— Что ты хочешь этим сказать? — Проворчала она, и я снова просмотрел список, вспоминая каждое из названных ею преступлений и молча признавая, какими мы были на самом деле.

— Ты вычеркиваешь это, когда сводишь счеты? — Спросил я, глядя на список. Некоторые из них были довольно очевидны теперь, когда я смотрел на это в черно-белом варианте. Она уничтожила записи Сэйнта в обмен на письма, записала, как Блейк дрочит, для секс-видео, обмазала меня рыбой точно так же, как мы это сделали с ней…

— Да, — прошипела она, ее голубые глаза пылали таким чистым гневом, что я мог ощутить его на вкус.

— Ну… — Я перечитал три пункта, которые она все еще не вычеркнула, прежде чем продолжить. — На самом деле я не имею никакого отношения ко всей твоей ситуации с одеждой. И я даже не сожалею о клятве — я рад, что ты принадлежишь мне.

— Я не принадлежу тебе, — отрезала она, и я рассмеялся.

— Да, это так, детка. Поклялась ты или нет. Ты чувствуешь это так же точно, как и я. Кроме того, как ты сказала на следующее утро после того, как мы все убили человека ради тебя, я тоже твой. Так что, насколько я вижу, мы квиты на этом фронте.

Ее глаза сузились, но она не начала кричать, так что я воспринял это как согласие.

— Полагаю, ванна связана с тем, что тебе пришлось спать в ней до того, как я настоял на том, чтобы тебе дали кровать? — Спросил я. Честно говоря, я ненавидел это гребаное соглашение с первого дня, и я был тем, кто положил этому конец, но я был готов признать, что я все еще виноват в тех ночах, которые она провела там.

— Да, — прорычала она.

— И ты хочешь отомстить за это? — Спросил я.

— Да.

— Тогда ладно. Делай все, что в твоих силах.

Я отбросил дневник в сторону и потянулся, чтобы освободить ее руки от ремня. Она выбралась из-под меня, массируя запястья и подозрительно прищурившись, посмотрела на меня.

— Ты готов позволить мне поквитаться? — Она спросила так, словно почувствовала ловушку, но я так чертовски устал от всего этого семейного дерьма, с которым мне приходилось иметь дело в последнее время, что был просто рад отвлечься.

— Ты уже несколько месяцев сражаешься втроем на одного, — небрежно сказал я, пожимая плечами. — И тебе все же удалось вычеркнуть многое из своего маленького списка. Так что я готов на этот раз отдать тебе преимущество. Кроме того, ты слишком привязана ко мне, чтобы причинить какой-либо долгосрочный вред, так что я не слишком беспокоюсь.

Она ощетинилась от такой оценки, и я спрятал улыбку под большим пальцем.

— Я не привязана к тебе, — заверила она меня.

— Конечно, — ответил я, откидываясь на спинку кровати и пристально глядя на нее через матрас. — Прямо сейчас, ты предпочитаешь ненавидеть меня, вместо того чтобы хотеть меня. Но как бы ты это ни описывала, я в твоих мыслях все это чертово время. Это две стороны одной медали.

Она пренебрежительно фыркнула, но больше прямо отрицать это не стала. Не могла. Правда говорила сама за себя. Большую часть времени мы могли сводить друг друга с ума, но вот мы здесь. Противостояние. Снова. Это был цикл, который просто так не заканчивался, и я, блядь, не хотел этого.

— Как насчет того, чтобы ты дал мне что-нибудь вместо того, чтобы я наказывала тебя, — медленно сказала она, облизывая губы, когда в ее глазах появился тот стальной блеск, который заставил меня чертовски захотеть ее. — В любом случае, тебе насрать на боль или унижение, так что тебе это не повредит. Чего я хочу, так это чего-то настоящего. Чего ты не хочешь мне давать. Единственную правду — ту, которая имеет значение.

Я прижал язык к щеке, размышляя об этом, задаваясь вопросом, почему она хотела снова играть со мной в эту игру. Почему ее вообще волновало узнать обо мне больше. Самым неприятным во всем этом было то, что она была права, на самом деле мне было насрать. Мне было все равно, когда она обмазала меня рыбным рагу на глазах у всей гребаной школы. Мне было все равно, когда эта запись обо мне, покрытым сиропом и тампонами, распространилась среди всех, кого я знал (и, хотя она в этом не призналась, я знал, что это была она). Физическая боль просто дарила мне кайф от жизни. Единственное, что действительно тронуло меня, это оружие, которое она уже использовала против меня, темнота моей правды, которая имела силу ранить глубже, чем что-либо другое когда-либо могло.

— Значит, твое предложение было просто чушью собачьей, Киан? На самом деле ты совсем не хочешь, чтобы я сводила счеты. Ты готов позволить мне наказывать тебя способами, которые тебя не затронут, потому что тебе на них наплевать, но тебе просто ненавистна мысль дать мне что-то еще, настоящее, не так ли?

— Прекрасно, — буркнул я, готовый признать собственную чушь.

