В обоих случаях китайцы использовали случайные инциденты для разжигания националистических чувств в народе и использовали последующий общественный резонанс для оказания давления на противоположную сторону, чтобы заставить ее уступить, и, что не менее важно, для укрепления националистического авторитета Коммунистической партии Китая. Как только демонстрации достигали своей цели с точки зрения партии, силы безопасности принимали меры по их прекращению. Такие действия служили демонстрации китайскому народу, что партия может противостоять запугиваниям со стороны иностранцев, и это помогало ей строить свой образ защитника достоинства и чести Китая после 1989 года. На протяжении многих лет эта тактика использовалась и против других стран с аналогичным эффектом. Почти в каждом случае Китай заявлял, что он является жертвой, и требовал извинений и возмещения ущерба. Затем партия заявляла, что искупила честь китайского народа. Официально спонсируемый национализм, таким образом, стал легитимизирующей силой для китайской коммунистической партии.

Вначале некоторые специалисты по Китаю склонялись к тому, что такое поведение является реакцией или ответом на провокацию со стороны других. Предполагалось, что яростный национализм в Китае был следствием стыда и унижения, которые он испытывал в результате обращения с ним Запада в течение "века унижений". Поэтому считалось, что со временем, по мере роста экономической и военной мощи страны, этот фактор будет уменьшаться в китайской внешней политике. Такие взгляды имеют тенденцию упускать из виду или преуменьшать значение внутриполитических факторов, лежащих в основе поведения Китая и его ультранационалистических действий. Как следствие, в этот период было слышно относительно меньше голосов, осуждающих китайцев за их попытки разжечь ультранационалистические настроения. Китайские эксперты быстро подхватили подобный нарратив. Потребовалось некоторое время, чтобы мейнстрим признал, что форма национализма, которую исповедовала Коммунистическая партия Китая, была не просто утвердительной, а агрессивной. Она определяла очень конкретных врагов, против которых сознательно возбуждала общественный гнев и мобилизовывала демонстрации. Это было неотъемлемой частью нового образа партии. Она использовала патриотизм (aiguo zhuyi) как инструмент для того, чтобы оставить у китайского населения постоянное ощущение осады извне и представить партию как единственного защитника, на которого они могут положиться.

Внешняя политика Китая в отношении остального западного мира во время президентства Цзян Цзэминя более или менее повторяла его политику в отношении Соединенных Штатов. Как и США, 27 июня 1989 года Европейский совет резко осудил так называемую резню на Тяньаньмэнь как "жестокие репрессии" и последовал примеру США, заморозив отношения и введя экономические ограничения. В результате торговый оборот упал с максимального уровня в 23,51 миллиарда долларов США в 1990 году до 11,6 миллиарда долларов США в следующем году. Однако вскоре европейцы узнали о секретных переговорах между США и Китаем по восстановлению отношений при президенте Джордже Буше, который дважды в 1989 году отправлял в Китай своего специального посланника, советника по национальной безопасности Брента Скоукрофта, и забеспокоились, что могут упустить коммерческие возможности. Китай манипулировал этими опасениями, чтобы вернуть себе расположение Европы. К концу 1994 года, за исключением эмбарго на поставки оружия, все остальные европейские ограничения, наложенные на Китай после инцидента 1989 года, были отменены. В 1995 году Европейский союз выпустил свой первый программный документ по Китаю, озаглавленный "Долгосрочная политика отношений между Китаем и Европой", центральным пунктом которого была политика "конструктивного взаимодействия". Для европейского бизнеса, переживавшего сложную перенастройку после окончания холодной войны, Китай быстро стал центром европейской коммерческой политики из-за своего большого рынка и дешевой рабочей силы. Проблема для европейских столиц заключалась в том, как утонченно подойти к вопросу прав человека, чтобы не выглядело так, будто они жертвуют правами человека ради интересов европейского бизнеса. Они утверждали, что, хотя права человека в Китае по-прежнему вызывают серьезную озабоченность, европейские цели будут лучше достигнуты на основе настойчивого общения с китайцами, а не карательных мер. Европейские правительства утверждали, что Китай предпринимает серьезные усилия по интеграции в мировой порядок и не должен испытывать давления, ему следует позволить адаптироваться в своем собственном темпе. Поэтому они проводили политику "конструктивного взаимодействия" с Китаем, что для них означало, что они не отказываются от прав человека, а просто ведут "молчаливый диалог" по этому вопросу. Через некоторое время даже этот так называемый молчаливый диалог был тихо передан Европейскому союзу, который не обладал реальной дипломатической силой, чтобы добиться изменений в поведении Китая. Национальные правительства в Европе тем временем полностью согласовывали свою политику в отношении Китая с национальными экономическими интересами.

