё недавно она молилась, чтобы её бабушка пришла с ответами; ну вот она здесь, рука на плече Нхики, дыхание у её уха, палец, следящий за словами через её плечо, пока Нхика читала.

— Всё в порядке, кун, — прошептала она. — Я знаю, что ты не могла практиковать целительство сердца так, как я, так, как наша семья. Я знаю, что этот город не дал тебе выбора. Это не твоя вина.

Губы Нхики дрожали, когда она подняла глаза, чтобы встретиться с взглядом бабушки. — Я потеряла связь с наследием нашей семьи, бабушка?

Глаза её бабушки были добрыми, тёплыми, как угли. — Никогда, Нхика. Наследие — это не про нас. Это про то, что мы оставляем после себя. Я передала целительство сердца тебе. Однажды ты передашь его другому. Неважно, что оно не такое, каким я его практиковала, или каким практиковала моя мать. Целительство сердца постоянно меняется. Просто помнить о нём… Этого будет достаточно.

Затем, в комнате была не только бабушка, но и её мать. Её отец. Безликие матриархи, предшествовавшие им, каждая кость её кольца ожила у постели.

— Видишь, Нхика? — сказала её мать, лицо светилось, тело нетронуто болезнью. — Мы никогда тебя не покидали.

— Как мне его исцелить? — спросила Нхика у всех их и ни одного из них.

— Нхика, моя любовь, как я всегда говорила. — Её бабушка улыбнулась, пальцы коснулись щеки Нхики с жизненным теплом. — Целительство сердца никогда не предназначалось для изучения из книг.

Вот где она ошибалась всё это время; исцеление — то, как его изучала её бабушка, то, как его преподавали целители сердца до неё, — было интимным актом соединения, мостом от одного к другому. Вся эта наука была лишь вторичной. Как только к ней пришло это озарение, остальные ответы стали на свои места, как штифты в замке, который вскрыли.

Через несколько секунд она уже была на ногах, мчалась к двери. Она замедлилась, когда приблизилась к ней, оглядывая свою семью в последний раз — не воспоминания, а духи. Каким-то образом Нхика знала, что это не конец, что она скоро снова их увидит. На данный момент, её задачей было заняться делом, и она должна была оставить их.

С этим знанием, тяжёлым на сердце, она направилась к кабинету Андао. За дверью она услышала приглушённый разговор братьев и Трина, их тон был серьёзен, несмотря на поздний час.

— Это мистер Нгут говорил с ним по телефону той ночью, — прозвучал голос Мими. — Я уверена. Они спорили о патенте на двигатель.

— Убийство отца не отменяет патент, — устало произнёс Андао.

Трин прочистил горло. — Но это могло бы помешать его продлению.

— А как насчёт мистера Нема? — предложила Мими.

Снова Андао проявил скептицизм. — Зачем убивать человека, с которым ты всегда открыто спорил?

Если было что-то, чего Нхика с нетерпением ждала, так это положить конец их заговорам. Она вошла в кабинет, скрип половиц предвещал её приближение. Ещё до того, как она открыла двери, все трое уже смотрели в её сторону.

— Я готова, — объявила она с торжественностью, которой заслуживало такое заявление. — Сегодня вечером я вылечу Хендона.

Там, где только что стояли призраки её семьи, теперь сидели братья и Трин у постели. Хендон лежал между ними, без сознания, и ни Конгми, ни Трин не выглядели особенно надеющимися. Но они не понимали, что дали ей книги целителя сердца.