Глава 20

— Не прикасайся ко мне, — задыхаюсь я и выдергиваю руку из хватки отца.

Он висел надо мной все десять часов полета. Если бы на борту были парашюты, я бы надел на него один и вышвырнул из проклятого самолета.

– Вася, детка. . . Он выкарабкается. Он снова пытается взять меня за руку, но я отбрасываю ее.

— Ты послал дядю Сергея убить человека, которого я люблю, — огрызаюсь я, едва удерживая слезы. – В своей болезненной, маниакальной потребности уберечь меня от вреда, ты причинил мне самую сильную боль. Я тебя ненавижу. Боже, я так тебя ненавижу.

– Пожалуйста, Вася. . .

— Роман, — говорит мама, сидя рядом со мной. — Иди, сядь сзади.

– Но . . .

— Ну, котик, — рычит она и обнимает меня. – Что сказал брат Рафаэля?–

– Он все еще в операции. Его второй. Хирургам пришлось вернуться, чтобы остановить внутреннее кровотечение. Это еще не самое худшее. Затаив дыхание, я пытаюсь произнести следующие слова. – По прибытии он потерял сознание, и им пришлось его реанимировать. Я прижимаю ладони к глазам.

Прошли часы с тех пор, как я мог дышать полной грудью. Быстрые, неглубокие вдохи — это все, что мне удается, чтобы преодолеть ком, образовавшийся в горле. Выживаемость при огнестрельном ранении груди низкая, особенно из мощного оружия и на близком расстоянии. И зная моего дядю, он, вероятно, использовал одно из своих огромных ружей.

Мама сжимает мою руку. — С ним все будет хорошо, Василиса. Я обещаю тебе. С ним все будет в порядке.

Самолет наклоняется. У меня звенит в ушах, но не потому, что мы приземляемся. Внутри меня нарастает крик, давящий на мои легкие и разум, готовый вырваться на свободу. Я хочу выпустить это наружу, но боюсь, если я это сделаю, то не смогу остановиться.

При ударе колес о землю раздается небольшой удар. Я встаю со своего места и бегу к двери еще до того, как мы прекращаем движение. Потребовались часы, чтобы найти самолет, который мог бы доставить нас на Сицилию в короткие сроки, и я не теряю ни минуты, чтобы добраться до своего человека.

Стюардесса бежит впереди меня, преграждая мне путь к двери. Протесты, вероятно, покидают ее рот, но для меня они звучат как не более чем бормотание.

– Двигаться!– Я рычу и пытаюсь пройти мимо нее, но две сильные руки обхватывают меня сзади.

– Василиса. . . Голос моего отца рядом с моим ухом. – Пожалуйста.–

– Отпусти меня.– Я пытаюсь высвободиться. – Никогда, черт возьми, не прикасайся ко мне! Я даже не могу видеть тебя!–

Он продолжает говорить, слова, призванные меня успокоить, но ничего не проникает в мой мозг. Все мое внимание сосредоточено на двери самолета в нескольких футах от меня. Минуты, необходимые самолету, чтобы вырулить на взлетную полосу, кажутся годами моей жизни. Когда дверь наконец открывается, я вбегаю в нее и спускаюсь по ступенькам.

Дядя Сергей стоит у припаркованной машины, подъехавшей к краю взлетно-посадочной полосы. Он все еще одет в свою обычную тактическую форму, свою обычную одежду, когда он кого-то выслеживает для Братвы. Я тоже не могу на него смотреть.

— Отведи меня к нему, — говорю я, проходя мимо дяди и направляясь к пассажирской двери.

— Давай подождем…

– Отведите меня к нему!– Я реву. – Сейчас!–

Дядя Сергей бросает взгляд через плечо на самолет, где мои мама и папа как раз спускаются по лестнице. Я не особо жду, что он сдвинется с места, поскольку он предан только пахану, но он кивает и садится за руль.

Машина рвется вперед. Я сжимаю руки на коленях, лихорадочно крутя вокруг пальца простое серебряное кольцо.

* * *

– Я прошу прощения.– Медсестра за информационным столом качает головой. – Но, как я уже говорил вам, я не могу раскрывать информацию о пациенте никому, кроме ближайших членов семьи.

— Пожалуйста, — прошу я, сжимая перед собой белую стойку. — Просто скажи мне, жив ли он.

– Я не могу. Мне жаль.–

Я прижимаю руки ко рту. Этот крик в моем горле готов взорваться, давление настолько велико, что колотится в висках. Мои легкие, должно быть, сжались, потому что мне не хватает воздуха.

Я оборачиваюсь, глядя на множество коридоров и закрытых дверей. Рафаэль жив. Я не приемлю никакой другой возможности. Он где-то там, и я найду его, даже если мне придется пробиваться сквозь каждого проклятого сотрудника службы безопасности больницы.

Мой взгляд падает на фигуру мужчины в джинсах и ярко-желтой футболке, сидящего, сгорбившись, в кресле посередине коридора слева. Это Гвидо. Я бегу к нему с головокружительной скоростью. Этот ублюдок не отвечал ни на один мой звонок за последний час, а я звонил ему по меньшей мере пятьдесят раз.

– Как он?– Я шепчу. – Персонал мне ничего не скажет.

Челюсть Гвидо твердеет. – Все еще на операции.

С моих губ срывается сдавленный всхлип. – Как плохо?–

— Это плохо, — хрипит он, не отрывая взгляда от пола. – Я знал, понимаешь? В тот момент, когда ты сказал мне, что твой отец послал Белова, я, черт возьми, понял.

