Флуоресцентная лампа тут же мигает.

Моя рука зависает над выключателем.

— Ради всего святого.

— Нет, не трогай, — Ларк разводит руки в стороны, ее взгляд мечется между мной и потолком, пока лампочка гудит и звенит, пытаясь загореться. Грудь Ларк поднимается и опускается от тяжелого дыхания. — Пожалуйста… я не знаю, как выбраться. Мне нужен свет…

Неподдельный ужас в глазах Ларк сжимает мое сердце. Я делаю шаг к ней…

А потом мы погружаемся во тьму.

Ларк издает какой-то звук, которого я никогда не слышал от человека, хотя мне казалось, что я слышал их все. Что-то среднее между паникой, бессилием и отчаянием. Собака скулит. Раздается удар о стальную стену.

— Ларк!

Она не отвечает, но я слышу, как из темного угла лифта доносится ее учащенное дыхание. А потом слышу, как она шепчет, хотя и не могу разобрать, что она говорит.

— Ларк, — повторяю я, вытаскивая из кармана телефон и включая фонарик. Я направляю его на пол и поворачиваю в ту сторону, где она сидит, съежившись в углу, как персонаж фильма ужасов, зажав уши руками и широко раскрыв глаза, но ничего не видя. Бентли стоит рядом с ней и снова издает скулящий звук, его язык вываливается наружу при каждом тяжелом выдохе. Я обхожу стол, и собака издает предупреждающий лай. Когда я опускаюсь на корточки и стараюсь выглядеть как можно более безобидным, насколько это возможно для такого парня, как я, собака остается на месте, но, кажется, немного расслабляется. — Я не причиню ей вреда.

Я переключаю свое внимание на Ларк. Она дрожит. Ее лоб покрыт испариной. Она шепчет какие-то цифры. Два двадцать четыре три восемнадцать пять тридцать девять шесть двенадцать шесть пятьдесят два. Последовательность повторяется дважды, потом мне удается подкрасться поближе, и положить руку на ее лодыжку, не потревожив собаку.

— Ларк…

Она по-прежнему не отвечает. Меня охватывает озноб. Я уже видел этот взгляд раньше. Когда бросил ее в багажник своей машины в нашу первую встречу. В ее глазах была мольба, несмотря на непокорность. Я подумал, что это была раздражительность.

Я был неправ. Чертовски неправ.

Я пытаюсь не обращать внимания на чувство в груди, будто тону, зацепившись за якорь, который тянет меня в самые темные глубины океана.

— Хэй, герцогиня, — я сжимаю ее лодыжку, совсем чуть-чуть, мое обручальное кольцо отражается в свете фонарика. Когда шепот Ларк медленно затихает и ее взгляд фокусируется на пятне света на полу, кажется, я первый раз делаю вдох с тех пор, как погас свет. — Все в порядке.

Ларк не отвечает, просто моргает, глядя на меня, пока что-то не проясняется в ее мыслях, и она отводит взгляд. Ее щеки заливаются еще более ярким румянцем. Она подтягивает ноги ближе к груди, и я отпускаю ее, хотя и не хочу этого. Почему-то это кажется неправильным. Но она стесняется, что я вижу ее в таком состоянии. Я вообще не должен был прикасаться к ней, даже если посчитал нужным.

Прочищаю горло и откидываюсь назад, чтобы увеличить расстояние между нами, но при этом не отодвигаюсь.

— Я могу починить, — говорю я. — Вытащу тебя через люк на крыше, а затем осмотрю механизм.

Ларк лишь слегка поворачивает голову в мою сторону. Ее вдохи все еще неровные, слезы льются непрерывным потоком, который она не может остановить.

— А Бентли?

— Побудет здесь какое-то время.

— Как долго?

— Не знаю, герцогиня. Может быть, минут двадцать. Может быть, час. Зависит от обстоятельств.

Ларк качает головой и обнимает собаку трясущейся рукой, которая прижимается к ее боку.

— Нет. Я останусь.

— Ларк…

— Иди, — говорит она дрожащим голосом, хотя ее тон не терпит возражений. Она поворачивается, чтобы вытащить телефон из кармана комбинезона и включает фонарик. — Со мной все будет в порядке.

— Ты можешь позвонить мне.

— Я позвоню Слоан.

