Глава 35. Ты любишь меня, идиот

Слоан

— Что лучше сочетается с периодическими приступами плача? Салаты с курицей-гриль или чизстейки? — спросила мама, показывая два меню на вынос.

(Чизстейк — это бутерброд, сделанный из тонко нарезанных кусочков бифштекса и расплавленного сыра в длинном рулете, — прим.)

Был понедельник, и мы с мамой взяли выходной, чтобы разобрать кое-какие папины вещи. Мы сидели в спальне моих родителей, разбирали его коллекцию книг, решая, что оставить, что подарить, а что продать.

 — Слёзы сделают чизстейки слишком сырыми. А как насчёт бутербродов с сыром на гриле?

— Отлично! Прямо за углом есть закусочная, подающая гурманские бутерброды с сыром. Я закажу, — отозвалась мама.

Честно говоря, я не была голодна. Мне редко доводилось делать такое заявление, поскольку обычно оно означало лишь то, что я поймала ротавирус. Но это не ротавирус. Мне было стыдно. После моей стычки с Люсьеном (и его членом) в Хонки-Тонк в пятницу вечером я злилась на себя и испытывала немалое чувство вины.

Я была на свидании с другим мужчиной — в теории идеальным мужчиной — но всё равно не смогла держать руки при себе. Я добровольно участвовала в коридорной засаде, которая чуть не вышла за рамки поцелуев. Затем я вынудила друзей Люсьена приструнить его, хотя сама была виновата не меньше. И судя по их разбитым и окровавленным лицам, когда Нокс и Нэш вернулись в бар, приструнивания там было немало.

Я была смущена и разочарована в себе.

Мама вернулась и грациозно опустилась на пол.

— Это отстой, — сказала я, когда слёзы потекли из моих горящих глаз. — Я скучаю по папе.

— Я знаю, что ты скучаешь, милая. Я тоже. Очень сильно.

— Чёрт возьми! — проныла я. — Я думала, что уже закончила плакать.

— Ах, какая ты глупая и наивная, — поддразнила мама, обхватив моё влажное лицо ладонями. — Давай-ка разберёмся ещё с несколькими стопками, пока не принесли еду.

Мы обе взяли паузу, чтобы высморкаться и успокоиться.

— Что насчёт этого? — спросила я, держа в руках толстый том по налоговому законодательству Вирджинии.

— Пожертвовать. О! Ты помнишь это? — она подняла потрёпанную книгу по юриспруденции. — Твой отец часто расспрашивал Мэйв о юридических прецедентах в семейном праве, когда в десять лет она сказала ему, что хочет стать юристом.

Воспоминания окутали меня, как мягкое одеяло. Папа и Мэйв уютно устроились в уголке для завтрака с блокнотами и книгами по юриспруденции, пока мама помогала мне с домашним заданием на кухонном островке.

Папа был так горд и взволнован тем, что его старшая дочь захотела пойти по его стопам. Мэйв-подросток была свирепой и настроилась быть лучшей.

— Определённо сохранить. Положи это в коробку для Мэйв.

— Итак, я должна спросить тебя кое о чём, что, вероятно, тебя расстроит, — объявила мама, опуская книгу в коробку.

— Так вот каково это — быть родителем? — пошутила я.

— Люсьен, — сказала она.

Я замерла.

— А что он? — она не могла знать о нашей короткой, опрометчивой интрижке. Или могла? Она бы что-нибудь сказала. Если только она не скажет что-нибудь сейчас.

Мама ногой отбросила высокую пачку журналов для выпускников в мусорную корзину.

— Я знаю, что вы двое на самом деле не общаетесь, но мне было интересно, слышала ли ты что-нибудь от него в последнее время. Он отменяет наш ужин две недели подряд и с тех же пор не отвечает на мои звонки. Это совсем на него не похоже, и я беспокоюсь.

Похоже, Люсьен бросил двух из трёх женщин Уолтон.

— Вы, кажется, проводите много времени вместе, — осмелилась произнести я.

— Не будь такой заносчивой по этому поводу. Мы с твоим отцом обожаем Люсьена. Он стал частью нашей жизни с тех пор, как впервые прокрался в твою комнату. Для нас было самым большим разочарованием, что вы двое не полюбили друг друга и не подарили нам кучу прекрасных внуков.

Моя мать шутила, но, учитывая мои нынешние жизненные цели и недавнюю оккупацию моей вагины Люсьеном, это прозвучало как личная нападка.

— Ты скорее получишь в зятья Майкла Б. Джордана, чем Люсьена Роллинса, — сухо сказала я.

— Милый и талантливый. Я бы не расстроилась, если бы каждый День Благодарения смотрела на это великолепное личико, — поддразнила мама. — Так ты ничего не слышала? Я волнуюсь. Игнорить меня не в его духе, как говорят молодые люди. Он много сделал для твоего отца и для меня, особенно с тех пор, как мы переехали сюда, и я скучаю по нему.

Я хотела расспросить её о том, как этот эмоционально отсталый жеребец поддерживал моих родителей, но услышала печаль в её тоне и почувствовала себя полной засранкой. Виноватой засранкой. Если мой разрыв с Люсьеном стоил моей матери её отношений с ним, это означало, что теперь она потеряла двух мужчин, вместо того чтобы получать всю поддержку, которую заслуживала. И я собиралась при первой же возможности дать Люсьену понять, что это неприемлемо.