— Знал что?

Он смотрит вверх, его глаза красные. – Рафаэль был наемником почти два десятилетия. Как вы думаете, сколько раз в моего брата стреляли за все эти годы?–

– Я не знаю.–

– Ни разу. Но вот он здесь, с командой из пяти хирургов, пытающихся залатать его после попадания пули в грудь. Он показывает на меня пальцем. – Рафаэль просто сидел и позволял Белову пристрелить себя. Из-за тебя!–

Яростные слова Гвидо ударили меня, как кувалдой в грудь. Я отшатываюсь назад и натыкаюсь на стену коридора. – Нет.–

– Да!– Он вскакивает со стула и сокращает расстояние между нами. Его лицо представляет собой маску ярости и боли, когда он наклоняется вперед, приближаясь к моим глазам. – Он так влюблен в тебя, что скорее умрет, чем убьет того, кто тебе дорог. Надеюсь, теперь у тебя есть чертово доказательство того, как сильно он тебя любит.

Мое зрение полностью затмевается слезами, и я не замечаю бумаг, которые Гвидо, должно быть, вынул из кармана, пока он не швыряет их мне в грудь. — Это понадобится вам, если вы захотите его увидеть. Если он это сделает, то да.

Я вытираю глаза, затем смотрю на документ в руке. Первый лист представляет собой свидетельство официального вида с печатью вверху. Оно датировано тремя днями ранее. Текст на итальянском, но я замечаю имя Рафаэля. А чуть ниже — мой. Мой взгляд возвращается к заголовку документа. Возможно, я не говорю и не читаю по-итальянски, но я узнаю слово matrimonio и знаю, что оно означает.

Свадьба.

– Что . . . Слово вылетает из моих уст. – Как?–

– Мой брат, возможно, и идиот, ослепленный любовью, но он по-прежнему коварный осел, который всегда находит способ получить то, что хочет. Гвидо поворачивается, чтобы идти по коридору, но затем останавливается. – Он оставил тебе все. Если он не выживет, вы получите почти семьдесят миллионов наличными и в десять раз большую сумму инвестиций. Это все ваше, миссис Де Санти.

– Мне не нужны его деньги!– Я кричу.

– Ну, как я уже сказал, — парирует он, уходя, — Рафаэль всегда получает то, что хочет. В конце концов.–

* * *

Я смотрю на двух врачей передо мной. — Что значит – он не просыпается– ?

Старший, невысокий мужчина лет пятидесяти, вздыхает и поворачивается к Гвидо, стоящему рядом со мной. Я понятия не имею, что говорит хирург по-итальянски, поэтому сосредоточиваюсь на его лице, пытаясь понять что-то по его выражению. Ничего нет, кроме стоического взгляда. Однако его гораздо более молодой коллега прижимает к груди папку и не говорит ни слова, а смотрит на меня, как ошарашенный дурак.

— Скажите, пожалуйста, что происходит? — спрашиваю я, молясь Богу, английский у молодого парня лучше, чем у старшего доктора, потому что я схожу с ума. Паника течет по моим венам. Я вот-вот потеряю это.

— Эм, ну, твой муж… . . Он действительно твой муж?

– Да!–

– Ой . . . Я думал, что неправильно понял. Это просто . . . Его глаза сканируют меня от макушки, поверх короткого облегающего платья, до самых кончиков каблуков. – Эм. . . у него задержка пробуждения, неспособность прийти в сознание после общей анестезии. Прошло уже больше тридцати минут, но он все еще не отвечает. На данный момент он дышит самостоятельно. Однако, если он не проснется в ближайшие полчаса, нам, возможно, придется рассмотреть возможность введения более сильнодействующих препаратов и, возможно…

— Он проснется, — прерываю я его. – Я позабочусь о том, чтобы мой муж проснулся. Позвольте мне увидеть его.

— Мэм, я не думаю, что вы сможете помочь.

Я хватаю его за рукав, скручивая ткань в руке, а из глаз текут слезы. – Он. Воля. Будить. Вверх.–

Молодой врач смотрит на своего коллегу, и они обмениваются несколькими предложениями по-итальянски, прежде чем снова взглянуть на меня.

– Пять минут– , — говорит он и быстрым шагом направляется в послеоперационную палату.

Все мое тело дрожит, когда я бегу за доктором по коридору и через зал ожидания, где сидят мои родители и дядя.

– Вася. Мама вскакивает со стула, когда я прохожу мимо. – Что…–

Вытирая глаза, я продолжаю идти, не замедляя шага. За моей спиной раздались несколько шагов, а также характерный щелчок папиной трости по кафельному полу. Я не могу сейчас с ними разговаривать. Не раньше, чем я посмотрю на Рафаэля и увижу своими глазами, что с ним все в порядке. Гвидо может рассказать им о том, что происходит.

Еще один длинный коридор, и затем доктор останавливается перед прочной на вид дверью.

— Мэм, вы должны понять, что…

Я хватаюсь за ручку и вхожу в комнату.

Абсолютную тишину нарушает постоянный сигнал кардиомонитора. Я прижимаю руку ко рту, но болезненный всхлип всё же срывается с моих губ. Металлическая дверная ручка впивается мне в спину, а я стою, как вкопанная, и просто смотрю на неподвижное тело Рафаэля.

Я делаю неуверенный шаг. Потом еще один. Когда я наконец дохожу до кровати, я снова плачу. Обхватив щеку Рафаэля рукой, я наклоняюсь так, чтобы мой рот оказался рядом с его ухом.