— Ивановские шершни. Те ещё насекомые: не знаю, чем они питаются, но яд у них очень необычный… очень. Эффект, сравнимый с адреналином, гормональное средство, все жизненные функции стимулирует… Я обнаружил это свойство, когда по ивановским полям еле тащился, в бреду. После нападения волков был почти на краю… а это спасло мне жизнь, — с этими словами Потёмкин воткнул иглу в шею юноши. Всего на пару секунд, но эффект был действительно поразительным.

Яр с громким хриплым вздохом подскочил на койке, ошарашенным взглядом водя по сторонам. Потёмкин схватил его за плечи и попытался уложить обратно.

— Тихо, молодой человек, тихо. Лежи, лежи. Тебе ещё болезнь побеждать. Силы пригодятся.

И юноша вернулся на койку. Через несколько минут Лидия Петровна принесла воды, и его сначала отмыли от грязи, а потом поставили холодный компресс, сбивающий температуру. Окружили заботой. Он не знал, кто эти люди, но был им благодарен. Осознав, что оказался без шапки, Яр испугался и вскочил, чтобы разыскать её, но Потёмкин вновь уложил юношу обратно, успокоив.

И потянулись дни в компании новых людей: незнакомых, но постепенно ставших привычными, почти родными. То ли оттого, что они не обращали внимания на врождённую особенность Яра, что довольно сильно грело душу юноше, то ли оттого, что они ему помогали победить болезнь и одиночество. Сама болезнь проходила тяжело. Дни боли сменялись бессонными ночами, а если и удавалось заснуть, то юношу терзали жестокие кошмары. Всё же постепенно болезнь сошла на нет, но Потёмкину почему-то не верилось, что вирус просто так бесследно исчез в отсутствие должного лечения. Ещё мужчину терзало смутное подозрение, что этот вирус как-то связан с тем, превратившим человека в чёрную тварь, которую лекарь убил у городских стен, но пока он об этом умалчивал. Ни паника, ни страх сейчас им ни к чему. Да и возможность ошибки слишком высока…

Ольга также чувствовала себя среди новых знакомых, как дома, словно вернулась в то время, когда мать с братьями были живы, а окружающая действительность ещё не превратилась в сплошной кошмар с участием одного-единственного чудовища. Девушка всё больше проникалась симпатией к Потёмкину, прислушивалась к его словам и исполняла всё, что он просил, хотя никаких сложных дел он обычно и не поручал. Немного смущала помощь в лечении Яра, но тут, скорее на подсознательном уровне, вмешалась юношеская застенчивость, когда девушка и молодой человек просто стеснялись друг друга. Но и это можно было растопить со временем.

С другой стороны, Лидия Петровна и Джорджик, помогающие в ночные часы узникам, когда остальные жители Юрьева либо спали, либо дежурили, сблизились настолько, что уже не ругались друг на друга. Игорь уже знал, что работница кухни недавно схоронила мужа, но теперь снова хотела привычно ощутить рядом мужское плечо, и прикосновения дородной женщины к худому невзрачному охраннику, которого она прежде и не замечала, поскольку не было случая наведаться к камерам, стали столь откровенными, что теперь уже всем, кроме них двоих, доставляли некоторый дискомфорт. Видимо, сыграла роль не только нехватка мужчин в Городе, но и то, что Жора помогал пленникам, как мог. Лида видела в нём уже не только жалкого хлюпика, ну а сильная рука русской бабы вылепит со временем то, что надо именно ей. Благо глаза Жоры сейчас восхищённо и радостно горели при появлении женщины. Особенно, когда Лидия начинала при всех вжимать Жору в клетку, вдохновенно и жарко наговаривая тому какую-нибудь очередную очаровательную, по её мнению, пошлость не таким уж тихим голосом…

— Нравится?! Чтой-тоть? Разве я нехороша? И я не того? Не женсчина? Ну?! — спрашивала она уже более грозно, грузно наваливаясь на и так еле дышащего Джорджа, почти «просочившегося» местами сквозь решётку. — Да вижу, что нравлюсь! Кто б подумал, что вот ты, да вот я… да чтоб тако-о-ой интим…

Временами слушать эту парочку было почти невозможно, но приходилось. Именно они, когда придёт время, должны были сыграть решающую роль в судьбе узников.

Несколько раз наведывался Николай, друг отца Яра. Недолго стоял рядом с камерой, вглядываясь сквозь прутья внутрь, но так и не завёл разговор с юношей: то ли опасался за судьбу своей семьи, то ли чувствовал себя виновным в том, что произошло с сыном друга. Ярос после этого долго хмурился, но всё же общение с Игорем, Ольгой и двумя похабниками по ту сторону решётки довольно быстро сводило мрачные мысли на нет.

Так и прошла неделя. И Ярос, по мнению Игоря, был уже почти здоров, когда пришло время испытания. В камере опять возник хмурый Гром, окинул всех троих внимательным взглядом и грозно выдавил:

— Ушлёпок, — это относилось к Яру. — Наш Воевода настолько великодушен, что прощает тебя и даёт тебе последний шанс доказать ему и людям, что ты человек. Завтра испытания, готовься. За снаряжением тебя отведут, когда придёт срок. Голову только не забудь прикрыть, чтобы не испугать кого. И… — Гром сделал долгую паузу, заглянув в глаза Яросу, — если хоть один косяк случится… познакомишься с рекой. Как минимум.