Если европейский подход к правам человека в Китае казался лицемерным, особенно когда они оказывали давление на Индию в связи с предполагаемыми нарушениями прав человека в Джамму и Кашмире, то в Европе это, похоже, никого не волновало.

В обмен на то, что европейцы проявили "понимание" и согласились с китайской политической системой, Китай открыл свои рынки для европейских товаров и инвестиций. С 1994 по 2002 год объем торговли увеличился почти в три раза - с 31,52 млрд до 86,75 млрд долларов США, а объем прямых иностранных инвестиций всего за четыре года (1998-2002) достиг 20,9 млрд долларов США. Лидером стала Германия. Немцы все еще справлялись с экономическими издержками воссоединения, и их экономика стала зависеть от внешней торговли. Череда немецких канцлеров - Гельмут Коль, Герхард Шредер и Ангела Меркель - открыли дверь для ведения бизнеса с Китаем и выбросили ключ. Опираясь на богатство и авторитет федерального правительства, немецкие компании, возглавляемые ведущими автомобильными концернами и концернами по производству строительного оборудования, с готовностью двинулись в Китай, чтобы воспользоваться потенциально огромными возможностями для бизнеса. В начале 1990-х годов глава концерна Volkswagen Фердинанд Пих громогласно заявил, что "мы пересадим китайцев с велосипедов". Volkswagen, Bayer, BASF и mittelstand - немецкие малые и средние предприятия, которые были скрытыми чемпионами, - сделали длинную ставку на Китай, заработав миллиарды для немецкой экономики. Научные учреждения премиум-класса, такие как Институт Макса Планка и Фраунгофер, открыли свои двери для китайских научно-исследовательских институтов, предоставив им доступ к самым современным научным и техническим знаниям. Политика Германии была похожа на обмен технологий на рынки. Канцлер Шредер (1998-2005 гг.) утверждал, что такой подход изменит Китай - стратегия, которую он назвал "изменения через торговлю" (Wandel durch Handel). Его министр иностранных дел Ф. В. Штайнмайер придумал фразу "сообщество ответственности" (verantwortungsgemeinshchaft) для описания связей между Китаем и ЕС, предполагая, что более тесные отношения с ЕС могут сделать Китай более ответственным членом мирового сообщества. Возможно, немцы считали, что их успешный опыт Ostpolitik (изменения через сближение) с Советским Союзом может быть перенесен на отношения с Китаем. Такой оптимизм по поводу того, что Китай станет единомышленником и членом международного сообщества с общими ценностями, что канцлер Германии Шредер, как полагают, рассматривал возможность продажи китайцам построенного компанией Siemens плутониевого завода под Франкфуртом, в то время как немцы были заняты проповедью о грехах распространения ядерного оружия в Индии. А вишенкой на торте для китайцев стали упорные усилия немцев и французов в конце 1990-х годов, направленные на то, чтобы умолять американцев отменить эмбарго на поставки оружия в течение нескольких лет после инцидента на Тяньаньмэнь (американцы не согласились).

Европейская политика Китая основывалась на трехсторонней стратегии. Во-первых, они воспользовались несоответствием между собственной централизованной экономикой и открытыми экономиками Запада, чтобы полностью использовать возможности европейских рынков, одновременно защищая свой рынок промышленной политикой и ограничением доступа. Все это время они продолжали обещать либерализацию рынка в неопределенное время, чтобы европейцы не теряли надежды. В результате ЕС предоставил Китаю значительный доступ и преимущества, обеспечив при этом слишком мало и слишком поздно. Во-вторых, китайцы ловко направляли давление Европы по таким вопросам, как права человека, в диалог по правам человека с Европейским союзом в 1996 году, а также в диалог по верховенству права с немцами в 1998 году. Это позволило китайцам продолжать делать вид, что они взаимодействуют с Западом по вопросам прав человека через институциональные структуры, но на самом деле превратило их в "безрезультатные говорильни". В-третьих, китайцы научились использовать разногласия внутри западного мира и заставили их конкурировать между собой за китайские услуги. Китайцы обещали купить самолеты Airbus перед визитом французского президента или немецкие автомобили перед поездкой китайского лидера в Германию в таких больших количествах, что европейский и американский бизнес начал оказывать давление на свои правительства, чтобы те приняли необоснованные или чрезмерные требования Китая, просто чтобы позволить влиятельным компаниям вскочить на подножку. Если какое-либо европейское государство переступало черту, как это сделала Франция в 2008 году, когда принимала Далай-ламу, следовало быстрое возмездие. Китай наказывал провинившиеся европейские государства там, где это вредило им больше всего - в бизнесе и на саммитах. В данном конкретном случае китайцы отменили ежегодный саммит Китай-ЕС и наказали все европейские государства за проступок одного, чтобы усилить внутреннее давление на провинившееся европейское государство и дать понять остальным: если они не сдержат провинившегося европейского члена, последствия понесет весь ЕС.