Я кивнула ему, пытаясь снова собраться с мыслями, но мой любимый тихий подросток продолжал.

— Прости, что я так разозлился, — торжественно сказал он. — Я просто… знаешь… мне очень жаль. — Он вздохнул. — Мы не хотим, чтобы ты уходила. Мы хотим, чтобы ты осталась, не так ли, папа? С нами?

Вот каково это, когда тебе разбивают сердце по уважительной причине.

Только искренность в его глазах и любовь к нему в моем сердце позволили мне сказать:

— Я знаю, что ты сожалеешь, Амос, и спасибо за извинения. — Я сглотнула. — Но мне жаль, что я не сказала вам двоим. Я не хотела, чтобы ты чувствовал себя странно рядом со мной. Я хотела, чтобы ты был моим другом. Я не хотела, чтобы кто-то из вас был разочарован. Я больше не могу писать, — призналась я. — Я не могла этого сделать уже очень долгое время, и я не знаю, что со мной не так, но на самом деле я не против этого, и думаю, я боялась, что ты узнаешь и захочешь быть возле меня только для этого… а я не могу. Я больше не могу. Сейчас я могу только помочь, по большей части. Слова не приходят ко мне случайно сами по себе, как раньше. Они закончились после того, как я помогла Юки.

Я на секунду замолчала, прежде чем продолжить:

— Все, что у меня осталось, это несколько блокнотов, но Каден забрал все самое лучшее. — Я сглотнула. — Это единственная причина, по которой он и его семья так долго держали меня рядом. Потому что я могла помочь им, и я не могла снова пройти через это. — Я покачала головой. — Все эти песни… они были о моей маме. Вы будете удивлены, как легко вы можете превратить что угодно в песню о любви. Я написала их, когда скучала по ней больше всего. Когда мое сердце чувствовало, что оно больше не может биться. Лучшие песни, которые я когда-либо писала, были написаны, когда мне было больно, а приличные появлялись, пока я была счастлива, но теперь всё это ушло. Всё это. Я не знаю, вернется ли это когда-нибудь. Как я уже сказала, меня это устраивает, но я не хочу, чтобы кто-то ещё был разочарован. Особенно вы двое.

Их глаза были широко раскрыты.

— И я не собиралась уходить. Я планировала только переночевать. Все мои вещи все еще там, глупые, — признала я, также глядя на Роудса, который смотрел на меня так, будто я волшебным образом исчезну. — Я думала, что облажалась, и вы оба больше не захотите меня видеть, по крайней мере, какое-то время. Мне было грустно, но я знаю, что это была моя вина, вот и всё.

Я сжала губы, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, и подняла плечо.

— Я продолжаю терять людей, которых считаю своей семьей, и я не хочу терять вас, ребята. Мне жаль.

Роудс опустил руки примерно на половине моего разговора. Когда я заканчивала, эти большие ноги в ботинках привели его ко мне, и в мгновение ока он присел передо мной, его лицо было напротив моего, эти напряженные глаза просверливали дыру прямо во мне. Две руки, которых я не заметила, оказались на моих щеках, прежде чем я успела среагировать, удерживая меня там, когда он сказал голосом более грубым, чем я когда-либо слышала:

— Ты моя. Так же, как и Ам. Так же, как кто-либо когда-либо будет.

Слеза скатилась по моей щеке, и он вытер ее, низко опустив брови.

— Ты часть нас, — хрипло сказал он. — Я уже говорил тебе это раньше, не так ли? — Одна рука на моей щеке шевельнулась, и он взял мочку уха между пальцами. — Я не знаю, как кто-то позволил тебе уйти, но это буду не я. Ни сегодня. Ни завтра. Ни когда-либо. Ясно?

Я наклонилась вперед и позволила своему лбу упасть на его плечо, тяжесть его слов легла на меня. Рука, которую он держал у меня на ухе, переместилась мне на спину, поглаживая её.

Его дыхание щекотало мне ухо, когда он прошептал:

— Я не какой-нибудь богатый парень, Бадди. Я никогда не собирался быть... Я не могу представить, к чему ты привыкла… нет, не начинай качать головой, теперь я знаю, потому что у меня было время подумать об этом, я знаю, что это не имеет значения для тебя… но я могу дать тебе гораздо больше, чем этот придурок. Я это знаю. Ты тоже. Нет, не плачь. Терпеть не могу, когда ты плачешь.

— Ты опять говоришь своим властным голосом, — сказала я ему в рубашку, когда из моих глаз полились еще слезы, и я клянусь, что некоторые из них попали мне в горло, и это было нормально, так как руки Роудса сомкнулись вокруг моего тела и потянули меня к его груди. К нему.

Его голос упал.

— Прости, что я ревновал. Мне плевать на твои деньги, на твои блокноты и на то, что ты больше никогда не напишешь ни единого слова.

Руки Роудса напряглись вокруг меня, и я была уверена, что все мышцы верхней части его тела тоже, когда его голос стал еще тише. Мягкое дуновение его дыхания щекотало мне ухо, когда он прошептал:

— Мы любим тебя — я люблю тебя — потому что ты моя. Потому что быть рядом с тобой, как быть вокруг солнца. Потому что, видя, что ты счастлива, я счастлив, а видя, как ты грустишь, мне хочется сделать все, что в моих силах, чтобы стереть это выражение с твоего лица. Я хочу, чтобы ты вернулась домой. Я не хочу, чтобы ты думала о таких вещах, которые вовсе не соответствуют действительности, о том, что мы не хотим, чтобы ты была рядом, или что мы хотим, чтобы ты была с нами по неправильным причинам. Ты важна, ангел, и я хочу, чтобы ты была здесь с нами. Ты решила это, помнишь? Ты больше не передумаешь. Я не твой бывший, и ты не можешь уйти. Мы вместе проходим через многое, мы не отказываемся друг от друга, и не из-за чего-то подобного. Разве это не так?