Неприятное чувство снова наполняет мою грудь, когда я наблюдаю, как Ларк открывает список своих избранных контактов, где нет моего имени. Она нажимает на имя Слоан, но звонок сразу же переключается на голосовую почту. Не смотря на меня, она набирает номер Роуз, которая берет трубку после второго гудка.

— Главный конюх. Как семейная жизнь, красотка? — здоровается Роуз.

Свежие слезы все еще блестят на коже Ларк, плечи дрожат, но ее голос искрится теплотой, как летнее солнышко.

— О, знаешь, столько всего происходит. Как у тебя дела, что нового? Научила доброго доктора каким-нибудь новым цирковым трюкам?

Роуз хихикает на другом конце, а Ларк бросает на меня взгляд, который ясно говорит: «Вали отсюда». И это правда. Я не должен здесь задерживаться. Ларк лучше останется в этом металлическом ящике наедине со своими страхами в темноте, чем будет сидеть со мной. И это к лучшему. Для нас обоих.

Но когда я удаляюсь от источника ее света, мне кажется, что это неправильно.

За то время, что мне требуется, чтобы запрыгнуть на стол и открыть люк на крыше, я не слышу от Ларк ни единой жалобы, она только расспрашивает Роуз, делает все, что угодно, лишь бы поддержать разговор с подругой или рассмешить ее. Слышу их голоса, когда с силой открываю дверь на второй этаж, до которого не так уж и далеко с крыши лифта. Спрыгиваю в гостиную открытой планировки, совмещенную с кухней, спускаюсь на первый этаж и, немного покопавшись в инструментах из мастерской Ларк, за час устраняю неисправность электропроводки.

Ларк выглядит так, словно не спала несколько дней, когда лифт наконец открывается. Я вкатываю кофейный столик в гостиную, и мы вместе ставим его именно туда, куда она хочет. Ларк отступает назад и долго смотрит на свою работу, выражение ее лица непроницаемо.

— Выглядит хорошо, — говорю я. — Как будто стол уже прошел через огонь и медные трубы, несмотря на то, что он совершенно новый.

Ларк не реагирует на мои поддразнивания и не спорит. Лишь слегка кивает мне.

Я поворачиваюсь к ней лицом и делаю глубокий вдох.

— Ларк, я…

— Нет, — она поворачивается ко мне, ее глаза покраснели от слез. — На сегодня с меня хватит. Спасибо за помощь.

Я хочу сказать больше. Хочу, чтобы она поговорила со мной. Хочу выслушать. Но по выражению ее лица понимаю, что нужно молчать.

Это к лучшему…

Я киваю, и она провожает меня в комнату для гостей. Выводит Бентли на последнюю за этот вечер прогулку, пока я распаковываю свои сумки. Я не вижу, как она возвращается в квартиру, только слышу, как она входит в свою спальню, ведя за собой собаку. Готовлю на двоих и отправляю ей сообщение, когда все сделано, но она не появляется к ужину. Если бы не тихая музыка, доносящаяся из-под ее двери, можно было бы подумать, что я один. Когда мелодия затихает ближе к полуночи, я засыпаю, жалея, что не поговорил с ней.

Просыпаюсь от ночного кошмара примерно в три часа ночи и иду на кухню за стаканом воды. Последнее, что я ожидаю увидеть, — это Ларк, сидящую, свернувшись калачиком, в круглом кресле у окна, с гитарой на коленях и наушниками на ушах, и с разложенными перед ней листами и ручкой.

Она не замечает меня. Но я отчетливо вижу ее. Опухшие глаза. Кожа в красных пятнах. Припухшие губы. На ее щеках блестят слезы, как будто она плакала не останавливаясь. Она расковыряла кутикулу до крови. Я тоже сдирал кожу на костяшках в свои самые тяжелые моменты, и хотя пытался скрыть шрамы чернилами, те, что остались в моей памяти — никогда не заживут. Иногда старые шрамы все еще болят, как отголоски кошмаров.

Неужели я ранил ее? Знаю, что ранил. Но, возможно, не свежим ударом. Нет, думаю, что в ту ночь, когда мы впервые встретились, я рассек швы. И что-то до сих пор кровоточит глубоко под ее раной.

— Два двадцать четыре три восемнадцать, — бормочет она, не отрывая взгляда от окружающего мира в окне. — Пять тридцать девять шесть двенадцать шесть пятьдесят два…

Я поворачиваюсь и ухожу, пока она меня не заметила, чувствуя себя так, словно упал на дно морское.