После его ухода гнетущая тишина надолго опустилась на камеру, но в итоге голос Игоря вывел остальных из ступора.

— Великодушие, прям, как говно, из него льётся… — после этого камеру наводнил смех. Чистый и искренний.

***

Тяжёлые кованые ворота, покрытые медными позеленевшими узорами и барельефами, словно монолиты, надёжно отсекали Юрьев от Мёртвого города. Ярос, как и два других участника испытания, — Митяй и Егор, — чувствовал волнение, словно эти древние ворота, сохранившиеся с незапамятных времён, разделяли не только старый и новый Юрьев. Юноша также должен был преступить некий барьер, преодолеть и познать что-то внутри себя. Он не мог понять, отчего больше кружится голова: от болезни или от мандража перед испытанием. Примерно то же самое ощущали и остальные. Боковым зрением Яр различал, как нервно топчется на месте Митяй, — казалось, он совершенно забыл их стычку недельной давности в лазарете, — так глубоко подействовал на него приближающийся первый в жизни выход в город. То же и с Егором Павловым, третьим юношей, перешедшим порог зрелости, — он стоял слева от Яроса и теребил в руках лук, переминаясь с ноги на ногу.

Что их там ждёт в первую очередь — неизвестно, и неважно, что ранее рассказывали об этом старожилы. Всё может быть по-другому. Мёртвый город изменялся постоянно, и хорошо, если б с ним менялись и его жители, но таковых не было… Было же нечто другое. Ярос чувствовал это, когда они с напарником несли службу на западной башне. Чем-то жутким веяло от мёртвого города, отделённого от Юрьева стеной, крепостным валом и площадью… Даже серые падальщики, сколь бы наглыми зверями они ни были, не рисковали забредать в покинутые людьми руины. Может, этот старый город напоминал им огромное кладбище, где люди в своё время убивали друг друга с особой жестокостью и цинизмом? Или что другое жило в развалинах?

Ярос поёжился: от подобных мыслей становилось неуютно, а желание проходить и без того серьёзное испытание в этом жутком месте пропало. Словно кто-то чужой, сидящий внутри, тихим шёпотом предостерегал: «Не делай этого!» Но, с другой стороны, может, это и было испытанием? Преодолеть себя, справиться со страхами, войти в жизнь мужчиной, не сомневающимся ни в чём?

Сейчас же трое юношей молча стояли напротив больших ворот. Каждый из них вооружён был «калашом», луком стрельцов, короткой пикой с откованным в кузнице плоским и острым наконечником и широким армейским ножом. Кроме камуфляжа и чёрных шапочек, им полагались ещё лицевые платки из плотной ткани. Всё-таки за воротами нельзя быть уверенным, что не подхватишь чего вредного. А плотная ткань как-никак защищала от пыли, в которой находилось не пойми что, включая опасных микробов.

— Ну, «личинки взрослых», начнём? — спросил проводник Евгений Купцов — матёрый одиночка, который сопровождал любого по пустому городу, будь ты электрик Дима, ухаживающий за кабелем, тянущимся к кустарной гидроэлектростанции на Колокше, или кладовщик Вася, ответственный за наполнение закромов необходимыми предметами — тряпками, лампочками, солью и другими. Он всегда называл не прошедших испытание «личинками взрослых», ибо только он один знал тонкую грань между мужчиной и юношей, и только он один мог это испытание провести. Что происходило за воротами с испытуемыми — вернувшиеся не говорили. То ли стыдились, то ли боялись происходящего наедине с умершим городом, то ли оно было настолько неестественно, что им никто бы не поверил.

— Что ж, планктон, долго я буду ждать, пока вы решитесь? Мне-то пофиг, я там, — проводник указал рукой в сторону ворот, — бываю частенько. А вот вы… вам восемнадцать лет давалось, чтобы подумать и решить, хотите вы туда или нет. И пока ещё есть шанс развернуться и с гордо поднятой головой заняться любым делом, каким душе угодно. Только помните: в этом случае убирать за зверьми дерьмо, или чистить нужники, ну, или зачухаться в кузницу вам придётся на всю оставшуюся жизнь. И! Никаких стрельцов… — он на секунду замолчал, вглядываясь в глаза молодых людей. — Ну? Готовы?

Юноши кивнули одновременно. Ни у кого не было желания чистить выгребные ямы всю оставшуюся жизнь.

— Тогда живо закидываемся в телегу! — скомандовал Женя. Прозвище Купец как нельзя кстати подходило этому сухопарому сорокалетнему мужчине в ватных штанах и фуфайке, с «сайгой» на плече. Ведь не зря он постоянно скитался вне стен Юрьева, доставляя партии грузов со складов заводов, которые находились в полном ве́дении общины, помогал налаживать инфраструктуру и был единственным, кто, кроме отца Яра, вернулся живым из давнего похода на Владимир.