Я кивнула, сдерживая слезы, прежде чем обнять его за шею. Он поцеловал меня в лоб и в щеку, щетина на его подбородке терлась о моё лицо так, как я любила.

— Мы все уладили?

Я всхлипнула и опять кивнула.

— Ты закончила ужин? Можем вернуться домой? — спросил он, его ладонь двигалась вверх и вниз по моему позвоночнику.

Домой. Он продолжал говорить это, а моя душа поглощала это. Я немного отстранилась и кивнула ему.

— Можем. Позволь мне просто…

Я обернулась и увидела в дверях Клару и Джеки, которые смотрели на нас. Клара протянула мне сумочку с милой улыбкой на лице.

Роудс помог мне подняться, его рука ненадолго коснулась моей поясницы, прежде чем я направилась к входной двери, где Джеки вручила мне мою куртку, а Клара дала сумочку и ключи. Ее глаза блестели, а я чувствовала себя так паршиво.

Но она начала трясти головой, как только я открыла рот.

— У меня уже было что-то особенное, подобное этому. Иди домой. Поверь мне. У нас будет ночевка в другой день. То, что было тут, важнее. Увидимся завтра.

Я крепко обняла ее, имея небольшое представление о том, что она должна чувствовать, говоря эти слова. Потерять кого-то, кого ты очень-очень любил. Но она была права.

Я должна идти домой.

Улыбнувшись Джеки, я попятилась и обернулась, чтобы найти Роудса, стоящего на том же месте. Я не могла себе представить эту слабую, болезненную улыбку на его губах, когда он смотрел на меня.

Когда я появилась рядом, его рука скользнула по моим волосам. Так же плавно она скользнула по моему лицу, провела под глазом, когда он нахмурился.

— Мне не нравится видеть, как ты плачешь. — Подушечка его большого пальца снова двинулась по брови, а затем снова скользнула по голове и опустилась вниз по спине. — Я бы поехал с тобой, но Ам…

— У него есть только разрешение, я знаю.

Его палец снова провел по моей брови. — Я буду следовать за тобой до дома, — сказал он мне серьезным голосом.

До дома. Снова было это слово.

Я вздрогнула, и он протянул мне мою новенькую куртку, держа ее, пока я просовывала одну руку, а затем другую в рукава, после чего застегнул ее. Я улыбнулась ему, когда он закончил. Наклонившись, он коснулся своими губами моих. Отстранившись, он снова встретился со мной взглядом, а затем сделал то же самое, чуть сильнее прижавшись губами к моим. Потом он отошел, его лицо было таким открытым и беззащитным, каким я его никогда не видела.

Амос ждал рядом с моей машиной, когда мы добрались до него, и я секунду помедлила, прежде чем вытащить ключи из кармана и поднять их. — Хочешь быть за рулем?

— Серьезно?

— Пока ты обещаешь не пропускать какие-либо стоп-сигналы.

Его улыбка была слабой, но он взял ключи, и мы залезли внутрь. Никто из нас ничего не сказал, когда он съехал с подъездной дорожки, и его отец остановился, чтобы пропустить нас первыми. Только когда мы оказались на шоссе, он сказал:

— Папа любит тебя.

Я разжала пальцы вокруг сумочки и посмотрела на него. Роудс сказал это так быстро, что я не уловила тот факт, что он сказал именно это.

— Ты так думаешь? — все равно спросила я.

— Знаю.

Я видела, как он отпустил одну руку с руля. — Две руки, Ам.

Он положил её обратно.

— Он не умеет говорить. Ты знаешь? Его мама била его и не только, говорила гадости; я даже никогда не видел, чтобы дедушка Рэндалл обнимал его. Я знаю, что он любит меня… он просто… мало говорит об этом. Как обычно. Не так, как мой отец Билли. Но папа Билли давным-давно сказал мне, что, даже если он не говорит об этом много, он показывает это в действиях. — Амос взглянул на меня. — Итак, ты знаешь. Это как будто он сейчас учится. Как говорить это.

— Я понимаю, — серьезно сказала я ему.

Амос снова взглянул на меня, прежде чем пристально посмотреть вперед. — Я хочу, чтобы ты знала, чтобы ты не думала, что он не любит.

Он пытался утешить меня, или подготовить, или даже еще крепче привязать меня к своему отцу. Может быть, все три причины. И я не могла сказать, что мне это не нравилось.

— Я поняла, — сказала я. — И я не забуду, обещаю. В любом случае, я не думаю, что мне нужно слышать это все время. Ты можешь лучше показать людям, что они значат для тебя действиями, а не словами, по крайней мере, я так думаю.

Подросток кивнул, но продолжал смотреть вперед. Всё ещё было что-то не так, как будто мы оба были не уверены, как будто это разочарование было еще таким новым, и мы хотели преодолеть его, но ни один из нас не знал, как начать.

Но в конце концов он заговорил:

— Знаешь, меня не волнует, что ты больше не можешь писать. — Он был совершенно серьезен. — Но… ты по-прежнему будешь помогать мне с моими песнями?