— Я уверена, что он просто занят, — солгала я. — Держу пари, он пригласит тебя на обед на следующей неделе, — я обрушу на него адский огонь, чтобы обеспечить это.

— Надеюсь, — сказала мама. Она вывалила оставшиеся книги по юриспруденции на ковер и обрызгала книжную полку толстым слоем лимонного чистящего средства. — Хватит обо мне. Как продвигается поиск мужа?

— Ну... продвигается. В пятницу вечером у меня было первое свидание с Куртом Майклзом, — я не стала добавлять, что во время этого свидания чуть не подрочила Люсьену в коридоре. Моей матери не нужно было знать, что она вырастила потаскушку.

Мама перестала вытирать пыль.

— И? — подтолкнула она.

— И он славный. Умный. Милый. Естественно, он отлично ладит с детьми. Хочет остепениться. И, в отличие от всех остальных, с кем я встречалась, он не женат, не лжёт и не скрывается от закона.

Она по-матерински приподняла бровь.

— Но?

— Откуда ты знаешь, что есть «но»? — спросила я.

— Материнская интуиция. Точно так же, как я знала, что ты планируешь тайком сходить на шестнадцатый день рождения Шерри Саламы, хотя тебя посадили под домашний арест.

Я вздохнула.

— В теории он идеален. Чёрт возьми, в жизни он идеален. Но нет...

Всепоглощающего пламени желания? Одержимой потребности сорвать с него штаны? Необычной химической реакции?

— Искры? — подсказала мама.

«Искра» казалась слишком кротким описанием в сравнении с тем, что я испытывала с Люсьеном.

Я пожала плечами.

— Может, я просто хочу слишком многого. Может, я не могу получить всего этого в партнере. Ну то есть, у кого может быть муж, который меняет подгузники, уважает твою работу и ведёт себя в постели как герой любовного романа?

Мама положила руку мне на плечо.

— Ты бы удивилась.

— Если ты собираешься воспользоваться этим моментом, чтобы рассказать мне о своей сексуальной жизни с папой, я пришлю тебе счёт за услуги психолога.

— Я принесу свою чековую книжку.

Я застонала и привалилась к ней.

— Почему это должен быть такой мучительный процесс?

— Ничто стоящее не даётся легко. Найти партнёра — это не значит расставить все точки над ё. Никто не идеален, даже ты, Слоани Болони. Влюбиться — это значит найти кого-то, кто сделает тебя лучше, чем ты есть сама по себе, и наоборот.

Я поковыряла ковёр.

— Что, если этот человек причинит тебе боль?

— Люди совершают ошибки. Причем много. Тебе решать, какие из них можно простить.

— Какие ошибки совершал папа?

— Он всегда опаздывал. Он приносил свою работу домой. Когда он работал над делом, которое было для него особенно важным, он погружался в свои мысли, и его как будто не было с нами. У него был ужасный вкус в моде. Он всегда тайком клал вредную пищу в продуктовую тележку.

Я усмехнулась.

— Но хорошее всегда перевешивало плохое. Знаешь, у нас с твоим отцом была очень насыщенная сексуальная жизнь, — добавила мама с озорным блеском в глазах.

— Мама!

Она рухнула на пол от смеха.

— Ах, это срабатывает каждый раз.

— Ты заставляешь меня напиваться, — сказала я, присоединяясь к ней на ковре и уставившись в потолок.

— Я просто отвечаю тебе той же монетой.

— Мама? Не знаю, говорила ли я тебе когда-нибудь, но спасибо тебе за то, что ты такая замечательная мама. Вы с папой ни разу не заставили меня почувствовать, что я не могу...

Мама села, схватила салфетку из коробки, стоявшей между нами, и поднесла её к глазам.

— Слоан, я ценю твои искренние чувства, но если ты хочешь, чтобы я перестала плакать в ближайшее время, тебе лучше оскорбить меня в течение следующих десяти секунд.

— Твоё тушеное мясо было сухим как подошва, и, по-моему, твоя одержимость зубами просто ужасна.

Мы всё ещё то ли плакали, то ли смеялись, когда в дверь позвонили.

Мама поднялась на ноги.

— Я заберу еду, — я услышала, как она шумно высморкалась дальше по коридору.

Я подняла коробку с книгами по садоводству весом в миллион фунтов и взвалила её на письменный стол. Сдвинув коробку по поверхности стола, я случайно сбросила с него стопку документов.

— Чёрт, — пробормотала я, опустилась на колени и начала собирать бумаги, создавая беспорядочную кучу из копий свидетельств о смерти, поздравительных открыток и медицинских счетов.

— Пикник на полу или нам лучше поесть за столом, как цивилизованным людям? — окликнула мама.

— На полу, — крикнула я в ответ, заметив последнюю бумагу, которая застряла между стеной и ножкой стола. Я подползла и подняла её.

Моё внимание привлекло название, когда я перекладывала его в начало стопки.

Нахмурившись, я просмотрела документ.

Лаборатории Лихтфилд.

Оплачено полностью.

Люсьен Роллинс.

Я почувствовала, как меня пронзил ледяной шок.

Мама просунула голову в дверь.

— Хочешь ещё вина, газированной воды или нам лучше перейти на Кровавую Мэри, раз уж я забыла заказать томатный суп?

— Что это? — спросила я, показывая этот листок.

Она взглянула на него, и я увидела вспышку чувства вины, за которой последовало непроизвольное смягчение.

— Это то, о чём я не должна была тебе говорить.