Но я не знал, что ей сказать. Худшая из моих истин непрошено слетела с моих губ, и на секунду я задумался, не сказать ли ей об этом. Выпаливать это, срывать пластырь и принимать тот факт, что она никогда больше не посмотрит на меня так, как я этого желал. Потому что разве все остальное между нами не было ложью, пока я скрывал это? Разве я, блядь, не должен просто выложить все начистоту, рассказать Сэйнту и Блейку тоже и позволить им самим выбирать, что им думать по этому поводу, даже если это оставит меня брошенным и одиноким? Но я не мог этого сделать. И, может быть, это делало меня гребаным трусом, но я был почти уверен, что, если Татум Риверс когда-нибудь посмотрит на меня так, как я смотрю на себя, я разорвусь на тысячу гребаных кусочков и никогда больше не обрету ни капли покоя за всю свою жалкую жизнь.

Я колебался так долго, что она закатила на меня глаза, встала, подняла с пола свой дневник и направилась к двери. Но я не мог отпустить ее, схватив ее свободную руку в свои объятия и глядя на нее снизу вверх, когда ее брови выжидающе приподнялись.

Нет, я не мог рассказать ей о худшем во мне, о моей семье или о Ройом Д'Элит. Но я мог обнажиться перед ней другим способом. Я мог бы позволить ей увидеть то, что видел я, когда смотрел на нее.

Я встал на ноги и приподнял матрас, доставая из-под него ближайший альбом для рисования и открывая его, листая рисунки татуировок, пока не нашел ее набросок. Вообще-то, это был чертовски идеальный набросок. С той ночи, когда мы инициировали Монро. Она была похожа на богиню, когда стояла перед священным камнем, ее тело было разрисовано отпечатками рук, а на голове красовалась корона, когда я преклонил колени у ее ног. На изображении, которое я нарисовал, свет камина осветлял ее черты и подчеркивал ее красоту, в то время как мое собственное лицо было скрыто тенью, поскольку я оставался под ней, где мне и было место.

У Татум перехватило дыхание, когда она уставилась на рисунок, на ее лице отразилось больше эмоций, чем я мог легко сосчитать, и я отвернулся от нее, прежде чем мне пришлось наблюдать за моментом, когда она точно поняла, что означал этот рисунок.

Я достал свою форму из шкафа и начал натягивать ее, пока она просто стояла и смотрела на него очень долго, медленно перелистывая новые страницы, видя больше ее изображений моими глазами, в то время как ее пальцы начали дрожать.

— Киан, — выдохнула она в конце концов, заставляя меня снова посмотреть на нее, когда я повязывал галстук на шею. Я держал подбородок высоко, но мои стены тоже были подняты. Прямо сейчас она заглядывала в мою чертову душу, а я слишком боялся ее мнения на этот счет, чтобы посмотреть правде в глаза. — Это…ты…

— Ты хотела знать правду, детка, — сказал я, натянуто улыбаясь ей и надевая блейзер. — Так вот оно что. Однажды ты сказала мне, что я твой. И теперь я тоже это говорю.

Ее губы приоткрылись от шока, и она явно не имела ни малейшего представления, что на это сказать.

— Я… ты мой? — Спросила она, и то, как она это произнесла, отличалось от прошлого раза, скорее это был вопрос, предложение.

— Весь твой, — согласился я, застегивая рубашку. — Чего бы это ни стоило. Так ты собираешься вычеркнуть ванну из своего маленького списка или как?

Ее взгляд снова упал на альбом для рисования в ее руке, и она кивнула, прежде чем снова закрыть его и открыть свой дневник на странице со списком в конце. Она использовала фломастер, которым я сделал ей фальшивую татуировку, чтобы вычеркнуть ее, и я ухмыльнулся ей, как самоуверенный мудак. Я даже не хотел, чтобы она говорила что-нибудь еще. Что бы, черт возьми, она ни придумала, это не уменьшит боль в моей груди.

— Киан, — начала она снова, оглядываясь на меня.

— Сэйнт выйдет из себя, если завтрак не будет готов в ближайшее время, — заметил я. — И не волнуйся, я не расскажу остальным о твоем маленьком плане мести. Не стесняйся делать все, что захочешь, из-за одежды Сэйнта. Хотя я не жалуюсь на его выбор трусиков для тебя.

— О, вот и он, — сказала она, закатывая на меня глаза. — На секунду я подумала, что ты забыл, как быть мудаком.

— Никогда, — заверил я ее, подмигнув и широкими шагами вышел из комнаты, чтобы она могла одеться. Мы не собирались вести глубокую и содержательную беседу из-за этих чертовых набросков. Она просила правды, а не гребаных заявлений. И, насколько я был обеспокоен, мой долг был выплачен.

Сэйнт спускался по лестнице, одетый в школьную форму, когда я добрался до основной комнаты, и я бросился на него с диким криком, когда он добрался до нижней ступеньки, и сбил его с ног со смехом замолотил по нему кулаками.

— Ты, ублюдок, это ты напортачил с моим будильником? — Он зарычал.

— Я знаю, что ты давно не трахался, брат, поэтому подумал, что тебе может понравиться шоу, — пошутил я, и он оскалил на меня зубы, как гребаное животное.

Он проклинал меня, пока мы катались по ковру, называя дурно воспитанным деревенщиной, в то время как я смеялся ему в лицо и дергал его за рубашку так сильно, что прорвал в ней дыру.

В отместку Сэйнт изо всех сил ударил меня кулаком в живот, и я позволил ему сбросить меня с себя с лающим смехом, когда он умчался обратно вверх по лестнице, чтобы надеть свежую форму, давая Татум время приготовить завтрак до его возвращения. Я неправильно застегнул свою рубашку, пока его не было, просто чтобы дать ему еще повод взбеситься, когда он вернется.